Смех дьявола - Режин Дефорж

— Мадам Шарль Гамильтон… сто пятьдесят долларов… золотом!

После двойного упоминания имени и суммы внезапное молчание воцарилось среди присутствующих. Скарлетт была так поражена, что не могла двинуться. Опустив подбородок на ладони, с глазами, расширившимися от удивления, она осталась сидеть на своем табурете. Все обернулись, чтобы рассмотреть ее. Она видела, как доктор наклонился и сказал что-то тихо на ухо Ретту Батлеру. Вероятно, он сказал ему, что она в трауре и ей невозможно показываться среди танцующих. Она увидела, что Ретт небрежно пожал плечами.

— Еще одна из наших красоток, не так ли? — спросил доктор довольно громко.

— Нет, — ответил Ретт звучным голосом, продолжая обводить толпу непринужденньш взглядом, — мадам Гамильтон.

— Я говорю вам, что это невозможно, — настаивал доктор, — мадам Гамильтон не захочет…

Скарлетт услышала голос, который сначала не узнала… свой собственный голос.

— Нет, я хочу!»

Какая она невыносимая, эта Скарлетт! Но Ретт Батлер! Какой мужчина!

— Тебе нравится? — спросила Франсуаза.

— Гм…

— Не отвлекай ее, ты разве не видишь, что она не танцует с красавцем Реттом, — сказала Лаура очень серьезно. — Ты дашь мне «Силуэты»?

— Погоди, я досмотрю детские фасоны. Как бы мне хотелось иметь маленькую девочку, чтобы наряжать ее в красивые платьица!

— Ты стала очень легкомысленной, с тех пор как поселилась в Париже и начала посещать модных кутюрье. Ты сильно изменилась — Франсуаза из Монтийяка! Ты больше совсем не похожа на маленькую и дисциплинированную медсестру из Лангона.

— Не очень-то мило с твоей стороны упрекать меня за фривольность. Что я, по-твоему, должна делать? Запереться в своей квартире, опустить шторы и ждать конца войны? Или мне отправиться в Германию, как делают некоторые женщины в моем положении? К кому бы я там явилась? К отцу Отто? Он меня прогонит! Да и жив ли он? А Отто, где он? Может быть, он мертв или тяжело ранен.

— Прости меня, я не хотела причинять тебе боль. Посмотри, как Шарль хорошо играет с маленьким Пьером. Можно подумать, что они братья.

— Да, они очень милы. Вот, возьми «Силуэты».

Франсуаза поднялась, одернула свой купальник из голубой шерсти и подошла к коляске, в которой сидел ее малыш.

— Ты прочла статью Люсьена Франсуа? — спросила она.

— «Против плавок, за настоящее белье»? Обхохочешься.

Послушай это:

«Строгие судьи нахмурят брови при мысли, что можно в нынешних условиях заниматься этим предметом, столь легкомысленным и, более того, с привкусом распутства — женским нижним бельем. Можно было бы попытаться понять их. Серьезно поразмыслив, понимаешь, что мода на плавки и бюстгальтеры пришла из-за границы и обрекла на безработицу тысячи работниц кружевных фабрик и тонкого белья, исконно наших производств…»

«Исконно»!.. Ты представляешь! Я уверена, он думал, что французские солдаты проиграли войну, потому что их жены носили английские или американские плавки. Слушай конец:

«Не бывает сильных народов без женственных женщин. Стран с истинно мужественными мужчинами. Но когда оба пола начинают взаимно влиять друг на друга, начинается смешение расы. Гермафродиты в плавках были товарищами одетых людей в дутых куртках. Нет нужды опасаться, чтобы в каком-нибудь семействе настоящая хозяйка в колготках носила бы штаны!..»

— Ты не находишь диким, что пишут о штанишках в то время, когда у нас нет электричества, газа, метро сегодня работает с тринадцати часов, не работает до того же часа. Понедельник, когда Эстелла сегодня с семи утра стоит в очереди в магазин в слабой надежде купить маленькую порцию гороха «Проспер», что мы три дня едим соленую макрель, а бомбежки уносят тысячи жизней?.. Невероятно! Что за время? А твое мнение, Леа?

Леа, прервавшая чтение, чтобы послушать сестру, пожала плечами.

— Не более невероятно, чем быть здесь, лежать в купальнике на берегу Сены и отправиться сейчас в «Мулен Руж» слушать Эдит Пиаф, тогда как идут бои в Нормандии, Бретани, России или в Тихом океане. Невероятно, что мы все трое живы… Я проголодалась. Франсуаза, ты не передашь мне сандвич?

— Если они увидят, как мы едим сандвичи из настоящего хлеба с настоящими сосисками, это вызовет бунт. Тебе так не кажется, Лаура?

— Им надо только уметь вертеться, как я. Не надо думать, что легко найти хлеб и колбасу в Париже 5 августа 1944 года.

— Да, я готова тебе поверить, — сказала Леа, яростно откусывая сандвич, протянутый ей Франсуазой. — С твоим даром устраивать дела тебе надо было бы заняться делом Монти…

Она сильно побледнела и запнулась на этом имени, которое когда-то поклялась не произносить больше. Лаура поняла это и положила руку сестре на плечо.

— Ты увидишь, мы отстроим Монтийяк…

— Никогда!.. Никогда!.. Ты не видела его таким, как я!.. Ты не видела тетку Бернадетту, объятую пламенем… Они не причинила зла никому… А Руфь?..

— Замолчи! Тебе плохо от этого. Ни к чему возвращаться ко всем этим ужасам. Забудь о них.

— Забыть?! Тебе легко говорить! Что ты знаешь о войне?.. Только мелкие спекуляции на черном рынке…

— Перестаньте спорить, все смотрят на вас… Пойдемте отсюда, — промолвила Франсуаза, собирая свои вещи.

— Идите, если вам хочется, а я останусь еще ненадолго. Возьмите Шарля с собой.

— Леа, я хочу остаться с тобой.

— Нет, мой милый, будь добр, пойди с ними, мне нужно побыть одной.

Маленький человечек посмотрел на нее испытующе. Он взял руку девушки и сильно сжал ее.

— Ты скоро придешь?

— Очень скоро, я тебе это обещаю.

— Будь дома в два с половиной часа. Спектакль начинается в три с половиной. Нам нужно не меньше получаса, чтобы добраться до Белой площади на велосипедах. Ты знаешь, как выйти отсюда?

— Не беспокойся, я буду вовремя.

Когда все ушли, Леа легла и закрыла глаза, но образы, возникавшие перед ее мысленным взором, были так страшны, что она поспешила их открыть.

Один купальщик поднялся, оставив свою газету, и погрузился в Сену с легким всплеском. Она взяла газету. Это было «Дело» Марселя Деа, и она машинально прочла статью «Разнообразие фауны в маки», в которой он выплевывал свой яд на коммунистов, голлистов, социалистов и прочих «москитов». Она узнала поочередно о закрытии ста девяноста восьми американских баров по просьбе французской полиции, обеспокоенной аморальным характером этих развлекательных заведений; об открытии в Большом дворце выставки «Душа лагерей»; о следующем заявлении доктора Геббельса: «Весь немецкий народ должен подняться, чтобы победить судьбу»; о потоплении немецкими моряками с использованием специальных снарядов тринадцати англо-американских судов; об отправлении на восточный фронт штурмовой французской бригады «Ваффен СС»; о проведении скачек сегодня в Венсене, а завтра — в Отее; об увеличении активности на парижской бирже; об отправке фюрером и доктором Геббельсом поздравительной телеграммы Кнуту Гамсуну, которому исполнилось восемьдесят пять лет; о том, что Эдит Пиаф…

Леа бросила газету, натянула поверх купального костюма цветастое платье, подарок Франсуазы, и завязала шнурки своих сандалий. Она бегом поднялась по лестнице, ведущей на набережную.

11 августа радио сообщило о гибели Сент-Экзюпери, сбитого на юге во время ночного полета. Диктор сожалел, что этот писатель перешел в лагерь врагов Франции.

В тот же день Леа нашла просунутое под дверь мадемуазель де Монплейне письмо Лорана, адресованное Камилле. Она со страхом открыла его.

«Моя любимая жена, наконец я вернулся на землю Франции… У меня нет слов, чтобы передать тебе нашу радость, волнение мое и моих товарищей. Я видел, как самые стойкие, высадившись, падали на колени и целовали в слезах землю своей страны, а другие сыпали себе в карманы песок этого нормандского пляжа, который союзные солдаты получили привилегию топтать раньше нас. Каким долгим нам казался приход этого дня! Думалось, что он никогда не наступит.

Я провел первую ночь на сиденье джипа. Спал я только четыре часа, но никогда не чувствовал себя такт свежим и бодрым. Я говорил себе, что я на той же земле, под тем же небом, что и ты, и что скоро прижму к себе тебя и Шарля. Я был так счастлив! Мы высадились серым утром в Сент-Мер-Эглиз вместе с генералом Леклерком, который тыкал своей тростью в песок вокруг себя с недоверчивым видом. Я слышал, как он бормотал: «Странное впечатление…» и потом громче, оглянувшись с улыбкой, собравшей морщинки у его глаз: «Вот так радость, черт возьми!» Нас растолкали фотографы кинематографической армейской службы, которые хотели заснять рукопожатие американского генерала Уолкера и нашего генерала. Леклерк согласился неохотно, отказываясь вернуться на мол.