Кодекс звезды - Александр Антонов

А ещё там делают изумительный плов – настоящий! Я, когда бывал по делам в «Главтурке», старался подгадать так, чтобы там и отобедать. А потом просил упаковать для меня плов и лепёшки ещё и на вынос. Алимжан, главный по плову, каждый раз огорчался. «Ээ… — говорил. — Зачем с собой уносишь? Остынет ведь, вкус потеряет. Веди свою ханум сюда, пусть тут кушает! А разогретый плов уже не то…» Но моей ханум всё было то. Маша и разогретый плов уплетала за обе щёки…

Восточный колорит ощущался уже на подходе к «Главтурке». Только там, в одном с тобой направлении, спешили в большом количестве люди с ярко выраженной тюркской внешностью, некоторые в европейской одежде, на многих чапан (летом более лёгкий халат), на головах: для зимы – папаха, для лета – тюбетейка. Навстречу же попадались сплошь европейцы. Не знаю, кто ввёл эту моду, но посетители «Главтурки» идти обратно предпочитали почему-то по другой линии. Само же здание главка, как и воздух вокруг и внутри него, было буквально пропитано Востоком. И дело тут не только в аромате готовящейся пищи, хотя он в составе амбре был, безусловно, преобладающим. Витало в воздухе что-то ещё, характерное только для Средней Азии. Кто там побывал, тот меня поймёт.

Алексей Алексеевич Маниковский, сменивший Брусилова на посту наркома обороны, всё то время, пока я давал пояснения к своей же докладной записке, что лежала сейчас на столе перед наркомом, отсвечивая начертанной Ленинской рукой резолюцией «Тов. Маниковскому: Разобраться!», старательно изображал заинтересованность. Но как только я закончил, поспешил тут же сплавить меня по инстанции. Схватил синий карандаш – Ленин писал красным – и добавил к предсовнаркомовской свою резолюцию: «Генштаб. Духонину. Принять меры к исполнению!» Показал мне и ласково произнёс:

— Как видите, никакие проволочки воплощению вашей инициативы в жизнь не грозят. Ответ из Генштаба получите в ближайшие дни.

Я кивнул, и, повернувшись через левое плечо (хотя и был в цивильном), покинул кабинет.

Приглашение встретиться я получил от Духонина через два дня.

Николай Николаевич, после того как усадил меня в кресло, а сам расположился напротив, счёл правильным – с учётом нашего, пусть и мимолётного знакомства, — придать беседе полуофициальный характер.

— Не подскажете, любезный Михаил Макарович, — улыбнулся в усы Духонин, — что я тут, — он показал на лежащую между нами на столе многострадальную докладную записку, — должен исполнять?

— Плюньте вы, Николай Николаевич, на эту бумагу, — поддерживая дружеский тон, предложенный Духониным, посоветовал я. — Она свою роль уже сыграла, раз я сижу в этом кресле. Лучше ответьте: вы поддерживаете изложенную здесь, — я кивнул на записку, — идею о создании регулярных воинских формирований из числа коренных жителей Туркестана?

Васич на тот же вопрос ответил такое, что я был несказанно рад, что мой друг не является пока ни наркомом обороны, ни начальником Генерального штаба.

Духонин стёр с лица улыбку и посмотрел мне в глаза.

— А если я скажу, что не поддерживаю, вы, Михаил Макарович, станете настаивать на своём?

— Стану! — подтвердил я.

— Скажите честно, — Духонин подался в кресле в мою сторону, — неужели вы не видите той опасности, которая кроется в вашей, с позволенья сказать, идее? Не понимаете, какого джинна собираетесь выпустить на свободу?

— Джинном больше, джинном меньше, — стараясь казаться беззаботным, произнёс я. — Сколько их там уже имеется, этих джиннов? Один джинн в Бухаре, другой в Хиве, третий, про которого мы пока не знаем, но он есть, где-нибудь в Коканде. А джинны, которые могут налететь из Афганистана, Ирана, а то и из Турции? Поверьте мне, дорогой Николай Николаевич, нам ещё придётся загонять этих джиннов по лампам, по одному или всех скопом. Туркестанский песок ещё не раз окрасится в красный цвет, пока там установится мир и порядок. И будет лучше, много лучше, если ответственность за пролитую кровь, с русскими частями и казаками разделят созданные нами туземные войска! И не надо хмурить бровей.

Духонин вздохнул.

— Ладно, коли так. Вижу, вы готовы взять на себя ответственность за все возможные последствия такого шага. Ну так не мне вам в том мешать! С чего будем начинать?

Начали, как водится, с сержантов. Кто для новобранца роднее матери и страшнее атомной войны? Конечно, сержант! Бывалый солдат, тот знает, когда «товарища сержанта» следует слушаться, а когда и на фиг посылать. Но это касается исключительно строевых частей, где младший командир солдату и начальство и близкий друг. В «учебке» сержанты – «звери». По долгу службы, разумеется. А для нашей «учебки» нужны были «звери» ещё и со знанием языка.

Макарыч, ты передохни немного, поди чайку, что ли, попей, а я пока читателям кое-что разъясню…

Я, господа-товарищи, в вопросах веры человек терпимый. Крест, правда, на груди ношу, но крещусь только когда в церковь хожу, а случается это нечасто. В мечети, понятно, не бываю, но вид полумесяца над куполом отторжения у меня не вызывает. А вот бородатые мужики с оскаленными лицами не славянской внешности и сейчас иногда по ночам снятся. Навоевался я с ними до отрыжки и в Афгане, и в Чечне, и в других не столь отдалённых от российской границы местах. В ТОМ времени навоевался, а снятся они мне до сих пор.

И так уж получилось, что именно эти искажённые ненавистью лица закрепились в моём сознании рядом со словом «мусульманин». Неправильно это, понимаю. Тем более что бок о бок со мной сражались в тех боях и мусульмане тоже. Но то ли оттого, что одеты они были в одну со мной форму, то ли оттого, что говорили мы на одном языке (хотя и не всегда друг друга при этом понимали), но про их мусульманство я как-то в ту пору не думал.

И так уж получилось, — моя ли в этом вина? — что бородатый мужик в национальной одежде (а хоть и в камуфляже, ежели с повязкой на лбу, усыпанной арабской вязью!) с оружием в руках отзывается в мозгу словом «враг»!

Может поэтому, когда Макарыч поделился со мной мыслью дать этим бородатым в национальной одежде дикарям (извините, конечно, но ежели они ТАМ и в 1979 дикарями были, то тут в 1917 и подавно!) в руки оружие, хуже того: создать из них регулярное войско, кроме мата я ему ничем ответить не смог. Макарыч сначала даже растерялся, потом, понятно, обиделся и ушёл. Ольга за всё время нашей с Макарычем короткой ссоры не произнесла ни слова, молча закрыла за ним дверь, молча вернулась в комнату, где я нервно курил возле открытой форточки, и лишь потом, как будто ничего не случилось, предложила:

— Обедать будешь?

В этот раз жена сама поставила на стол графин с водкой, сама разлила зелье по рюмкам. В конце обеда я спросил:

— Думаешь, я был неправ?

Ольга слабо улыбнулась.

— Я-то как раз думаю, что прав был ты, но, — она вздохнула, — это совсем не означает, что мы оба не можем быть неправы…

С Макарычем я помирился уже на следующий день. Мы просто оба сделали вид, что никакой размолвки между нами и не было, как и не было нашего с ним разговора про туркестанское регулярное войско. Но мысль о том, что мой друг не так уж, может, и неправ, не оставляла меня все последующие дни. Если бы мы в ТОМ времени больше доверяли жителям Туркестана самим вершить свою судьбу, может, нам впоследствии и не пришлось бы подставлять головы русских парней под душманские пули. Как знать… Ведь воюет же теперь (в ЭТОМ времени) в составе русской армии Текинский конный полк, набранный из добровольцев-туркмен – и как воюет! А татары и башкиры? Их ведь в нашей армии на момент переформирования было что-то около миллиона? Сейчас, правда, осталось меньше, многие попали под демобилизацию. Но те, кто захотели продолжить службу в новой армии, составили несколько мусульманских полков и две кавалерийские бригады. Другое дело, что татары и башкиры живут с русскими много дольше, чем народы Туркестана, и дикими их никак не назовёшь. И всё-таки…

Когда через некоторое время Духонин пригласил меня к себе, и без обиняков спросил, что я думаю о предложении Макарыча, я честно ответил, что азиатам не доверяю, но если подойти к формированию туркестанских частей осторожно и с умом, то… — чем чёрт не шутит? Духонин кивнул и сразу перешёл к другим вопросам.

А вот и Макарыч вернулся. Ну уступаю ему место взад…

Что тут вам Васич наговорил? Впрочем, неважно…

Если Туркестан – подбрюшье России, то надо сделать его твёрдым, накачать пресс. Уйдёт на это, разумеется, не один год, и, верно, не одно десятилетие, но понимание того, что мы должны это сделать, крепнет во мне изо дня в день. Я говорю «мы», потому что одному мне этакую махину даже на микрон не сдвинуть. И никому в одиночку это не под силу. А то, что я залез в середину процесса – так карта легла. И уж коли залез, буду по мере сил и способностей помогать раскручивать маховик. Меньше всего я жажду заниматься политикой. Лавры адмирала Ушакова, который написал конституцию для Греции, меня в качестве создателя конституции для Туркестана совсем не прельщают. Хотя от неё (политики) совсем откреститься тоже не удастся. Основную свою задачу вижу в укреплении мышц живота (вспомните про подбрюшье!), каковыми, на мой взгляд, являются различные силовые структуры. Ими в Туркестане через несколько лет (или десятилетий) должны заправлять исключительно местные кадры, твёрдо верящие в то, что свободу и независимость народам Туркестана может гарантировать только Россия! А Россия, в свою очередь, должна твёрдо верить в то, что через Туркестан в неё не будет закачиваться всякое дерьмо. И будет тогда меж нами полный рахат-лукум!