Беспокойные сердца - Нина Карцин

— Вот оно, начинается, — сказала Марина, когда все попытки уговорить Ройтмана оказались напрасными. — Пожалуй, зря я советовала вам, Дмитрий Алексеевич, ехать на «Волгосталь». Лучше бы сидеть в лаборатории института.

— Отсутствие роз и лилий начинает сказываться, — усмехнулся Виноградов. — В качестве противоядия припоминайте почаще мудрую латинскую поговорку — через тернии идут к звездам. Все же любопытно посмотреть, далеко ли зайдет Виталий Павлович.

— Меня вовсе не устраивает роль простого зрителя этой комедии. И если вы не хотите, то я приму меры.

— Марина! Куда вы? Марина?!

Но девушка уже исчезла. Каблучки ее дробно простучали по каменной лестнице лаборатории. Выбежав на улицу, она остановилась в замешательстве: куда это она собиралась пойти? Взгляд ее упал на здание заводоуправления. Ах, да! Ведь там помещается партком! И Марина направилась к подъезду.

…У Татьяны Ивановны только что закончилось совещание. В приемной еще толпились люди, плавал папиросный дым, слышался громкий разговор, дверь в кабинет то и дело открывалась. Марина взялась было за ручку, но секретарша остановила ее:

— Татьяна Ивановна сейчас уходит обедать.

Марина с досадой пожала плечами и круто повернулась к выходу, но тут ее окликнул голос самой Шелестовой:

— Марина Сергеевна, вы ко мне?

— Да, но вы же…

— Ничего, ничего, заходите, очень рада вас видеть.

И уведя Марину в кабинет, она усадила ее и села сама, не в свое кресло за, письменным бюро, а у крытого синим сукном длинного стола для заседаний. Кабинет был обставлен строго, и только на столе в граненом стакане стоял букет простых мелких роз, скорее похожих на махровый шиповник.

— Ну, рассказывайте, как идут дела? — с живым интересом сказала Татьяна Ивановна.

— Плохо, — мрачно сказала Марина, собирая опавшие лепестки в одну кучку.

— А что такое? — по тону Татьяны Ивановны незаметно было, чтобы ответ испугал или огорчил ее.

Задетая этим спокойствием, Марина стала перечислять все трудности, с которыми они столкнулись, все препятствия, которые воздвигали на их пути Рассветов, Баталов и Ройтман и в своем увлечении так сгустила краски, что рассказ даже для нее самой показался малодостоверным. Татьяна Ивановна слушала молча, ни одним движением не прерывая взволнованную девушку. Наконец, Марина выговорилась. Татьяна Ивановна выждала минуту и потом спросила:

— Дмитрий Алексеевич тоже такого мнения?

— Ах, Дмитрий Алексеевич! — махнула рукой Марина. — Он полагает, что все идет нормально. А я думаю по-другому. И заставлять учёного тратить время и нервы на все эти неурядицы — все равно, что забивать гвозди микроскопом.

Марина в душе осталась довольна таким сравнением, а Татьяна Ивановна еле сдержала улыбку.

— Вы нарисовали очень мрачную картину. Чего доброго вам захочется сбежать с «Волгостали».

— Что вы! — так искренне воскликнула Марина, что Татьяна Ивановна не выдержала, и долго сдерживаемый смех прорвался.

— Извините меня, но это у вас очень забавно получилось, — вытерла она глаза платком. — Очень хорошо, что вы так заботитесь о Виноградове. Мы тоже думаем о нем. Только посоветую вам не быть такой злопамятной. Вы, кажется, ни одного греха рассветовского не забыли, словно специально их записываете.

«Если бы она знала!» — подумала Марина, но промолчала: Виноградов мог остаться недоволен ее слишком большой откровенностью. А Татьяна Ивановна продолжала:

— Я поговорю с Ройтманом. И вопрос об условиях работы для вас мы, конечно, разрешим. Но вы, пожалуйста, не смотрите одним глазом, замечайте и хорошее, — пошутила она на прощание.

Марина ничего не сказала Виноградову о своем разговоре с Шелестовой, и он был несколько удивлен, когда Ройтман дал им возможность провести еще одну опытную плавку в ночную смену.

Это была тревожная ночь. Сталевар попался из средних, старик мастер Чукалин совсем отстранился от ведения плавки, мелкие неполадки и препятствия преследовали работников института и лаборатории с самого начала. А в конце, когда подали ковш для выпуска плавки, оказалось, что выпускное отверстие заварилось. Его пробивали ломами, прожигали кислородом, провозились около получаса, а сталь в это время продолжала кипеть, и не было заготовлено ферросилиция, чтобы ее успокоить.

Когда же плавку, наконец, выпустили, она была браком, годным только в переплавку.

На другой день разразилась буря. Несмотря на то, что двойная дверь кабинета главного инженера была обита кожей, сквозь нее доносились в приемную раскаты начальственного разноса.

«Виталий Павлович лютует», — переговаривались сотрудники конторы.

А Рассветов упивался возможностью показать свою власть. Перед ним навытяжку стоял бледный Ройтман, взволнованный начальник центральной лаборатории Вустин немилосердно терзал свою холеную бородку. Сидел один Валентин Миронов и с озабоченным видом рисовал в блокноте пузатых чертиков с бараньими рожками. Для него гроза шла стороной — он лишь исполнитель. Научные работники при этом не присутствовали, Ройтман не счел нужным приглашать их.

Голос его гремел и раскатывался, утеряв все бархатно-рокочущие ноты, не раз и не два он для вящей убедительности стучал кулаком по настольному стеклу и не скупился на красочные эпитеты. Он обзывал работников Инчермета авантюристами от науки, а их метод — сплошным шарлатанством, Ройтмана же и Вустина громил за то, что они посмели ослушаться его и допустили такое безобразие, такую безответственность, такое… Словом, Рассветов от души наслаждался. Неудача Виноградова доставила ему истинное удовольствие. Особенно приятно было преподнести эту пилюлю Савельеву — не увлекайся новшествами.

И Рассветов был крайне удивлен, когда Вустин, кротчайший, спокойнейший Вустин, знавший только свою теорию и науку, вдруг сдернул с высокой переносицы пенсне и голосом, срывающимся на фальцет, перебил:

— Довольно… Хватит! Я… я не позволю больше!..

Что он не позволит — было неясно, но Рассветов понял, что перехватил, и примирительно буркнул:

— Это не лично вам адресовано.

— Тем более. Я не передаточная станция. И всякому должно быть известно, что одна неудача еще не может опорочить весь метод в целом. И нельзя на этом основании срывать опыты.

Вустин разволновался, руки его дрожали, но он решительно отстранил протянутый Валентином стакан воды и продолжал, обращаясь к Рассветову:

— Мы радоваться должны — радоваться, что у нас работает такой замечательный человек, как Виноградов! Мы становимся участниками большого открытия! Я сам был в плену предрассудков, не понимал сначала всей важности новой концепции. Но с тех пор я имел возможность детально ознакомиться с теорией Виноградова и нахожу ее блестящей! Да-с, блестящей. И буду говорить это, где угодно.

И не дожидаясь разрешения, он вышел из кабинета. Валентин на всякий случай покачал головой. Значение этого жеста можно было истолковывать по желанию.

— Сегодня же напишите объяснение в главк, — приказал Рассветов Ройтману. — Я подпишу.

— Может быть, не стоит, Виталий Павлович? Ведь мы же не пишем объяснения по каждой забракованной плавке, — возразил тот.

— И очень плохо делаем, что не пишем, — стукнул кулаком Рассветов. — Чтобы через час объяснение лежало у меня на столе.

…В десятый раз написанное объяснение рвалось на клочки и летело в корзинку. Обхватив гудящую голову руками, Ройтман сидел у себя в кабинете и мрачно созерцал чистый лист бумаги. Он знал, что нужно Рассветову, но рука не поднималась.

Приоткрылась дверь, заглянул Терновой.

— Вы заняты, Илья Абрамович? Ну, я позже зайду.

— Да нет, заходите, заходите сейчас, — обрадовался Ройтман посещению, отвлекавшему от тяжелых раздумий.

— Я к вам по поводу исследовательской работы, — начал Олесь без предисловий.

— Ой, пожалуйста, не надо! Хватит с меня на сегодня! — взмолился Ройтман. — Только что нас изрядно пропесочили.

— А это у нас в новинку? — скривил губы Терновой. — Я потому и пришел, что, кажется, нашел средство прекратить эти скандалы.

— Ну, ну? — недоверчиво протянул Ройтман.

По-моему, работу по новой технологии нужно организовать иначе, — не смущаясь, спокойно начал Терновой, — опытные плавки нужно назначать по возможности на одну и ту же печь, чтобы их проводила одна и та же бригада. Мастер ознакомится с новой технологией, будет знать, что от него требуется, станет не мешать, а помогать ученым. И сталевар научится.

— М-да… На словах выходит сравнительно гладко. А на деле… кто из мастеров возьмется за такую нагрузку?

— Я много думал над этим, со всех сторон, кажется, обдумал. Хотел бы сам попробовать взяться.

— Александр Николаевич! — изумился Ройтман. — А вам-то зачем хомут надевать? И так Рассветов вас поедом ест.