Алмазная скрижаль - Арина Веста

За ночь мороз высушил лужи. Стеклярусный ледок на гребнях сугробов лопался и осыпался, вызванивая что-то весеннее. По тонкому свежевыпавшему снежку играло румяное мартовское солнце. Где-то тенькала синичка. Час этот, звонкий и пустой, как голова Вадима Андреевича после бессонной ночи, к чести его сказать, проведенной без никотина, радовал неведомыми ожиданиями, даже в движениях появилась забытая резвость.

Развитое за много лет оперативной работы чутье подсказывало: сегодня должно произойти нечто неординарное.

Дело «экспедиции смертников» вынырнуло из многолетних архивных отложений, как ископаемый акулий зуб из пресноводной тины, и теперь лежало в его рабочем сейфе. Несколько вечеров он провел в архиве МВД, пользуясь неограниченным кредитом у главного архивариуса, худенькой дамы, с нескромной надеждой поглядывающей на могучие плечи Вадима Андреевича и его строевую выправку.

Желтая, словно подпаленная по углам папка хранила множество следов. Среди них была отметка и об отмененной за давностью лет сугубой секретности этого дела. В самом начале 1962 года Академия наук СССР организовала экспедицию, в документах она именовалась «Гиперборея-62». Состав экспедиции уже немало удивил Вадима. Видимо, наука собиралась сделать решительный бросок на Север. И главное: в маршрутных картах экспедиции значились озера Спасское и Долгое. Вадим с трудом поверил в удачу: в этот же район, судя по карте, пятьдесят лет спустя направлялись Вавилов и Реченко. Среди участников были биологи, антропологи, палеоботаники, трое археологов, палеолингвист и палеоботаник и даже астрофизик. Экспедиции предстояло исследовать берега озера Орьма, бассейны рек Нименьги и Лепши, дойти до озера Спасского. К августу «Гиперборея-62» должна была продвинуться на север до горы Медвежьей. В районе деревни Осковской ее видели в последний раз: 22 мая отряд переправился через озеро Долгое и исчез, но если быть точным, то пропали десять из одиннадцати участников «экспедиции смертников». Из материалов дела явствовало, что в живых остался лишь один из участников экспедиции – отставший от экспедиции в районе озера Долгое из-за обострившейся болезни. В деле о розыске эта личность впоследствии не фигурировала. Но при более близком знакомстве дело показалось Вадиму явно не полным. Кто-то основательно перетряхнул документы. Некоторые страницы были ювелирно удалены. Папки аккуратно расшиты, а потом снова приведены в первоначальный вид. Вадим позвонил в архив, пытаясь выяснить, кто забирал дело в последний раз. Архивариус, обрадованная его звонком, уверяла, что дело десятилетиями лежало невостребованным, но при переезде архива кое-что вполне могло быть утрачено. Да и дело этой категории подлежит уничтожению за давностью лет. Фиолетовая штемпельная печать, как на куске рыночной говядины, действительно утверждала приговор над делом пропавшей экспедиции.

Остаток дня Вадим прокручивал по адресному бюро возможных свидетелей «лепшанского дела» – так окрестил он его для памяти. Родственники пропавших без вести, их коллеги, научные вдохновители экспедиции различной степени компетентности значились «выбывшими по смерти» или просто отсутствовали в мире живых без уважительных причин. Напротив одной фамилии стояла странная пометка, напоминавшая заключенную в круг букву «Т». Пометка казалась довольно свежей. Чернила еще не успели выцвести и глянцевито отсвечивали. Хорда В. П. – художник экспедиции, тот самый, что заболел и остался у рыбаков на озере Долгом. Вадим долго запрашивал по адресным файлам эту несминаемую фамилию – все без результата. Пришлось звонить вездесущему Исхакову. Через полчаса от явился, помахивая бумажкой и намекая насчет «калыма».

Поиски Хорды забросили Вадима Андреевича аж за сто первый километр Горьковского шоссе. Подслеповатые оконца Краснозорьска тускло пялились в заснеженные поля. Двухэтажный барак на окраине, обвешанный балконами с линялым бельем и плетьми дикого винограда, истыканный мачтами индивидуальных антенн, походил на выброшенный на сушу фрегат, весь в оборванных парусах и саргассовых водорослях. Покатый коридор был порядком выстужен, изъеден крысами и полон недвижных призраков старых велосипедов, плюшевых медведей, сломанных удилищ и швейных машинок. Вадим Андреевич, чертыхаясь, прокладывал путь по щербатым доскам-сходням к унылой дряхлой двери под тринадцатым номером. Видимо, расселять «матросов» с «корабля мертвецов» никто не собирался, всем им в ближайшие несколько сезонов уже предстояло иное переселение, туда, где бытовые удобства уже не будут иметь решающего значения. На дробный и настойчивый стук дверь медленно отворилась. На пороге сверкнули окуляры очков и добродушная лошадиная улыбка. Все это принадлежало даме весьма преклонных лет. Она стояла в дверях, опираясь на палочку, и с любопытством разглядывала Костобокова. На плечах ее болтался байковый халат арбузной расцветки, но разбегающиеся полоски напомнили Вадиму Андреевичу не об астраханской бахче, а об узниках совести.

– Здравствуйте, следователь Костобоков. – Вадим поднес удостоверение к самым стеклам очков. – Мне нужен Хорда В. П., художник.

– Я Хорда Виктория Павловна, – баском проговорила женщина. – И художник тоже я… Заходите, замерзли, наверное?

Это действительно была мастерская художника. Причудливое вдохновение художницы Хорды оставило следы кисти на потолке, занавесках, на кухонном линолеуме и даже на валиках старенькой софы.

– Виктория Павловна, простите за позднее вторжение. Я знаю, вы участвовали в экспедиции на Нименьгу и Спасское в 1962 году. Если возможно, расскажите мне о задачах экспедиции, о людях…

Лицо Виктории Павловны озабоченно стянулось морщинками. Теперь она походила на грустного пони, глядящего на мир из-под густой нечесаной челки с застрявшими соломинками-сединками. Добрые глаза смотрели растерянно и виновато.

– Сорок лет никто не вспоминал… А теперь зачем-то понадобилась. Экспедиция должна была комплексно изучить северо-восток Архангельской области, где были обнаружены древние городища и необычные петроглифы. Все участники были молодыми, талантливыми, и каждый собирался подтвердить свои собственные дерзкие гипотезы. Уж сколько лет прошло, многое забылось… Простите, мне тяжело об этом говорить.

Грустно позвякивая чашечками, она накрывала чай на низком журнальном столике, грустном шике семидесятых. Вскоре на столе появился засохший пасхальный куличик, и Виктория Павловна принялась мужественно пилить его чем-то, отдаленно напоминающим ножовку. Вадим Андреевич благодушно вызвался ей помочь, и она уселась, как девочка, на диванчике, сложив на коленях разбитые ревматизмом руки.