Через ее труп - Сьюзен Уолтер

на меня, и я кивнула. Поскольку я лучше ее знала, то позвоню сама. Хотя, конечно, вряд ли Сильвия имеет отношение к смерти мамы. У матери было серьезное заболевание. Но мне все равно хотелось поговорить с медсестрой. Не ради малоприятных подробностей, просто невежливо не поблагодарить ее после стольких лет работы.

– Мне жаль, что все случилось буквально у меня под носом, – сказал Нейтан. – Я ужасно себя чувствую.

– Ты ей не нянька, – возразила я. – И не обязан был выполнять все ее прихоти.

Я посмотрела на Чарли. Он побелел как полотно. Конечно, ему тоже хреново, но нечестно с нашей стороны взваливать ответственность на Нейтана, это же мы ее дети. Если он живет поблизости, это еще не значит, что он должен быть ее ангелом-хранителем.

– Не будем тебя больше задерживать, – обратился Чарли к кузену. – Завтра будет трудный день.

Мы обнялись, пожелав друг другу спокойной ночи, и разошлись с братом по своим комнатам. Я всегда любила этот дом со странными скошенными потолками и мрачными обоями. Будто живешь в сериале «Семейка монстров». Я была Мэрилин, «простушкой», обычной девочкой в мире снаружи, но уродиной в кругу бывших фотомоделей и королев красоты, вечно торчащих у нас дома. Я не винила маму за то, что она выбрала такую карьеру, но она должна была понимать, что среди бесконечного числа невероятно красивых женщин я потеряю всякую надежду почувствовать собственную ценность. Не поэтому я не вызвалась спасать ей жизнь, но это точно внесло свой вклад в состояние моего здоровья, из-за которого помочь ей просто не могла.

Дверь в мою комнату была закрыта. Не знаю только, почему из-за этого мне стало не по себе – я точно не обнаружу там труп. Обругала себя за тревожность и повернула старинную латунную ручку, чтобы открыть дверь.

Сквозь кружевные занавески струился лунный свет, сверкая на палисандровом лакированном комоде, отчего тот напоминал мороженое в карамельной глазури. На толстом рубиновом ковре остались полосы от пылесоса, кровать была заправлена, а подушки взбиты. Я ждала, что в комнате будет пахнуть водой в застоялом пруду, учитывая, что она пустовала с моего приезда прошлым летом, но я вдохнула освежающий запах лимонного моющего средства. Я чуть не рассмеялась. Ну конечно, мама содержала мою комнату в идеальном порядке. Все, к чему она прикасалась, было идеально. Не считая меня.

Я плюхнулась на кровать и закрыла глаза. Лежа я ощутила легкую качку от точно рассчитанной дозы виски в крови. Еще чуть-чуть, и закружится голова, а было б меньше, и я занялась бы саморазрушением. В последнее время у меня хорошо получается выдерживать дозу, но в моей сумке лежит бутылка, на случай если понадобится догнаться. И, качаясь по волнам на плоту из виски, я вспоминала, как мы узнали, что меня приняли в Стэнфорд. Мама так мной гордилась. Даже сделала торт «Красный бархат» со сливочным кремом. Она никогда не пекла торты, даже на дни рождения, их покупали в магазине и раздавали на бумажных тарелках. Но тут я наконец-то добилась чего-то такого, что ради этого можно даже запачкать кухню. Конечно, я все равно не заслуживала этот торт. Потому что, несмотря на диплом, ничего не достигла – все шесть лет после выпуска только иногда подрабатывала репетитором и редактором. Вряд ли о таком успехе мечтала мама.

Я открыла глаза и уставилась в потолок. Прямо над головой светила крохотная звезда. Когда-то они покрывали весь потолок. Мама заметила их только через неделю и, конечно, немедленно заставила убрать. Но одну я оставила. Мой первый бунт.

Я глядела на свою личную Полярную звезду, размышляя: если мама оставит дом мне, стану ли я здесь жить? Чарли дом точно не нужен, хотя он определенно больше подходит для семьи, чем для одиночки вроде меня. Но, может, здесь я наконец-то обрету себя? Мне нравятся зазубренные утесы и холмы севера Калифорнии, но Лос-Анджелес всегда был моим домом. Я любила роскошь Беверли-Хиллз, напор Голливуда, лоскутную предсказуемость жилых районов. К тому же здесь остались друзья, которые достаточно давно со мной знакомы и понимают, что я еще не на дне, а только двигаюсь в этом направлении.

Я закрыла глаза и стала ждать погружения в сон. Гул виски в крови ослаб. На тумбочке у кровати стояла бутылка, только руку протянуть. Но я сдержалась. Может, если никто не станет напоминать о моих неудачах, я наконец-то впервые в жизни не буду чувствовать себя никчемной.

Мою уверенность в себе мама начала подрывать в пятом классе. Положив начало долгой традиции – контролировать нас с братом с помощью денег, мама решила выделить нам мелочь на карманные расходы. Каждое воскресенье она ставила перед нами два кувшина с мраморными шариками. Шарики Чарли были небесно-голубого цвета. А мои – черные. Каждый шарик равнялся двадцати пяти центам. Мы оба получали по двадцать шариков – эквивалент пяти долларов. Это наши шарики, так говорила мама. Все до единого. Но только если за неделю мы ничего не натворим, иначе их лишимся.

Психологи, да и кто угодно, объяснят – боль от потери того, что уже якобы твое, гораздо сильнее, чем если ты просто не получил желаемого. Эти мраморные шарики лежали перед нашим носом, как мясо перед клеткой голодного льва. Мы пожирали их глазами. Но каждый раз, когда не достигали идеала – забыли заправить кровать, получали плохую оценку на контрольной, съедали конфету до обеда (или после), мама показательно убирала шарик из кувшина. Это была самая страшная пытка. Я жила в постоянном страхе сыграть неверную ноту, неправильно произнести слово, растолстеть или покрыться прыщами. Когда мы подросли, каждый шарик стал стоить уже доллар, и страх только усилился. Кто знает? Может, благодаря этим шарикам я поступила в Стэнфорд? Или из-за них превратилась в неудачницу.

Мамина смерть положила конец чему-то. А значит, стала началом для чего-то другого. Что-то шевельнулось у меня внутри. Не знаю точно, но, может, надежда? Лежа в темноте, я представляла надежду в виде птицы, которая сидит на краю гнезда и смотрит на простирающуюся внизу землю. Может, когда веревка комплекса неполноценности, которую мама намотала мне на шею, наконец-то сорвана, я позволю этой птичке летать?

А если нет, всегда есть виски.

Глава 26. Чарли

– Как она выглядела? – спросила Марсела, как только взяла трубку.

Я услышал плач ребенка – такое часто случалось, когда мы клали его утром поспать. Он был ранней пташкой, просыпался на заре, а к девяти утра уже уставал. Кошмарное