Борис Годунов - Александр Боханов

Подобные пасквили по сию пору создают разномастные руссоненавистники всех степеней образованности. Надо, безусловно, понимать, что это — чудовищная фальсификация подлинного хода событий. Один из духовных пастырей в своё время очень точно выразился, когда написал, что Иов «стоял за него (Годунова. — А.Б.) только как за законную власть», и по этой же причине однозначно выступил и в поддержку его сына Фёдора Борисовича, когда Бориса Годунова уже не стало*"*.

До призвания Бориса Годунова на царство слухи о сопричастности его к «углическому злодейству» не имели распространения. И как только взошел на трон новый Царь, то они сразу и зародились, постепенно начали распространяться, приобретя через несколько лет характер социального шторма, погубившего и наследие Третьего Русского Царя, но одновременно и всю русскую государственность.

Как уже говорилось ранее, А. С. Пушкин назвал точную дату зарождения волны дискредитаций: 20 февраля 1598 года, когда Борис согласился принять царский венец. Тогда-то бояре и сговариваются начать возмущать народ антигодуновскими слухами, стали «молву чинить ». Может быть, дело было затеяно и не точно 20 февраля, но что оно «произведение» боярской олигархии — в том трудно усомниться.

Благочестивый Иов с самого первого момента появления только слуха о «чудом спасшемся Царевиче Димитрии» сразу разглядел за ним злокозненный умысел. Когда стало известно, что самозванец обретается в Польше, где и нашёл покровителей, то Патриарх написал в 1604 году послание к высшей раде Короны Польской и Великого княжества Литовского, которое подписали и прочие православные архиереи, заявляя, что указанный «царевич» — на самом деле самозванец именем Григорий Отрепьев и призывал ему не верить.

Когда же самозванец в октябре 1604 года с ополчением, состоявшим из польских наёмников различного сброда, пришёл на Русь и к нему начали примыкать казаки и некоторые другие, то Патриарх рассылал грамоты во все концы Земли Русской, призывал помнить Бога и крестное целование Царю Борису. Он клятвенно заверял, что это — расстрига Гришка, что он — преступный похититель имени Царевича Димитрия. Народ же был словно в бреду, и тогда Святейший предал анафеме самозванца со всеми его сообщниками как злодея и еретика, замышлявшего упразднить Православие на Руси. По повелению Патриарха анафему провозглашали во всех церквах по всей России.

После того как 13 апреля 1605 года скончался неожиданно Борис Годунов, то стараниями Первосвятителя Москва и войско присягнули сыну Бориса — Фёдору Борисовичу; дали «крестоцеловальную клятву». Но, как говорится в Житии Иова, «клятва оказалась нетвёрдой »*^.

Затем наступили черные дни и месяцы и для Руси, и для Патриарха, когда Святитель Иов показал свою несгибаемую волю и решительную неколебимость. «Новый летописец» заслуженно назвал его «столпом непоколебимым». Первосвятитель не только был последним защитником рода Годуновых, но и защитником Православия, а следовательно, и Руси. Он слёзно молил главных бояр коленопреклоненно не изменять клятве, не допустить мятежа, обуздать толпу. Но ни уговоры, ни слёзные мольбы Первопатриарха на возбуждённую паству уже не действовали; все были как в исступлении. Началось время измен и преступлений.

Рассматривая феномен Лжедмитриады, историк Церкви А. В. Карташев написал: «Монолит законного царелюбия оказался надтреснутым. Борис воспринимался как Царь неподлинный, не прирождённый. Миф “прирождённого” Царя оказался сильнее Царя искусственного, то есть выбранного. Не помогали ни Церковь, ни миропомазание. Миф прирождённости умножался ещё на романтику о дитяти, чудесно спасшемся от грозившего ему мученичества. Так миф и реальность в психике масс поменялись своими местами. Таким образом, высший идеалистический инстинкт явился каналом, по которому потекла вода низших, корыстных, грабительских вожделений.

При господстве секулярного, внецерковного сознания признать и понять не только правоту, но всего лишь историческую обусловленность метафизического миропонимания невозможно. Оно ведь совершенно иное, построенное на духовном, а не на материалистическо-рационалистическом основании, исповедует сверхрациональные ценности, для секулярного ума непостижимые. Укоренённость в народном сознании сверхъестественных чаяний и представлений, или в христианском понимании — веры в чудо, нельзя рассматривать как некий признак «забитости», а уж тем более как показатель какой-то исключительно русской «самобытности». На самом деле это — проявление полноты, всеохватности религиозного чувства, которым отличались не только русские православные люди, но в последние века европейской истории именно они по преимуществу.

Поэтому «чудо спасения Царевича Дмитрия » могло иметь место в представлениях людей той эпохи как подлинное событие именно потому, что это чудо. Феномен чуда не объяснятся, а только с благодарностью принимается как проявление Воли Божией. В вышеприведенной цитации очень тонко подмечено — «убиение невинного дитяти» и его чудесное спасение, — подобная смысловая композиция производила сильное эмоциональное воздействие на православных людей, хотя такие определения, как «миф» и «романтика», в данном случае не представляются удачными.

В русском историко-духовном контексте «невинно убиенные», особенно малого возраста, не замаравшие душу земными грехами, всегда пользовались особым почитанием. На Руси даже сложился особый чин прославления таковых мучеников — страстотерпцы. Нелишне напомнить, что первыми русскими святыми стали невинно убиенные в 1015 году юные сыновья Святого Великого князя Киевского Владимира Святославовича — Борис и Глеб, в крещении Роман и Давид, общецерковное почитание которых началось уже вскоре после убиения...

Лжедмитрий очень домогался признания себя в качестве законного правителя именно со стороны Патриарха Иова. Ему обещались чуть не все блага земные, если он это сделает. Святейший был непреклонен: «Царь Димитрий Иоаннович — самозванец и еретик». Казалось бы, если он был таким «нерешительным» и таким «бесхарактерным», как его нередко изображают, то пойди он на сделку с самозванцем, сиречь — на сделку с совестью, и живи себе мирно, наслаждайся земными благами.

Но дело в том, что «блага земные» для Иова ничего не значили; он дорожил только дарами небесными, неукоснительно блюл чистоту патриаршего сана. Он безоговорочно отверг все попытки принять ложь и измену, явив свою великую самоотверженность и силу воли несказанную. Фактически его жизнь после свержения Царя Фёдора висела, что называется, на волоске. В день гибели Царя Фёдора II Святейший воочию увидел лик смерти, но силы духа не потерял.