Tertium Organum: ключ к загадкам мира, изд. 2-е - Петр Демьянович Успенский

очень много различного, наши «деления» очень часто неправильны, и это мешает нам разобраться в самих себе.

При этом сказать, что указанные различия определяют «эволюционные ступени», что животные одного типа выше или ниже других, было бы совершенно неверно. Собака и обезьяна рассудком, способностью перенимать и (собака) привязчивостью к человеку как будто выше кошки, но кошка бесконечно выше их по интуиции, по эстетическому чувству, по самостоятельности и по силе воли. Собака и обезьяна проявляются целиком. Всё, что у них есть, то и видно. Но кошка не даром считается магическим и оккультным животным. В ней очень много скрытого, чего она сама не знает. Если говорить об эволюции, то гораздо правильнее сказать, что это — животные разных эволюций; так же, как, вероятно, не одна, а несколько эволюций [(эволюционных линий)] идут в человечестве.

Признание нескольких самостоятельных и (механически [т.е. формально]) равноценных эволюций, вырабатывающих совершенно различные свойства, вывело бы нас из лабиринта бесконечных противоречий в нашем понимании человека.

ГЛАВА IX

Мы установили огромную разницу, существующую между психикой человека и животного. Разница эта, несомненно, должна сильно влиять на восприятие животным внешнего мира. Но как и в чём? Это именно то, чего мы не знаем, и что мы должны постараться установить.

Для этого мы должны ещё раз вернуться к нашему восприятию мира и рассмотреть детально, как мы воспринимаем мир, а затем посмотреть, как должно воспринимать мир животное со своей ограниченной психикой.

Прежде всего мы должны отметить, что по отношению к внешнему виду и форме мира восприятие у нас самое неправильное. Мы знаем, что мир состоит из тел, но мы видим и осязаем всегда только одни поверхности. Мы никогда не видим и не осязаем тела. Тело — это уже понятие, составленное из ряда представлений путём рассуждения и опыта. Для непосредственного ощущения существуют только одни поверхности. Ощущения тяжести, массы, объёма, которые мы мысленно связываем с «телом», на самом деле связаны для нас с ощущениями поверхностей. Мы только знаем, что это ощущение поверхностей идёт от тела, но самого тела мы никогда не ощущаем. Может быть, можно назвать «ощущением тела» сложное ощущение поверхностей, веса, массы, плотности, сопротивления и пр. Но мы должны мысленно связать все эти ощущения в одно и назвать это общее ощущение телом. Непосредственно мы ощущаем только поверхности и затем отдельно вес; сопротивление тела как такового, мы никогда не ощущаем.

Но мы знаем, что мир состоит не из поверхностей, знаем, что видим мир неправильно. Знаем, что никогда не видим мир как он есть даже не в философском смысле этого выражения, а в самом обыкновенном геометрическом. Мы никогда не видели куба, шара и т. п., а всегда только поверхности. Зная это, мы мысленно исправляем то, что видим. За поверхностями мыслим тело. Но мы никогда не можем даже представить себе тела. Не можем представить себе куба или шара не в перспективе, а сразу со всех сторон.

Ясно, что мир не существует в перспективе, однако, мы его иначе видеть не можем. Мы видим всё только в перспективе, то есть при восприятии искажаем мир нашим глазом. И мы знаем, что искажаем его. Знаем, что он не таков, каким мы его видим. И мысленно мы непрерывно поправляем то, что видит глаз. подставляем реальное содержание под те символы вещей, которые показывает нам наше зрение.

Наше зрение — сложная способность. Оно состоит из зрительных ощущений плюс память осязательных ощущений. Ребёнок старается ощупать всё, что видит — нос своей няньки, луну, «зайчика» на стене. Только постепенно он научается одним зрением различать близкое и далёкое. Но мы знаем, что и в зрелом возрасте мы очень легко подвергаемся оптическим иллюзиям.

Отдалённые предметы мы видим плоскими, то есть ещё более неправильно, потому что рельеф — это всё-таки символ, указывающий на какое-то свойство предметов. Человек на большом расстоянии рисуется нам силуэтом. Это происходит потому, что на большом расстоянии мы никогда ничего не осязаем и глаз не был приучен замечать различия поверхностей, на близком расстоянии ощущаемые кончиками пальцев[7].

Мы никогда не можем, хотя бы на очень небольшом пространстве, увидать часть внешнего мира так, как она есть, то есть так, как мы её знаем. Мы никогда не можем увидать письменный стол или шкаф сразу, со всех сторон и внутри. Наш глаз известным образом искажает внешний мир для того, чтобы мы, поглядев кругом, могли определить положение предметов относительно себя. Но посмотреть на мир не со своей точки мы никогда не можем. И никогда не можем увидать его правильно, неискажённым нашим зрением.

Рельеф и перспектива — это искажение предмета нашим глазом. Это оптическая иллюзия, обман зрения. Куб в перспективе — это условный знак трёхмерного куба. И всё, что мы видим, это только условное изображение того условно-реального трёхмерного мира, который изучает наша геометрия, а не самый этот мир. На основании того, что мы видим, мы должны догадываться, что это в действительности есть. Мы знаем, что то, что мы видим — неправильно, и мыслим мир не таким, каким видим. Если бы у нас не было сомнения в правильности нашего зрения, если бы мы знали, что мир такой и есть, каким мы его видим, то, очевидно, мы и мыслили бы мир так, как видим. На деле мы постоянно делаем к этому поправки.

Способность делать поправки к тому, что видит глаз, непременно требует обладания понятиями, так как поправки производятся путём рассуждения, невозможного без понятий. Не обладая способностью делать поправки к тому, что видит глаз, мы бы видели мир иным, то есть многое, что есть, мы видели бы неправильно, не видели бы многого, что есть, и видели бы очень многое, чего в действительности вовсе нет. Прежде всего мы видели бы огромное количество несуществующих движений. Всякое наше собственное движение для непосредственного [его] ощущения [будет] связано с движением всего кругом нас. Мы знаем, что это движение иллюзорно, но мы видим его как реальное. Предметы поворачиваются перед нами, бегут мимо нас, обгоняют друг друга. Дома, мимо которых мы тихо идём, медленно поворачиваются; если мы идём быстро, они тоже поворачиваются быстро; деревья неожиданно вырастают перед нами, бегут и исчезают.

Эта кажущаяся одушевленность предметов вместе со сновидениями давала и даёт главную пищу сказочной фантазии.

И «движения» предметов в этих случаях бывают очень сложными. Посмотрите, как странно ведёт себя полоска хлеба перед окном вагона, в котором вы едете. Она подбегает к