Ритуал. Часть 1 - Адам Нэвилл

— И он проделал весь путь из Швеции, чтобы замудохаться, заблудиться, и получить от тебя даже не одну взбучку, а две. Вот почему они оба немного взвинченные и сварливые. И, похоже, им не так уж приятно, когда им напоминают о том, что кое-кто прожигает жизнь без всякой ответственности.

— Какого хрена ты мне не сказал, Хатч?

— Они не хотели портить отпуск. Просто хотели полностью отвлечься, а если бы ты узнал, пришлось бы слишком многое объяснять и погрязнуть в самоанализе.

Люк почувствовал, как холодеет его тело, от макушки до подошвы ног. Его даже передернуло. Он почувствовал, как его переполняет ненависть к самому себе. — Боже, какая я сука.

— Ты не должен был знать.

— Если бы у тебя не было друзей в такое время.

— Шеф, не так уж вы были близки. Ты исчез с их радара на долгие годы.

— Я знал, что что-то стряслось. Знал. Должен был догадаться. Боже, какой я эгоист. Я совершенно ушел в себя. Не видел дальше собственного носа…

Его прервал какой-то треск. Где-то там, посреди бескрайних лесов, в океане невидимых развалин и зарослей, хрустнул какой-то крупный сук. Этот треск, казалось, разнесся во всех направлениях, и было невозможно понять, откуда он исходит.

— Боже, я здесь чокнусь.

Хатч с шумом выдохнул. — Я тоже.

— Я уже слышал это раньше. Рядом с лачугой.

— Просто падающее дерево.

— Думаешь?

— Больные ветки раскисают от воды и отваливаются.

Но следующая серия звуков, услышанных ими, не могла быть вызвана деревом. Они не были похожи ни на что, слышанное ими ранее в этом лесу, или в любом другом. Это была какая-то смесь бычьего кашля и шакальего лая. Такой глубокий и сильный звук могло издавать только очень крупное животное. Дикое и свирепое. С которым лучше не встречаться. Он раздавался в метрах в двадцати от них, с подветренной стороны. Но не сопровождался шумом движения.

Определенно это было какое-то животное, но Люк знал, как тьма приглушает или усиливает ночные звуки. Даже маленькую жабу можно услышать за несколько миль, отчего она покажется гигантской. Птичий крик может быть принят за человеческий, а в звуках, издаваемых некоторыми млекопитающими при спаривании, можно даже разобрать слова. Он напомнил себе, что здесь нет хищников, которых им стоит опасаться. Здесь наверняка много диких животных, но пока они не наступили на гадюку или не перешли дорогу росомахе с потомством, с ними все будет в порядке. Они проверяли. Все дело в «городских ушах», не привыкших к ночным крикам дикой природы. Что-то вроде этого он быстро сказал себе.

И все же, нечто очень крупное, сильное и жестокое забросило вчера на дерево чью-то тушу. Оленя или лося. Содрало с нее шкуру и закинуло наверх, будто пометив территорию или устроив запас пищи.

Хатч нарушил ход мыслей Люка, который безуспешно пытался успокоиться, и сказал, — Обязательно закопай пакетики от супа и банку от хот-догов поглубже. А то здесь ночью будет рыться какой-нибудь длинноносый засранец.

Люк фыркнул, хотя ему было не до смеха. — Что, по-твоему…

А потом снова этот звук. Еще ближе, только на этот раз за спиной у Люка, а не у Хатча. Как будто нечто бесшумно кружило вокруг лагеря.

Лучи их фонариков рассеялись среди деревьев, поглощенные плотными влажными стенами листвы вокруг них.

— Барсук, что ли, — предположил Хатч.

— Росомаха?

— Понятия не имею, как они звучат.

— Медведь?

— Возможно. Но здесь они слишком мелкие, чтобы представлять какую-то опасность. Просто хлопни в ладоши, если кто-то подойдет обнюхать тебя.

Как Люк не старался, он так и не смог представить себе маленького медведя.

Через десять минут молчания Хатч со стоном поднялся. Казалось, он был удовлетворен тем, что опасность миновала. Люк был слишком встревожен, чтобы испытывать неловкость, но Хатч обескуражил его своей самоуверенностью, сказав, — Пойду, лягу, шеф, попробую заснуть. Разбуди меня завра перед уходом. Нам нужно взглянуть на карту и обсудить тактику.

— Конечно. Без проблем. Будет лучше, если я уйду с первыми лучами солнца, — сказал Люк через плечо, продолжая выхватывать лучом границу леса. Любой из них мог запросто дотянуться до нее из палатки, настолько близко лес обступал их ветхий лагерь.

Хатч кивнул. — Не думаю, что мы сможем далеко уйти. Мне кажется, нам лучше переждать здесь, пока колено Дома не утихнет. Воды у нас достаточно. А ты, по крайней мере, будешь знать, где мы. Примерно.

После такого, можно сказать, небрежного обсуждения вопроса выживания Хатч расстегнул молнию палатки, которую делил с Домом, и принялся возиться со шнурками, словно в сложившейся ситуации не было ничего особенного. Своего рода туристская формальность без какой-либо пугающей подоплеки. Но эта подоплека не выходила у Люка из головы. Просто Хатч слишком устал от этого холодного, странного, черного как смоль мира, чтобы рассуждать насчет тех ночных криков.

— Спокойной ночи, — сказал он Хатчу.

— Спокойной ночи, — ответил Хатч сквозь звук застегиваемой молнии. Люк посмотрел, как палатка шатается, пока Хатч готовится ко сну, увидел, как ярко желтый диск луча фонарика пробежал по внутренней стенке палатки, словно светящийся глаз в иллюминаторе какого-то подводного аппарата в черном море окружающего их леса.

Люк сел под навес палатки, слушая хриплое дыхание Фила и храп Дома. Через несколько минут как фонарик Хатча погас, тот уже свистел носом, тоже провалившись в глубокий сон.

Люк вытащил сигаретную пачку. Лицо и тело буквально горели от усталости. Голова была неестественно тяжелой, но работала хорошо. По крайней мере, здесь он мог покурить.

Он зажег сигарету. Курил медленно, мысленно спрашивая себя, как могло случиться, что о них забыли?

Докурив, он вытер глаза и забрался в палатку, где спал Фил.

28

Луна, большая и яркая. Разве она может подходить так близко к Земле, пересекая ночное небо с одного конца горизонта до другого?

Серебристый свет морозит верхушки бесконечных деревьев. Ближе к земле, где лунный свет смешивается с холодом, воздух голубовато белый и газообразный. А лес походит на колючий контур армейских рядов, замерших в своем жутком марше. С копьями, штандартами и огромными бронированными панцирями, возвышающимися над темной массой. Но в этом месте лес расступается. Словно сторонится его. Толстые стволы древних деревьев и хлесткие стены папоротника тревожно отступают от края поляны, посреди которой стоят провисшие, выцветшие, запятнанные палатки. Ничто кроме высоких сорняков и травы не смеет нарушать границы лагеря.

А что это висит на деревьях? Что-то трепещет на ветру, натянувшись вдоль черной опушки леса, как стиранное белье, сорванное ветром с веревки и застрявшее в ветвях. Может быть, это рваные рубахи, выброшенные хозяином. В количестве трех штук, а под ними три пары потрепанных кальсон. И все в пятнах ржавчины.