Посты сменяются на рассвете - Владимир Понизовский

— Отлично! — не дал ему договорить Ксанти. — Каким может быть диаметр этих труб?

— Вот! — попилил по шее ребром ладони Гонсалес — Даже вот! — Он крышей поднял ладонь над головой.

— А как далеко отводятся они за территорию завода?

Комиссар объяснил: бывает, и за несколько километров от заводских цехов.

Андрею тоже не нужно было ничего доказывать — он сразу оценил предложение Гонсалеса.

— По этим трубам и проберемся, если только они не доверху заполнены.

— Доверху не бывает обычно! — Жесткое, обросшее колючей черно-седой щетиной лицо комиссара изображало сейчас подобие улыбки. — Не бывает обычно!

От возбуждения он не мог усидеть на месте, снова вскочил, начал бегать по комнате, как барс, рвущийся на волю.

— Ну я же тебе говорил — лев, а? — Ксанти восхищенно перевел глаза с Андрея на комиссара. — Великолепно! Вряд ли франкисты догадались охранять и выходы из труб. Ночью у нас будет связник оттуда. Товарищи с завода, уверен, и план коллекторов раздобудут, и помогут пробраться по ним. Готовьте людей и все необходимое для операции. — И снова весело улыбнулся: — Лев у тебя комиссар, а? Тигр!

Лаптев и Гонсалес вернулись в Мору.

Андрей переступил порог своей комнаты — и вдруг навстречу ему поднялся Росарио!

Это было так неожиданно, что Лаптев стиснул пикадора в объятиях, расцеловал и только потом, усадив, начал расспрашивать и разглядывать. Впрочем, он не все мог понять без переводчика. Хлопал лейтенанта по плечам и повторял:

— Бьен, Росарио! Браво! Бьен!

Эрерро был исхудавший, заросший. Его смоляная бородка распатлалась. Лицо в жестоких, запекшихся ссадинах. Но даже и кровоподтеки казались живописными на этой белозубой физиономии. Одет он был в грязное рванье, а на ногах вместо щегольских мягких сапог с неизменными шпорами — лапти-альпарагеты с веревочной шнуровкой до колен.

Андрей приказал, чтобы позвали комиссара и переводчицу. Лена вошла, увидела Росарио, ахнула и бросилась к нему. Гонсалес сочувственно цокнул языком. А Андрей обмер: «Что такое?..»

Девушка отступила, виновато наклонила голову. Но потом дерзко тряхнула волосами и посмотрела Андрею прямо в глаза. И он словно бы прочел в ее синем взгляде: «Да! Это правда!»

Он почувствовал, как все похолодело у него внутри. Отвел глаза. Повернулся к пикадору:

— Рассказывай.

А в голове стучало: «Как же так?.. Может быть, она просто обрадовалась, что хоть один из них вернулся живым?»

Лейтенант начал рассказывать. Голос его был хриплый. Он говорил, вскидывая глаза то на Андрея, то на комиссара, то на переводчицу. И когда он смотрел на Лену, Андрею казалось, что воздух комнаты рассекают лучи света. «Так вот оно что... Вот кто был тогда с пикадором во дворе ночью... Это ее руки...» Он вдруг испытал такое чувство злости — и к ней, и к Эрерро, что даже зажмурился и стиснул зубы. «Возьми себя в руки... Ты же командир... Ну, нравятся друг другу... Этакий красавец! И она... Ну обнимались — весна...» Андрей заставил себя подавить неприязнь, уловить нить рассказа лейтенанта.

А Росарио меж тем восстанавливал картину происшедшего: как повел он группу к железной дороге, как нарвались они на засаду; он дал приказ отходить — и в том бою почти все были убиты, а он сам, раненный, схвачен в плен. Его бросили в тюрьму. К счастью, надзиратель оказался знакомым. Вернее, знал пикадора по его корридам. Он и помог Росарио бежать. И вот он здесь... Эрерро смущенно улыбался, словно стыдясь багровых рубцов на лице — следов пыток.

Нет, что бы ни было у него с Леной — это несравнимо с тем, что лейтенант жив и вернулся в отряд. Андрей уже справился с собой. Подавил в душе чувство ревности. Он рад, рад за отважного парня! И может понять Лену — таким парнем стоит гордиться!..

Комиссар угрюмо молчал. Его лицо с каждой минутой становилось все суровей. «Сочувствует?» — посмотрел на него Андрей. Но разбираться в переживаниях Гонсалеса ему было некогда. Он приказал восстановить лейтенанта во всех видах довольствия, обмундировать и два дня не трогать — пусть отдышится, — а сам приступил к приготовлениям. Надо было продумать каждый шаг предстоящей операции.

Теперь уже сам Кстати приехал в отряд. Привез план коллекторов и обнадеживающее известие: одна из труб сбрасывает отходы в излучину самой Тахо, в двух километрах от заводской территории. Охраны на выходе нет. Однако имеются заградительные сети. Уровень сточной воды невысок, но она насыщена различными кислотами, и в трубе могут скопиться ядовитые испарения. Нужно особенно позаботиться об одежде и обуви, обязательно прихватить противогазы. В назначенное время проводники будут ждать диверсантов у выхода из трубы.

Обсудили весь ход рейда. Решили создать две группы. Одна форсирует реку, завяжет бой, отвлекая внимание на себя. Следом за нею переплывет Тахо вторая группа. По трубе она выйдет на заводскую территорию, а там, разделившись, диверсанты проберутся в склады готовой продукции, в штольни.

— Непременно заложите взрывчатку и в хранилище, расположенное в стороне от основного склада. Предполагаю, что там у франкистов особо ценные материалы, — сказал Хаджи. — Ну, джигиты, желаю успеха! Сами понимаете, как важно нам вывести из строя этот завод.

Запершись в командирской комнате, Андрей и Гонсалес приступили к комплектованию боевых групп. Первая — группа прикрытия. У нее задача самая опасная: открытый бой с превосходящими силами.

— Pon mi nombre aquí[8], — ткнул пальцем комиссар в верх листа, на котором Лаптев столбцом вывел фамилии бойцов первой группы.

Андрей оценивающе посмотрел на его мрачное, колючее лицо, на плотно сжатые губы, давящие черную сигару. Гонсалес — не минер. Он не умеет устанавливать взрыватели, и на заводе от него проку будет мало. Но он вправе участвовать в операции — бойцы должны как можно чаще видеть комиссара в деле.

— Хорошо. — И первой вписал фамилию политделегата.

Группу, которой предстояло заложить взрывчатку в главном складе, он решил повести сам.

— А командиром второй группы на склады в стороне назначим лейтенанта Эрерро.

— Но, — мрачно качнул головой Гонсалес, и тлеющий конец сигары, зажатый в его губах, прочертил огненный минус. — Он не пойдет.

— Почему? Росарио уже оправился от ран.

— Не верю, — снова качнул головой комиссар.

— Не понимаю. Чему не веришь? Кому не веришь?

— Попал в плен, был у фашиста, живой пришел — не верю. Эрерро — traidor![9]

— Не смей! — Лаптев вскочил и грохнул кулаком по столу.

Комиссар сидел черный, колючий.