Борис Годунов - Александр Боханов

Вот как эта история изложена в «Новомлетописце»: «Боярин князь Василий Иванович Шуйский с братьями начал помышлять, чтобы православная христианская вера до конца не разорилась. Он же, тот Гришка, уведал о них, повелел их схватить и повелел собрать собор, и объявил про них, что “умышляют сии на меня”. На том же соборе ни [духовные] власти, ни из бояр, ни из простых людей никто за них [Шуйских] не стоял, все же на них кричали. Он же. Расстрига, видя, что никто им не помогает, повелел посадить их в темницу; старшего же брата их, князя Василия, повелел казнить, и едва упросили его Царица Марфа и бояре [пощадить]. Он же от казни их освободил и разослал по городам, в Галицкие пригороды, по темницам».

Точно неизвестно, но представляется маловероятным, чтобы цареубийцы испытывали угрызения совести и готовы были в феврале 1606 года подписать безропотно «покаянную челобитную», которая «велегласно» звучала в Успенском соборе Московского Кремля 20 февраля 1607 года. Да это и не суть важно. Как настоящий пастырь, Иов не мог не принять покаянное исповедование как акт чистосердечной доброй воли «народа христианского».

В разрешительной грамоте, прочитанной вслед за тем от имени Патриарха Иова и Освященного собора, содержалось моление к Богу, чтобы Он помиловал виновных и простил им согрешения. В «грамоте» перечислялись эти самые грехи: единодушное избрание Царя Бориса, о всенародной клятве верности ему, что потом люди всё забыли, предали, изменили, прельстясь самозванцем. В конце говорилось, что «покаяние народное принимается Богом».

Далее наступил самый патетический момент всего священнодействия. Разрешительная грамота вызвала в собравшихся неимоверный прилив радости; со слезами на глазах и на коленях люди ползли в сторону Иова; все хотели облобызать его руку...

Земная миссия Святого Патриарха подошла к концу. Как сказано в его Житии: «Земные подвиги Иова были заверены, он как жил в этом мире в смирении и чистоте, так и уходил из него в совершенной простоте, без всякого стяжания и вдали от дворцовых и мирских смут»^^^.

Патриарх уходил из жизни, а «смуты» на Руси остались, оставались в головах и душах немалого числа русских людей. Подытоживая рассмотрение данного важного эпизода, имевшего место в Успенском соборе в феврале 1607 года. Митрополит Макарий в своей «Истории » заметил, что «разрешительная грамота », эта «нравственная мера, на которую в Москве, кажется, весьма много рассчитывали, не на всех произвела желаемое впечатление... »^^^.

Можно выразиться несколько определённее: впечатление было произведено, но благотворных политических последствий не последовало. Разворачивался новый виток Смуты. Это — горькая, неприятная, «полынная», но Правда Русской Истории.

Глава 3

Под сенью грозного царя...

В биографии Бориса Годунова особое место занимает история Царевича Дмитрия, убиенного 15 мая 1591 года в Угличе. Тогда, как говорится в летописных сказаниях, погибла последняя, «младая ветвь рода Рюрикова». Этот факт отложил неизгладимый отпечаток на восприятии Третьего Царя современниками и потомками и, можно прямо сказать, сотворил его исторический образ. Знаток эпохи историк С. Ф. Платонов очень точно сформулировал существующую дилемму: «От взгляда на это событие («углицское дело». — А.Б.) зависит взгляд на личность Бориса; здесь же ключ к пониманию Бориса. Если Борис — убийца, то он злодей, каким рисует его Карамзин; если нет, то он один из симпатичнейших московских царей.

Как точно выразился один из исследователей, «следственные материалы свидетельствовали о непричастности Бориса к смерти Цесаревича. Именно поэтому историки отказывались верить в их истинность.

Это может кому-то показаться странным, но недоверие к уникальному документы — давняя историографическая традиция. Многие историки традиционно не доверяли свидетельствам, не позволявшим «разоблачать» проклятую «русской общественностью» монархическую государственную систему, или, по расхожему определению, «царизм».

В историографии всегда наличествовали две взаимоисключающие мировоззренческие позиции. Первая, «обвинительная», которую пропагандировал Карамзин, имевшая к его времени — началу XIX века — давнюю традицию летописных сказаний, однозначно приписывала вину за злодеяние Борису Годунову. Уместно напомнить, что впервые утверждение о замысле Годунову «извести Царевича Димитрия» публично озвучил пресловутый Василий Шуйский 1 июня 1605 года. Хотя существовало официальное расследование, имелось «следственное дело», но оно, в силу обозначенных выше причин, признавалось исследователями «недостоверным». К числу «обвинителей», помимо Карамзина, относились историки С. М. Соловьев (1820–1879) и Н. И. Костомаров (1817–1885).

Вторая точка зрения, принимавшая в расчет не только суждения сомнительного свойства, но и широкую совокупность исторических обстоятельств и причинно-следственных связей, не была столь резкой и однозначной. Исследователи, придерживавшиеся подобной позиции, отмечая недостатки и возможные умолчания «Следственного дела», вовсе не считали необходимым сбрасывать его со счетов. Они рассматривали смерть в Угличе как трагический акт и признавали недостоверным не это событие само по себе, а утверждения о причастности к нему Бориса Годунова. Здесь-то как раз никаких надёжных подтверждений не существовало, а потому и «обвинения» Годунова квалифицировались как сугубо тенденциозные. Подобной точки зрения придерживались историки М. П. Погодин (1800–1875), Е. А. Белов (1826–1895), С. Ф. Платонов (1860–1933). Первым выступил против карамзинского обвинительного уклона М. П. Погодин^^^ Особо значимой в ряду исторических изысканий о смерти Царевича Димитрия следует признать работу А. Е. Белова, опубликованную ещё в 1873 году^^^.

Именно в XIX веке в историографии были озвучены все аргументы за и против версии о непосредственной причастности Годунова к смерти Цесаревича Дмитрия (Дмитрия). Труды последующих исследователей принципиально ничего нового не внесли; в лучшем случае добавляли мелкие детали, не менявшие базовой системы мировоззренческих представлений. Самым важным событием в изучении «углицского дела » стала реставрация документов и опубликование всех материалов следствия в 1913 году^^^.

В XX веке в исторической литературе появились предположения, что гибель Цесаревича в 1591 года нельзя сводить только к боярским интригам и злоумышлениям; что её следует воспринимать в более широком историческом контексте. Пастырь-богослов Митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычёв, 1927–1995), категорически отвергая причастность Годунова к злодеянию, написал: «Смерть Царевича могла быть выгодна только тому, кто стремился уничтожить саму Россию, нанося удар в наиболее чувствительное место её церковно-государственного организма, провоцируя гражданскую войну и распад страны. В связи с этим небезосновательной выглядит версия о религиозно-символическом характере убийства Царевича, олицетворявшего собой будущее Православной русской государственности. Косвенными свидетельствами в её пользу служат сегодня многочисленные доказательства ритуального характера убиения Царственных Мучеников в Екатеринбурге в 1918 году»^^*.