Сексуальные преступления как объект криминологии - Николай Исаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наряду с «Русской Правдой» существует «Церковный устав Ярославов», согласно которому регулируется семейный, религиозный и нравственный порядок. С инкорпорацией христианства происходят не только разделение власти религиозной и светской, но и различение и соотношение понятий греха и преступления. Всякое преступление – грех, но не всякий грех является преступлением. Наряду с государством как социальным институтом контроля поведения формируется и церковь как социальный институт, направленный на выработку самоконтроля поведения и создание персоналистической личности европейского типа. На комбинации понятий греха и преступления строится церковный Судебник Ярослава, начало создания которого было положено Уставом князя Владимира Киевского, его отца. «Грех – нравствен ная несправедливость или неправда, нарушение божественного закона; преступления – неправда противообщественная – нарушение закона человеческого», – так объясняет основные принципы составления Судебника Ярослава В. О. Ключевский.[279] Соответственно дела, которые подсудны церкви, были подразделены на три категории: 1) дела только греховные, без элемента преступления: волхование, чародейство, браки в близких степенях родства (инцест), развод по взаимному соглашению супругов; 2) дела греховно-преступные: об «умыкании» девиц, об оскорблении женской чести словом или делом, о самовольном разводе мужа с женой по воле первого без вины последней, о нарушении супружеской верности; 3) дела «духовные», касающиеся лиц духовного звания.
При этом отмечался принцип «митрополиту в вине, а князь казнит», т. е. карает. Иными словами, наказывает светская власть, а понятие вины относится к области духовного и непосредственно связано с понятием греховности.
Интересной особенностью является тот факт, что большинство ересей возникает именно по вопросам норм регуляции сексуального поведения – богомилы нападают на институт брака, скопцы отрицают сексуальность в целом. В целом для христианской религиозной традиции характерен репрессивный стандарт сексуального поведения, при этом последний непосредственно увязан с моралью, особенно в отношении женщин. Таким образом, любое отклонение от репрессивного стандарта расценивается как аморальное и греховное.
Социальные институты семьи и брака зависят от политической системы и экономической базы, но не полностью их формируют, решающее влияние остается за типом культуры.
Институт контроля сексуального поведения в рамках церкви складывается из трех компонентов – исповеди, покаяния и причастия. Главной целью исповеди является факт признания недозволенного стандартом поведения и признание вины, а более точно – формирование понятия вины, рефлексия, интериоризация стандарта поведения и, соответственно, воспитание, выработка его самоконтроля. Использование исповеди и покаяния предполагало добровольность со стороны прихожанина. В то же время существовала система воздействия, когда неисповедовавшееся лицо не допускалось к причастию и таким образом исключалось из общественного института, подвергаясь остракизму.
Разделение светского и духовного не могло не отразиться на формировании противоречий и парадоксов в этих нормативных системах. При этом социальный институт семьи оставался светским по нормативной регуляции, в то время как институт брака становился религиозным, т. е. брак признавался законным после обряда венчания. Так, уже в указах Ярослава «невенчальная» жена признавалась законной при отсутствии жены «венчальной», и развод и с той, и с другой происходил по одинаковым правилам. Светское наказание за «умыкание девицы» полагалось, если она «засядет», не выйдет замуж за своего похитителя. Кроме того, если «умыкание» сопровождалось христианским браком, виновник не подвергался суду, а наказывался вместе с похищенной женой епитимией. Насильственные формы брачного поведения, существовавшие в дохристианской Руси, следует рассматривать как поведение ритуальное, и насилие носит реципрокный характер, в последующем приобретая символическую и консенсусную форму. О существовании понятий чести и достоинства женщины в указанный исторический период ярко свидетельствует другая норма Судебника Ярослава – «обозвавший чужую жену позорным словом платит ей “за срам”».[280]
Наличие двойного стандарта светского и церковного контроля отражается на понятии и квалификации преступлений. Изнасилование как акт насилия и нападения является предметом государства и охраны личности, как акт сексуальной непристойности – относилось к компетенции религиозной.
Несмотря на указанные особенности, стандарты различия мужского и женского поведения на Руси, как и в других традиционных обществах, являлись преобладающими. «Жены или ценились мало, или также мало ценили своих мужей женщины. Браки редко совершались по любви, взаимного уважения ждать было трудно», – отмечает исследователь В. Г. Иваницкий.[281] Отсутствие сформированных социальных институтов, типичное для традиционных культур, и отсутствие социальных ролей и статусов как таковых выражаются в том, что дифференцировка мужского и женского стандартов поведения носит, прежде всего, территориальный характер. Для мужчин это внешнее и, соответственно, социальное пространство, у женщин – внутреннее, домашнее. Насильственный захват женщин не является специфической русской традицией, а повсеместно распространен в Древнем мире. Как справедливо отмечают У. Мастерс, В. Джонсон и Р. Колодни, корни насильственного сексуального поведения уходят во времена племенной организации, когда мужчина захватывал женщину из другого племени и приводил в свое племя, после чего охранял как собственность.[282] Рассматривая историческую ретроспективу относительно насильственных форм поведения, можно условно выделить три формы, сохраняющие свое значение и актуальность и в настоящее время.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Гидденс Э. Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах. – СПб., Питер, 2004. – С. 30.
2
Антонян Ю. М., Ткаченко А. А., Шостакович Б. В. Криминальная сексология / Под ред. Ю. М. Антоняна. – М., Спарк, 1999. – С. 3.
3
Blumer Н. Der methodologishe Standort des Symbolishen Interactionismus // Alltagswissen, Interaction und gessellschaftliche Wirklichkeit / Arbeitsgruppe Bielefelder Sozoiologen (Hg.). Bd. 1: Symbolisher Interactionismus und Ethnométhodologie. – Reinbeck, 1973. – P. 34.
4
Имелинский К. Сексология и сексопатология. – М., Медицина, 1986. – С. 23–25.
5
Дерягин Г. Б. Судебно-медицинские аспекты полового насилия на европейском Севере России. Дис… докт. мед. наук. – Архангельск, 2002. – С. 116.
6
Там же. – С. 116–117.
7
Современный словарь иностранных слов. – М., Русский язык, 1993. – С. 414.
8
Вригт Г. Логико-философские исследования. – М., Прогресс, 1986. – С. 92–97.
9
Ивин А. А. Основания логики оценок. – М., Просвещение, 1971. – С. 17–43.
10
Шнейдер В. Б. Коммуникация, нормативность, логика. – Екатеринбург, 2002. – С. 164–165.
11
Комаров С. А. Общая теория государства и права. – М., Юрайт, 1998. – С. 257.
12
Закомлистов А. Ф. Юридическая философия. – СПб., Юридический центр Пресс, 2003.-С. 160–161.
13
Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. – М., Танаис, ДК ДИК, 1997. – С. 135–137.
14
Закомлистов А. Ф. Юридическая философия. – СПб., Юридический Центр Пресс, 2003. – С. 193.
15
Там же. – С. 199.
16
Рулан Н. Юридическая антропология. – М., Норма, 2000. – С. 87.
17
Розин В. М. Генезис права. Методологический и культурологический анализ. – М., 2003. – С. 154.
18
Тоффлер Э. Третья волна. – М., ACT, 2004. – С. 74.
19
Бодрийяр Ж. Смерть и символический обмен. – М., Добросвет, 2000. – С. 127–131.
20
Schur Е. М. Crime Without Victims. Englewood Cliffs. – NJ., Prentice-Hall. – P. 76–84.
21
Ibid.-P.169.
22
Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Под ред. Л. Л. Кругликова. – М., Волтере Клувер, 2005. – С. 742.
23
Гидденс А. Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах. – СПб., Питер, 2004. – С. 139.