Светские манеры - Рене Розен

больше ей не придется переступать порог дома на углу Лафайет-плейс и Грейт-Джоунс-стрит, где она выросла.

Все годы ее детства и отрочества мать Каролины либо ухаживала за больными детьми, либо скорбела о тех, кого она потеряла. Некоторых своих братьев и сестер Каролина даже не знала. Генри не дожил до года, Августа скончалась от гриппа, Арчибальд попал под колеса экипажа, Элизабет умерла при рождении, Корделию унесла чахотка, Кэтрин – некая загадочная болезнь. Мать Каролины, если не была беременна, то носила траур, а, случалось, одновременно и ребенка вынашивала, и оплакивала свое умершее дитя. На доме постоянно висели траурные флаги, зеркала были закрыты, часы остановлены в минуту смерти почившего члена семьи. Это был ужасный дом, гнетущий, пропитанный горем. Соседские дети говорили, что их дом населен призраками.

На протяжении юных лет Каролина была предоставлена заботам строгой гувернантки, которая отправляла ее «под лестницу», к слугам, если она, бывало, в чем-нибудь провинится. Но для нее это было вовсе не наказание. Смизи, дворецкий, угощал ее лимонадом и свежей выпечкой. Горничные Сисси и Эбигейл души не чаяли в мисс Лине. Порой Каролина специально злила гувернантку, чтобы та отослала ее в помещение для слуг. Но очень скоро эти «ссылки» утратили новизну. Постепенно ей надоело наблюдать, как трудится прислуга, и в конце концов она уговорила Сисси и Эбигейл, чтобы они позволили ей складывать выстиранное белье, вытирать пыль с мебели, заправлять постели. Ровные стопки постельного белья, которое она сама перебрала и сложила, краешек к краешку, уголок к уголку, наполняли Каролину гордостью. В ее привилегированном мире на верхних этажах ничто – и уж, конечно, не учеба и не уроки музыки – не давало столь мгновенных радостных результатов. Пока она не научилась начищать и натирать до блеска серебро и пол, ей казалось, что она вообще ничего не способна делать хорошо. Но совместный труд со Смизи, с Сисси и Эбигейл приносил ей несказанное удовлетворение.

С тех пор прошло много лет, но Смизи, Сисси и Эбигейл по-прежнему служили в доме ее матери. Та старела, ей все труднее становилось передвигаться, садиться в экипаж и выходить из него, подниматься и спускаться по лестнице, и Каролина регулярно ее навещала. Каждый раз, когда она приезжала к матери, те самые добрые слуги, которые некогда щедро дарили своей любовью мисс Лину, встречали ее как миссис Астор. А ей так хотелось обнять Смизи, ставшего сутулым и морщинистым, будто измятая папиросная бумага. Ее печалило, что он провожал ее в гостиную со всей церемонностью, как важную гостью.

Мать Каролины сидела в кресле с высокой спинкой, сжимая в старческой руке кружевной носовой платок. Трость ее висела на подлокотнике. Лакей – не из детства Каролины – принес чайные чашки на подносе из чистого серебра.

После того, как слуга удалился, мать Каролины объявила о намерении устроить прием в честь помолвки Хелен и мистера Рузвельта.

– Это меньшее, что я могу сделать для внучки. Бракосочетание Эмили я праздновать не хотела. Господи помилуй… Никогда не пойму, как ты могла это допустить. – Она взмахнула носовым платком. – Ты обязана была вмешаться, проявить твердость.

Каролина утаила от матери, что генерал Ван Ален вызвал ее мужа на дуэль. Впрочем, что бы ни думала ее мать, нельзя было отрицать, что Эмили и Джеймс составляют весьма гармоничную пару. Вместе с малышкой Мэри они постоянно посещали пикники, дни рождения, кукольные представления и все такое. Честно сказать, такой счастливой Эмили раньше она не видела.

– Слава богу, хоть Хелен выбрала в мужья достойного молодого человека, – заметила ее мать. – Она всегда была благоразумной девочкой. Равно как и Кэрри. Та мудра не по годам. А вот с Шарлоттой надо что-то делать.

– Да, Шарлотта… – Каролина покачала головой. – Даже и не знаю, как быть. Светское общество ее не интересует. Она хочет помогать сирым и убогим.

– Да что она знает про сирых и убогих?! Ей пора заняться поисками мужа.

– Она говорит, что замужество ее тоже не интересует.

– Не интересует замужество? – изумилась ее мать, протяжно вздохнув. – Шарлотта – красивая девочка, но с замужеством ей тянуть уже нельзя. На этот раз ты обязана вмешаться, иначе она останется старой девой.

Каролина боялась, что ее мать окажется права. Она отвернулась, глядя на каминную полку, на которой стояли фотографии ее отца и умерших братьев и сестер.

– Как тебе молодой Драйтон? – спросила ее мать.

– Из Филадельфии?

– Разве Шарлотта с ним не дружит?

– Они знакомы, – поразмыслив, отвечала Каролина, – но вряд ли дружат.

– Он из хорошей семьи. У Драйтонов безукоризненная родословная.

– Но Шарлотта девушка своевольная. Упрямая, как ее отец, и…

– Лина, ты хоть слышишь себя? Это все отговорки. Нельзя идти на поводу у Шарлотты. Хватит уже ей развлекаться. Пора свою семью завести, детей рожать. Занять свое место в обществе. На этот раз ты обязана вмешаться. Это твой материнский долг.

* * *

На следующее утро Шарлотта спустилась на завтрак в старом платье с обтрепанными краями подола и рукавов. Каждый раз, когда дочь надевала этот наряд, Каролина просила, чтобы она его выбросила. Бесполезно. Шарлотта продолжала носить это платье с гордостью, словно знамя. С недавних пор она утратила желание одеваться, как подобает Асторам. Не хотела, чтобы ее принимали за избалованную дочку богатых родителей, – каковой, естественно, она и являлась. Шарлотта стремилась предстать в более благородном образе, как миссионер, особенно когда занималась раздачей продуктов нуждающимся или посещала политические митинги и демонстрации – мероприятия, на которых она никогда не встретила бы подходящую партию.

Воздержавшись от замечания по поводу платья, Каролина просто сообщила Шарлотте, что она пригласила Драйтонов на званый ужин, который состоится на следующей неделе.

Шарлотта промолчала, с аппетитом уплетая вареное яйцо, – видимо, не понимала, что предстоящий ужин имеет непосредственное отношение к ней. К ее будущему.

– Я попросила, чтобы они пришли вместе с сыном, Колманом.

– О. – Шарлотта положила ложку на стол. – С Колманом? – Имя сына Драйтонов она произнесла так, будто спрашивала: «Лучше ничего не придумала?».

Кэрри, мгновенно сориентировавшись, посмотрела на старшую сестру. Они переглянулись, понимая друг друга без слов. У Шарлотты с Кэрри был свой язык общения, как и у Эмили с Хелен.

Вскинув брови, Шарлотта отодвинула от себя тарелку. Не доев свой завтрак, она заявила, что у нее пропал аппетит.

Через неделю прибыли Драйтоны. Двадцатитрехлетний Колман был неплохой добычей, по мнению Каролины. Красивый парень с волевым подбородком и добрыми голубыми глазами. Правда, он немного нервничал, постоянно приглаживая свои усы или лацканы смокинга. Уильям, заявив, что суетливость Колмана сводит его с ума, отсиживался в библиотеке, пока всех не пригласили к столу.

Каролина заранее предупредила Шарлотту, чтобы та не распиналась про избирательные права для женщин и прочие свои великие цели, но девушка все же несколько раз высказалась, пока они ели устрицы.

К удивлению Каролины, Колман подхватил разговор.

– Вину сваливают на Панику 73-го. – Он оживился, размахивая руками – того и гляди опрокинет свой бокал с вином. – А искать нужно первопричину. Что изначально вызвало депрессию?[18]

– Вот именно, – согласилась Шарлотта. – Началось все с франко-прусской войны.

– Не говоря уже про спекулятивные инвестиции в железные дороги.

– И, разумеется, – добавила Шарлотта, – ситуацию