История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти - Уильям Теккерей

Я не заглядывал в комнаты так называемой тюремной бедноты, - если говорить не правде, просто не осмелился туда заглянуть. Однако наши деньги были на исходе, и сердце мое сжималось, когда я думал о том, что ждет мою дорогую женушку и на каком ложе будет рождено наше дитя. Но провидение избавило меня от этой муки, - провидение и мой дорогой, верный друг Гас Хоскинс.

Адвокаты, которым меня порекомендовал мистер Смизерс, объяснили мне, что я могу жить в границах Флитской тюрьмы и меня могут выпустить на свободу, ежели я найду себе поручителя на всю сумму предъявленного мне иска; но как я ни вглядывался в лицо мистера Болтунигса, он не предложил внести за меня залог, и во всем Лондоне я не знал ни единого домовладельца, который мог бы за меня поручиться. Однако же такой нашелся, хотя я его и не знал, то был старый мистер Хоскинс, торговец кожами со Скиннер-стрит, добродушный толстяк, который вместе со своей толстухой женой пришел навестить миссис Титмарш, и хотя дама эта сразу взяла весьма покровительственный тон (ее супруг вышел из гильдии кожевников и метил в члены Городского управления, даже в лорд-мэры самого главного города на свете), она, казалось, приняла в нас горячее участие; а ее супруг бегал и суетился до тех пор, покуда не получил требуемое разрешение, и мне дана была относительная свобода.

Что до жилья, оно тоже скоро нашлось. Моя прежняя квартирная хозяйка, миссис Стоукс, прислала Джемайму сказать, что второй этаж ее дома к нашим услугам; и когда мы туда переехали и в конце первой недели я захотел уплатить ей по счету, эта добрая душа со слезами на глазах отвечала мне, что деньги ей сейчас не надобны, а у меня, как ей доподлинно известно, и без того расходов хватает. Я воспользовался ее добротою, ибо у меня и точно оставалось всего пять гиней, и я не вправе был селиться в такой дорогой квартире, но у супруги моей совсем уже подходили сроки, и мне нестерпимо было думать, что во время родов ей будет чего-то недоставать,

Моя несравненная женушка, которую каждый день навещали сестры мистера Хоскинса, - и какие же они добрые, милые женщины, - выйдя из этой ужасной тюрьмы а получивши возможность гулять на свежем воздухе, быстро окрепла. Как весело мы прохаживались по Бридж-стрит и Чатем-плейс, а ведь я был поистине нищий и порою стыдился, что чувствую себя таким счастливым.

Об обязательствах Компании я мог со спокойною совестью не думать, ибо кредиторы теперь вправе были предъявлять требования только директорам, а их не так-то просто было сыскать. Мистер Брафф пребывал по ту сторону Ла-Манша, и к чести его должен сказать, что, хотя все полагали, будто он увез с собою сотни тысяч фунтов, он поселился в Булони на чердаке едва ли не без гроша, и ему предстояло сколачивать себе состояние сызнова. Миссис Брафф, женщина истинно храбрая и великодушная, не бросила его в беде и уехала из Фулема, в чем была, ничего с собою не взявши, и мисс Белинда, хоть и ворчала и выходила из себя, тоже последовала ее примеру. Что до прочих директоров, то когда в Эдинбурге справились об адвокате мистере Малле, оказалось, что некогда там и вправду жил такой господин, вел дела и пользовался безупречной репутацией, но в 1800 году он уехал на остров Скай, а когда к нему обратились, оказалось, что он и слыхом не слыхал ни о каком Западно-Дидлсекском страховом обществе. Генерал сэр Дионисиус О'Хэллорэн внезапно снялся с места и уехал из Дублина в республику Гватемалу. Мистер Ширн был объявлен несостоятельным должником. У мистера Макроу, члена парламента, королевского адвоката, не было ни гроша за душой, если не считать того, что он получал как член нашего правления; и единственный, кого удалось привлечь по этому делу, был мистер Фантом из Чатема, которого мы считали богатым поставщиком военного флота. На поверку же он оказался мелким торговцем судовыми припасами, и товару у него было едва ли на десять фунтов. Еще одним директором был мистер Абеднего, и что произошло с ним, мы уже видели.

- Послушайте, - сказал как-то мистер Хоскинс-старший, - раз уж вы более не в ответе за эту Западно-Дидлсекскую, отчего бы вам не попробовать сговориться с вашими кредиторами? И никто этого не сделает лучше, нежели прелестная миссис Титмарш, чьи милые глазки смягчат самую жестокосердую модистку и портного.

И вот в ясный солнечный февральский день моя дорогая женушка попрощалась со мною и, пожелавши мне не скучать, села с Гасом в экипаж и отправилась по кредиторам. Год назад мне и в голову не могло взойти, что дочка доблестного Смита вынуждена будет явиться просительницей к портным и галантерейщикам; она же, душенька моя, не в пример мне, нисколько не чувствовала себя униженной, по крайности так она уверяла, и безо всякого колебания пустилась в путь.

Она воротилась вечером, и в ожидании новостей сердце мое громко застучало. По лицу ее увидел я, что новости нехороши. Она заговорила не сразу, только сидела бледная как смерть, а целуя меня, заплакала.

- Лучше вы расскажите, мистер Огастес, - всхлипнув, проговорила она наконец.

И тогда Гас поведал мне о событиях этого горестного дня.

- Ты только подумай, Сэм, - сказал он, - твоя проклятая тетка, которая сама велела тебе все это заказывать, написала всем портным и торговцам, что ты жулик и мошенник; ты, мол, объявил, будто это она все заказывала, а на самом деле вот не сойти ей с этого места, она хоть на Библии присягнет, у ней ничего такого и в мыслях не было, и деньги им надо спрашивать с тебя одного. Никто и слышать не хочет об том, чтоб сделать тебе снисхождение; а этот негодяй Манталини вел себя до того дерзко, что я закатил ему оплеуху, чуть было и не убил, да бедняжка Мэри... то бишь миссис Титмарш как вскрикнет и хлоп в обморок. Я ее увез оттуда, и сам видишь, она чуть жива.

В ту же ночь неутомимому Гасу пришлось сломя голову бежать за доктором Солтсом, а утром на свет появился мальчик. Когда мне показали это крошечное слабенькое существо, я, право, не знал, радоваться мне или печалиться; но Мэри объявила, что счастливей ее нет женщины на свете, и, кормя младенца, позабыла все свои горести; и перенесла она все испытания очень храбро, и твердила, что другого такого красавчика не сыщешь в целом свете, и пусть леди Типтоф, о чьем благополучном разрешении от бремени в тот же самый день мы прочли в газете, лежит вся в шелках в роскошном особняке на Гровнер-сквер, все равно ее дитяти нипочем, нипочем не сравниться с нашим милым маленьким Гасом; ибо в чью же честь было нам назвать нашего сына, если не в честь нашего верного доброго друга. Мы скромно отпраздновали крестины, и, уж поверьте, за чаем нам всем было превесело.

Молодая мать, слава богу, чувствовала себя хорошо, и любо было смотреть на нее, когда она сидела с младенцем на руках - в такую минуту, я полагаю, даже самая невзрачная женщина выглядит красавицею. Младенец оказался хилый, но она того не замечала; мы были нищие, но сейчас это ее не заботило. Ей, не в пример мне, недосуг было горевать; а у меня в кармане оставалась последняя наша гинея; и когда и ее не станет... Ах! При мысли об том, что нас ожидает, сердце мое сжималось, и я молил господа, чтобы он ниспослал мне сил и вразумил меня, и, однако же, несмотря на все мои затруднения, был благодарен уже за то, что супруга моя разрешилась от бремени благополучно и, по крайности, тяжкую участь, нам уготованную, встретит в добром здравии.

Я сказал миссис Стоукс, что хотел бы переехать в более дешевое помещение - в мансарду, которая стоила бы мне всего несколько шиллингов, и хотя эта добрая женщина умоляла меня оставаться в наших теперешних комнатах, однако же сейчас, когда жена моя окрепла, я почитал за преступление лишать нашу великодушную хозяйку ее главного дохода; она наконец пообещала отдать мне мансарду и сделать ее по возможности удобной для нас, а Джемайма объявила, что будет страх как рада ухаживать и за миссис Титмарш, и за младенцем.

Вскорости помещение было убрано, и хотя я не вдруг решился сказать Мэри об этих приготовлениях, оказалось, что я напрасно таил от нее и колебался, ибо, когда я наконец сказал - чей, она спросила: "И только-то?" - и, улыбнувшись своей милою улыбкою, взяла меня за руку и пообещала, что у них с Джемаймой комнатка наша будет всегда как игрушечка.

- И я сама буду стряпать тебе обед, - прибавила она, - помнишь, ты говорил, что лучше моего пудинга с вареньем сроду не едал.

Ах, ты, моя душенька! Мне кажется, есть женщины, которым бедность даже мила; но я не сказал Мэри, до какой степени я беден, ей и невдомек было, как изрядно счета адвокатов, тюремщиков да лекарей поубавили ту скромную сумму, что она вручила мне, когда мы отправлялись в заточение.

И, однако же, ей с младенцем не суждено было поселиться в этой мансарде. В понедельник утром мы должны были переезжать, но в субботу вечером у младенца начались судороги, и все воскресенье Мэри не отходила от него и молилась, но, видно, богу угодно было отнять у нас наше невинное дитя, и в воскресенье в полночь мать держала на руках бездыханное тельце. Аминь. У нас есть теперь другие дети, они окружают нас, веселые и здоровые; и в сердце отца след этого крошечного существа почти уже изгладился; но в жизни матери не было, кажется, дня, когда бы она не вспомнила своего первенца, что пробыл с нею так недолго; и много-много раз она водила своих дочек на его могилку у церкви св. Бригитты, и по сей день носит на шее тоненькую золотую прядку, которую отрезала с головки младенца, когда он, улыбаясь, лежал в гробу. Мне случалось забывать день его рождения, с нею же этого не бывало; и нередко посреди разговора по каким-то едва уловимым признакам, по нечаянному слову я вдруг понимаю, что она все еще думает о нем, и это глубоко меня трогает.