Бездна. Первые после бога - Юрий Корчевский

– Расскажи! – пристали они, даже работу побросали.

Володя рассказал, как сначала лодка обстреляла их из пушек, а потом всплыла в непосредственной близости от судна.

– Акустики их подвели: мы же стояли, – объяснил он. – Вот лодка прямо перед нами и всплыла. Что нам оставалось делать? Пришлось топить.

– Что-то у тебя лихо получается, – заметил пожилой рабочий.

– Спроси у других членов команды, – обиделся Володя.

Другой рабочий вмешался:

– Вечно ты, Михалыч, не веришь. Посмотри: на форштевне и скуле, где вмятина, даже следы чужой краски остались. Посудина ваша хоть и старая, а железо крепкое, на совесть делали. Нонешние тарана не выдержали бы.

Вмятину выправили, наложили латку и закрасили. Другие рабочие ремонтировали радиорубку и ходовой мостик, поврежденные снарядами.

Сложнее всего дело обстояло с котлами.

Владимир понял, что ремонт не обойдется двумя днями, и пошел к капитану.

– Федор Савельевич, разрешите?

– Заходи!

Капитан был в хорошем расположении духа и даже напевал что-то себе под нос.

– Садись, герой!

– Я не герой, герои на фронте.

– Что ты, как красна девица, себе цену набиваешь? Лодку потопил?

– Так не я один – всем кораблем.

– Это ты молодец, что признаешь. Ты за чем пожаловал?

– В город бы мне сходить. Я уж два месяца как не мылся, скоро запаршивею. В баню хочу, на дома, на людей посмотреть.

– Правильно. Ладно, не хотел я говорить, но ты меня вынудил. Все документы полярников я сдал в управление порта, в том числе и твои. Обсказал, что пристали мы к острову Вайгач, а там одни геройски убиенные зимовщики – оборонялись до последнего патрона. Зимовье разрушено подчистую. Они подтвердили, что полярники на связь давно не выходят. Так что по документам тебя нет.

– Как нет? Вот он я, перед вами, живой сижу.

– Э нет, ты не дослушал! Ежели бы ты туда сам пошел, тебя бы живо загребли и определили бы на Большую землю или в Амдерму. Мне это надо? У меня, почитай, треть экипажа погибла. Кто же в здравом уме от себя человека отпустит?

Володя расстроился. На документы, пусть и чужие, он рассчитывал.

Капитан ухмыльнулся:

– Я, брат, все продумал. Помнишь того, кто у пулемета убитым лежал?

– Я даже лица его не видел.

– Он детдомовский и из всех погибших лучше всего тебе подходит. Он из пролетариев, и документы в порядке. Так что с сегодняшнего дня быть тебе Александром Оглоблиным.

Вот дела! За короткую жизнь в этом времени он уже который раз меняет имя и фамилию. Впрочем, может, это и не так плохо, документы настоящие, капитан в курсе и лишнего нигде не сболтнет.

– Ну что, Санек, согласен?

– А у меня есть выбор? Ведь вы уже все сами за меня решили.

– Тогда держи документы. Изучи их, чтобы наизусть знал. Там же и пропуск в порт.

Володя встал.

– Мне бы еще… – Он замялся. – Деньги нужны, хоть немного. На баню хотя бы.

– Конечно, это можно. Ты ведь у нас теперь Оглоблин? А ему жалованье причитается. Получи, – капитан достал из железного ящика деньги, отсчитал.

Володя расписался в ведомости.

– Так я пошел?

– Ты хоть знаешь, где баня?

– Язык до Киева доведет.

– Отпускаю тебя на трое суток – вроде увольнительной. Все равно ремонт раньше не закончат. Вымойся, постригись, а то оброс ты на своем острове, на пугало похож.

И в самом деле. Володя привык к короткой флотской стрижке, а сейчас волосы, как у бомжа, космами висят.

Выйдя из порта, он поинтересовался у прохожих, где парикмахерская.

Она оказалась рядом и находилась при бане. Удобно, почти как в рекламе – шампунь и кондиционер в одном флаконе.

– Как будем стричься, морячок?

– Под машинку.

Зачем оставлять волосы, если он может уйти в море на месяцы? На судне парикмахера нет, надеяться не на кого.

Непривычно: ручной машинкой, которую раньше он видел только в кино, Володю подстригли. Клац-клац-клац, и космы летели на пол.

Он посмотрел на себя в зеркало. Помолодел сразу на несколько лет. Давненько он не видел себя в зеркале! И лицо отражается не его, чужое. Володя вздохнул.

– Что-то не нравится? – участливо спросила парикмахерша.

– Да нет, все хорошо. Теперь бы побриться. Сколько с меня?

– По таксе – двадцать копеек.

Володя залез в карман куртки, достал десять рублей и получил сдачу. Деньги были непривычными: купюры большие, и цвет не такой, как в его время. И на всех купюрах – лицо Ильича.

Вход в баню был за углом. Володя попросил у банщика полотенце и простыню.

– Таксу знаешь? Рубль.

Банщик показал ему шкафчик для одежды.

– Мил человек, я с транспорта, мне бы еще мочалку и мыло.

– С мылом сложнее, – вздохнул банщик и искоса посмотрел на Володю.

– Я заплачу, не жмись.

Банщик принес кусок хозяйственного мыла и мочалку. Во время войны даже это, неважно пахнущее, коричневатое мыло было дефицитом.

Взяв из стопки при входе цинковую шайку, Володя прошел в мыльное отделение, потом – в парилку, а оттуда – снова в мыльное. Он провел в бане часа два, если не больше. Давно он не мылся и получил удовольствие, которое хотелось растянуть. В конце окатился прохладной водой, не спеша обтерся, обмотался полотенцем и присел на лавку, остывая. На улице было ветрено и морозно, не хватало простыть после бани.

– Мил человек, – обратился он снова к банщику, – а поесть где у вас можно?

– В столовой, два квартала отсюда. Но только если есть рабочая карточка.

Володя порылся в документах – карточки не было. По случаю ремонта камбуз на судне не работал, а есть хотелось.

Он вышел на улицу. Идти в городе было не к кому, своего жилья, понятно, у него здесь нет, знакомых тоже нет. На корабль? Котлы погашены, на судне холодно, от холода не уснешь. Кругом тупик!

Володя решил зайти в магазин. Опа! На полках было совсем пусто, а он надеялся хоть что-то купить на обед или на ужин. Зачем тогда магазин, в котором купить нечего?

Видя расстроенное лицо Володи, одна из двух продавщиц спросила:

– Вы что-то хотели?

– Да купить поесть что-нибудь.

– Вы, наверное, не местный?

– Почему вы так решили?

– Здесь по карточкам отовариваются. Хлеб уже разобрали, а маргарин и макароны еще не привозили.

Володя совсем упал духом. Называется – вышел в город! А он в душе лелеял надежду сытно поесть и даже выпить граммов двести. Заслужил ведь! К тому же ему еще о ночевке думать надо!

– А переночевать в городе где-нибудь можно?

Продавщицы хихикнули. Одна толкнула другую локтем.

– Вам на сколько? Ну, дней?

– На трое суток.

– Я могу комнату уступить, все равно пустая. Настя, ты меня отпустишь?

– Да иди уж, все равно торговать нечем.

– Товарищ, вы подождите, я скоро.

Она ушла в подсобку, сняла темно-синий рабочий халат, переоделась и вышла уже в пальто, шапочке и коротких валенках. Зимы в этих местах суровые, в туфельках не находишься, чай, не в Москве – из метро и на «маршрутку», замерзнуть не успеешь. Чулочки – редкие по военным временам, дамы ходили в гамашах.

Едва они вышли из магазина, женщина сказала:

– Вы и вправду есть хотите?

– Как волк.

– Есть одно место, можно купить все, только очень дорого.

– Черный рынок?

– Вроде того. Только вам не продадут.

– Почему?

– Мужчина вы молодой, стрижка короткая.

– Ага, подумают, что из органов.

– Вы догадливый. Меня Катей зовут.

– Меня Сашей.

– Вы с какого корабля?

– «Софья Перовская».

– Это который на заводе ремонтируют? Говорят, этот корабль немецкую подлодку потопил. Правда?

– Правда.

– Ой как здорово!

Они свернули за угол, и женщина остановилась.

– Дальше я одна пойду, а вы здесь ждите.

– Хорошо, буду.

Но женщина не уходила, выжидающе смотрела на него.

До Володи дошло:

– Простите. Сейчас деньги дам. Сколько?

– Смотря что вы хотите брать.

– Сытно поесть и выпить. На ваше усмотрение, берите с расчетом на обоих.

Женщина подняла глаза вверх, явно подсчитывая.

– Это будет много стоить, рублей семьсот.

Володя только что получил жалованье – пусть и не свое. Через три дня в море уйдет, а там деньги не нужны.

Он достал пачку купюр, отсчитал:

– Держите.

Женщина ушла.

Вдоль улицы тянул свежий ветерок.

Володя прождал четверть часа и забеспокоился. Не надула ли его продавщица? Получила деньги и смылась? Но он решил ждать.

Прошло еще полчаса. Он замерз и уже решил уходить в порт. Значит, такой вот он невезучий человек. А в порту на корабле пусть и холодно, но в цеху костры горят, насмерть не замерзнет.

Он уже повернулся, чтобы уйти, как его окликнули: