Молчание Сабрины - Владимир Торин

подобным рассуждениям, и ему хватало простого «Мерзость!», чтобы выразить собственное отношение к чему-либо.

– Тремпл-Толл… все мы оттуда когда-то сбежали – каждый в свое время и по своим причинам. Все сбежали от своей прошлой жизни и нашли пристанище в Фли…

Это была правда. Каждый в труппе Талли Брекенбока, включая самого хозяина балагана, хранил свою мрачную тайну о том, что было до «Балаганчика».

– Ну а ты, Фортти, – сказал Гуффин, не поворачивая к другу головы. – Я ведь помню ту ночь, когда мы с Брекенбоком и Бульдогом выловили тебя из этого самого канала. Ты сказал, что случайно упал с моста, но я-то знаю, что ты спрыгнул, не в силах вынести боль утраты. Разбитое сердце…

– Откуда… откуда ты знаешь? – пересохшими губами прохрипел Фортт.

– Ты так ее любил, ту миленькую мисс… так любил… Ты не понимал, как можно жить после того, что с ней случилось. После того, как она попала под трамвай.

– Я никому об этом не рассказывал! Откуда ты знаешь?

– Каким бы я был лучшим другом, если бы не знал? Мы все понимали, что ты не «случайно упал с моста в канал». Брекенбок запретил нам вызнавать у тебя, что произошло на самом деле, но я… понимаешь, я слишком любопытен. Ну а у пилюль от мигрени есть замечательный побочный эффект: принявший их во сне делится самым сокровенным.

– Но я не принимал никаких пилюль!

– Принимал, просто не знал об этом. Но я о другом… Твое доброе, вдребезги разбитое сердце, которое однажды привело тебя к этому каналу. Ты ведь сказал ей о своих чувствах в тот день, когда произошла трагедия… Как это… безысходно…

Гуффин говорил на удивление спокойно: вся его привычная злость развеялась, словно дымное облако на ветру, не осталось и следа также и от былого помешательства, охватившего его на улице Слив.

– Ну давай! – в ярости сжав кулаки, прорычал Фортт. – Насмехайся! Унижай меня! Придумай какую-то шуточку! Оскорби ту, которой больше нет! Уверен, это потешит твою гадкую душонку!

Гуффин покачал головой.

– И не подумаю. Знаешь, шуты не извиняются, не благодарят и не делают еще кое-чего. Они не сочувствуют. Но мы оба с тобой понимаем, что все правила можно нарушать, если очень хочется. И я… я сочувствую тебе, Фортти.

В голосе Гуффина вдруг прозвучала не свойственная ему тоска, и Фортт решил, что ослышался: злобный и лживый Манера Улыбаться действительно ему сочувствовал.

– И можешь не бояться: я никому не выдам твою тайну. Ты же мой друг, как-никак. Мой лучший друг. Мне будет не хватать наших веселых перепалок.

– Что это значит? – волосы Фортта под котелком встали дыбом.

Манера Улыбаться повернул к приятелю голову и заглянул в его глаза. На лице Гуффина проступили черты, которых прежде у него не было – на Фортта глядел сущий незнакомец.

– Я знаю, что все это время ты шпионил за мной для Брекенбока.

– Я тебя не понимаю…

– Ой, не нужно! – утомленно воскликнул Манера Улыбаться. – Если я и вел себя подозрительно, то ты вел себя в сотню раз подозрительнее. Не спускал с меня взгляд, все пытался разнюхать да разведать. Настоящий шпик!

– Что? – возмутился Фортт. – А ну возьми свои слова обратно! Никакой я не шпик!

Гуффин покивал своим мыслям.

– Вы совсем не умеете лгать, мистер Фортт. Поэтому и шут из вас вышел бездарным. Ложь – она течет у настоящего шута по венам вместо крови, обманом он завтракает, недомолвки – на ланч, привирательство – на обед, и интриги – на ужин. Вся жизнь шута – это надувательство, плутовство, жульничество и мошенничество. Честных шутов не бывает. Есть лишь те, кто чего-то стоят, и те, кто ничего из себя не представляют: посредственность, тривиальность, серость… пустое… место…

Фортт молчал и слушал. Гуффин продолжал:

– Неужели ты думал, что я не пойму, почему Брекенбок настоял, чтобы ты отправился со мной в лавку Гудвина? Или ты думал, я не узнаю, о чем вы там шептались в его фургончике? У меня по всему балагану есть уши.

Не имело смысла отпираться, как не имело и смысла продолжать играть роль. Кажется, спектакль и правда подошел к концу. Гуффин был прав: именно Брекенбок поручил Пустому Месту составить компанию Манере Улыбаться. И не просто, чтобы тому не было скучно, а чтобы за ним проследить. Гуффин вел себя очень странно: он увещевал и уговаривал Брекенбока вернуть старый, полузабытый долг с такими страстью и горячностью, будто лично был заинтересован в возврате этого долга.

– Отдаю должное твоей верности, – Гуффин хмыкнул. – Хозяин командует, и собачонка говорит: «Гав-гав». Послушная собачонка, исполнительная собачонка… И еще такая умненькая! Ты ведь уже давно все понял, не так ли? Когда именно?

– Как только увидел эту куклу в лавке Гудвина, – с вызовом ответил Фортт. – А потом ты достал мешок… Я сразу понял, что за мнимым долгом в лавку игрушек пришел лишь я. В то время как ты пришел именно за ней. Я был прав? Все дело в этой бедолаге, так ведь? Что ты сделал с кукольником?

Сабрина боялась шелохнуться. Вот-вот все раскроется! Вот-вот она получит ответы на свои вопросы! Но почему так громко работают винты, почему ветру вздумалось повыть именно сейчас?! Почему так болит все ее тело, отчего кажется, будто в любой момент потеряешь сознание?!

– Я сделал с Гудвином из переулка Фейр то же, что сделал и с другими, – сказал Гуффин.

– С другими? – Фортт ничего не понял. – Кукольниками?

– Милый мой, наивненький Фортти, ты так и не смог стать злыднем, ты остался добряком, а с добряками вечно приключаются какие-то напасти. Эх, знал бы ты только, что происходит…

– Что происходит? – Фортт почувствовал, как от страха онемели руки. – Зачем… зачем ты все это делаешь?

– Чтобы ты не рассказал ничего Брекенбоку, – ответил Гуффин.

– Что? – Пустое Место недоуменно округлил глаза – это был никакой не ответ на его вопрос.

Вместо разъяснений Гуффин вдруг сделал то, чего Фортт от него уж никак не ждал – он… улыбнулся. Широко, самодовольно улыбнулся, за одно мгновение разрушив тем самым не только выстроенный за годы образ, но и будто бы всю свою личность.

Фортт потрясенно застыл – он вдруг понял, что