Тридевять земель - Антон Уткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот уже японское правительство опубликовало следующее официальное сообщение из Токио от 16 мая, 4 ч. 15 м: "Первое донесение Того от 14-го мая. Как только получено было известие о появлении русского флота, наш соединённый флот выступил в атаку. Погода ясная. Море бурно». Второе донесение Того, полученное 14 мая, ночью, гласило: "Наш флот в полном составе атаковал сегодня русский флот вблизи Окинасимы к юго-востоку от Цусимы, и разбил его, потопив не менее 4-х судов и нанеся тяжёлые потери остальным. Повреждение наших судов незначительны». Оставалась ещё крупица надежды, но 18 мая всеподданнейшая телеграмма генерала-от-инфантерии Линевича на имя Его Императорского Величества, весть о которой разнеслась мгновенно, уничтожила и её. Линевич доносил, что 16-го мая во Владивосток прибыл крейсер II-го ранга "Алмаз", командир которого доложил следующее: "14-го мая эскадра адмирала Рожественского в Цусимском проливе вступила в бой с японским флотом. В дневном бою погибли броненосцы "Князь Суворов", "Бородино", "Ослябя", крейсер "Урал"; броненосец "Император Александр III" имел сильное повреждение; с наступлением темноты бой возобновился. Результаты ночного боя неизвестны».
Подтвердились слухи о взятии в плен Рожественского, Небогатова и Фелькерзама. Никто ещё не знал тогда, что Фелькерзам умер накануне сражения, и гроб с его телом, помещенный в холодильную камеру "Осляби", погрузился со злополучным кораблём на морское дно, что сам Рожественский был тяжело ранен осколком бомбы в голову, спину и грудь, что 2-я и 3-я эскадры Тихого океана более не существуют. И наконец сообщили из Маниллы, что 21-го сюда на "Авроре" прибыл контр-адмирал Энквист в сопровождении крейсеров "Жемчуга" и "Олега". Суда были сильно повреждены, и на них имелось много раненых.
* * *На бульварах наступила ржавая осень. Михаил пригласил Жанну поужинать в "Скромное обаяние буржуазии" – в этом ресторане на Большой Лубянке время от времени Михаил встречался с заказчиками. Жанне тоже приходилось там бывать.
Жанна родилась в Самаре, окончила Поволжскую социально-гуманитарную академию и попала в Москву в мутном водовороте девяностых. Несколько лет она проработала в рекламном отделе журнала "Большие деньги", и клиентами её были, главным образом, представители алкогольного рынка. Как-то так само собой получилось, что она начала писать колонки в алкогольное приложение к журналу, и слова у неё складывались – выходило ладно. Писала в "Империю вкуса", ещё в кое-какие интернет-издания, и в конце концов приобрела статус специалиста, так что даже завела свой собственный блог, где довольно живо повествовала о виноделии Израиля, и делала отчёты о своих винных турах в Бордо, на Луару, в Эльзас и на берега Рейна. Довольно скоро блог обрёл популярность, и его владелица стала так называемой "тысячницей". Среди её подписчиков попадались люди известные, хотя и скрывавшиеся под никами, ибо вино в бражной России издавна выполняло культуртрегерскую роль. Связь с Европой этими людьми понималась не в том смысле, что ты читаешь, а прежде всего в том, как ты ешь и что ты пьёшь.
Понемногу и сама Жанна, отнюдь не причастная к тонкой культуре аристократии, переняла тот образ несколько беспечного существования, который довольно прилежно изучала и пропагандировала в своих колонках. Стоит ли говорить, что самолюбие её возвысилось и укрепилось от сознания, что в известном смысле она является законодательницей винных мод, а, следовательно, и цивилизационной стороны жизни, и это было правильно – неопределенное словечко, вошедшее в обиход страны, заново приобщающейся к мировой культуре.
Взгляды её вообще не основывались на каких-то прочных основаниях образования, подкреплённого семейными традициями: всё было гораздо проще. Она родилась в простой семье, но природа восполнила этот факт, который Жанна понимала как недоразумение, красотой и сообразительностью. Однажды она осознала, что переросла родной город, как детскую пижаму, и отправилась искать счастья в столицу, ничуть не сомневаясь, что оно уже там и лишь ждёт её появления. Излюбленные московские дискурсы оставили её совершенно равнодушной. Одинаково равнодушная и к инородцам, и к их ненавистникам, тем не менее она понимала, что от лозунга "Россия для русских!" всего один шаг до лозунга "Москва для москвичей!", а это уже была та позиция, которую она не могла отдать ни за какие идеи, ни за какие умозрительные идеалы. Более того, москвичей она считала зажравшимися, неповоротливыми идиотами и ясно видела, что их поведение прямо угрожает тому благополучию, которым с удовольствием пользовалась вот уже больше десятка лет.
Насколько удачно складывалась карьера Жанны, настолько она была несчастлива в личной жизни. Как и большинство женщин, она оценивала свои достоинства немного выше их подлинной стоимости; отсюда возникала разборчивость, упрочившая её одиночество.
Михаил представлялся ей привлекательным мужчиной. Хотя он и совершенно не разбирался в винах, гастрономии и прочих основаниях псевдо-буржуазной жизни, всё же он был современным, достаточно модным и вообще шагал в ногу со временем. Но в то же время каким-то шестым чувством она улавливала в нём подозрительную и непонятную ей простоту; ей казалось, что от того, чем по-настоящему стоит дорожить в этой жизни, он способен в любую минуту отказаться во имя дурной, безумной, взбалмошной в её глазах идеи, и это настораживало и немного пугало её.
Оба они знали, что то, что не случилось между ними в Черногории, не являлось чертой, но было только отложено, и ей нравилось, что он не торопил события. А Жанна ценила мужчин, сдержанных в обыденной жизни и несдержанных в постели – помимо прочего ещё и потому, что попадались такие чрезвычайно редко.
И вот сейчас, сидя на мягком диванчике комфортного заведения, она испытывала на себе мощное влияние апперцепции. То, что говорил Михаил, было совсем не то, что ожидала услышать во время свидания молодая привлекательная женщина.
– Мы вечно жалуемся, что в России не работают законы. Более того, мы этим гордимся. Их не соблюдают даже высшие должностные лица. Мы завидуем людям запада, почему они такие законопослушные, и одновременно презираем их за это. Но они добыли своё право ценой немалой крови. Так отчего же мы удивляемся и даже обижаемся, что чужая одежда нам не в пору? Да ведь она скроена не по нас. Только Одиссей способен натянуть свой лук.
И, хотя мысли эти, по большей части принадлежали Грише Сабурову, для Михаила, обдумавшего их, они стали как будто своими собственными.
Жанна слушала его с некоторым испугом. "А что у нас не получается?" – хотелось спросить ей, но она инстинктивно боялась спугнуть свою дичь.
– Не знаю, – только растерянно проговорила она, – сейчас такое время хорошее, вокруг столько возможностей – бери и пользуйся.
Договорились пойти на концерт Дианы Арбениной, который она давала десятого декабря, и Михаил обещал купить билеты. Против Дианы Арбениной Жанна ничего не имела. Она скоро овладела собой, и ей показалось, что вполне в её силах подобрать ключ к той из дверей, которая, минуя анфиладу заблуждений, будет вводить её в комнату деловитых грёз, где хозяйкой будет она одна и где будут воздвигнуты навеки трон её и ложе. Некий азарт присутствовал в её натуре, и на губах её блуждала загадочная улыбка предвкушения.
* * *Как только до Петербурга дошли первые слухи о катастрофе в Цусимском проливе, Адмиралтейство стали осаждать родные и близкие тех, кто был в море. Во многих высокопоставленных семьях сыновья служили младшими офицерами на 2-й эскадре, и многим выпал печальный жребий скоро узнать, что они их потеряли.
По праву дальнего родства Александра Николаевна писала вице-адмиралу Николаю Ивановичу Казнакову, состоявшему совсем недавно членом Адмиралтейств-совета, но он и сам не знал ничего толком, потому что подробности и в самый Петербург приходили страшно долго. Александра Николаевна, заламывая руки, бродила по пустому дому, а то бросалась молиться перед старинным кивотом, который, по преданию, помнил ещё времена Алексея Михайловича.
Но вот постепенно стали узнаваться и страшные детали произошедшего. В телеграммах информационных агентств недостатка не было, но, как водится, все они противоречили друг другу, и подлинная картина произошедшего угадывалась урывками. 03 июня (21 мая) 1905 года из Нагаскаки сообщали, что 3800 пленных русских моряков высажены на берег, а три поврежденных русских судна прибиты к берегам Наготы.
Токио округляло количество пленных до четырёх тысяч, при этом число офицеров доходило до ста. Говорилось, что офицеры будут размещены в Мацуяме, раненые матросы в Кукуоки, здоровые в Куамото и Куруке. Судя по предварительному исчислению, русские потеряли в морском бою от семи до девяти тысяч человек, не считая пленных. Писали также, что много трупов пригоняет течением к островам и соседнему побережью.