Сорняк, обвивший сумку палача - Алан Брэдли

Идеально! Конфеты выглядели безупречно. Я подозревала, что время может взять свое — что, открыв коробку, я могу увидеть зрелище вроде того, которое некогда видела на церковном кладбище, когда мистер Гаскинс, церковный сторож, выкапывая новую могилу, случайно повредил ту, что была уже занята.

Но затем мне пришло в голову, что конфеты, будучи герметично запечатаны, не говоря уже о добавленных консервантах, могут все еще казаться свежими невооруженному глазу. Удача на моей стороне.

Я выбрала этот метод из-за того, что его можно было использовать при нормальной температуре. Хотя имелись и другие процедуры, способные привести к тому же результату, я выбрала следующую: в нижнюю сферу аппарата Киппа я отмерила некоторое количество обыкновенного сульфида железа. В верхний шар я осторожно капнула раствор серной кислоты, воспользовавшись стеклянной палочкой, чтобы убедиться, что жидкость попадет именно в нужную емкость.

Я наблюдала, как в нижнем контейнере пошла реакция: славное химическое гудение, которое неизменно происходит, когда что-то, содержащее серу — включая человеческое тело, — разлагается. Когда я решила, что она завершилась, я открыла нижний кран и выпустила газ в колбу с резиновой пробкой.

Далее следовала часть, которую я люблю больше всего: взяв большой шприц из меди со стеклом в ящике стола дяди Тара (я часто размышляла, не пользовался ли он им для того, чтобы делать себе инъекции семипроцентного раствора кокаина, подобно Шерлоку Холмсу), я проткнула иглой резиновую пробку, нажала на поршень и затем потянула его обратно.

Теперь у меня был шприц, заряженный сероводородом. Остался один шаг.

Проколов иглой резиновую затычку мензурки, я нажала на поршень изо всех сил большими пальцами. Лишь четырнадцать единиц атмосферного давления требуется для того, чтобы превратить газ в жидкость, и, как я была уверена, это сработало.

Теперь у меня была мензурка, содержащая идеально чистый сероводород в жидком виде. Все, что оставалось, — это снова потянуть за поршень и наблюдать, как сероводород поступает в стеклянный цилиндр шприца.

Я осторожно начинила каждую конфету каплей-двумя жидкости, прикасаясь к каждому проколу стеклянной палочкой (слегка нагретой на бунзеновской горелке), чтобы разгладить маленькие отверстия.

Я произвела процедуру так идеально, что лишь слабый-слабый душок тухлых яиц достиг моего носа. Заключенный в липкую начинку, сероводород останется изолированным, невидимым, неощущаемым, пока Фели…

— Флавия!

Это был отец, он звал меня из вестибюля.

— Иду! — отозвалась я. — Буду через секунду!

Я вернула на место крышку коробки и целлофановую обертку, в двух местах смазав ее растительным клеем, чтобы скрыть почти невидимый надрез. Затем я вернула на место ленточку.

Медленно спускаясь по витой лестнице и отчаянно стараясь выглядеть степенной и скромной, я увидела, что вся семья сгрудилась в ожидании на первом этаже.

— Полагаю, это тебе, — сказала я, протягивая коробку Фели. — Кто-то оставил это у входа.

Она слегка покраснела.

— И я должна сделать признание, — добавила я. Все глаза во мгновение ока устремились на меня — отцовские, тетушки Фелисити, Фели, Даффи и даже Доггера. — У меня был соблазн оставить их себе, — сказала я, потупив глаза, — но сегодня воскресенье, и я действительно очень стараюсь стать лучше.

Протянув жадные руки, Фели проглотила наживку, словно акула.

15

Отец и тетушка Фелисити вели нас, Доггер в черном котелке замыкал, и мы побрели, как всегда, гуськом через поля, как утки к пруду. Зеленые пейзажи, окружающие нас, казались в утреннем свете такими же древними и неизменными, как холст Констебля,[60] и я бы ни капли не удивилась, обнаружив, что мы не более чем крошечные фигурки на заднем плане одной из его картин, например «Телега сена» или «Долина Дэдхема».

День был идеальный. Яркие призмы росы сверкали, как бриллианты, в траве, хотя я знала, что в разгар дня они испарятся под солнцем.

Испарятся под солнцем! Разве не это припасла вселенная для всех нас? Наступит день, когда солнце взорвется, как красный шар, и каждый на земле быстрее, чем за фотовспышку, превратится в углерод. Разве Книга Бытия не об этом говорит? Ибо прах ты и в прах возвратишься. Это намного больше, чем нудная старая теология. Углерод — великий уравнитель, мрачный жнец.

Бриллианты — не более чем углерод, но углерод в кристаллической решетке, сделавшей его самым твердым из известных минералов в природе. Это путь, по которому мы все идем. Я уверена. Нам предназначено стать бриллиантами!

Ах, как волнительно думать о том, что еще долго после конца света будет существовать то, что останется от наших тел, превратится в сверкающую пургу из бриллиантовой пыли, несомую в вечность в красном сиянии умирающего солнца.

Что до Руперта Порсона, для него этот процесс уже начался.

— Я очень сомневаюсь, Хэвиленд, — говорила тетушка Фелисити, — что они будут проводить службу. Вряд ли это правильно в свете произошедшего.

— Англиканская церковь, Лисси, — ответил отец, — подобно времени и приливу, не ждет ни одного человека. Кроме того, он умер в приходском зале, а не в самой церкви.

— Возможно, — сказала она, фыркая. — Тем не менее я буду вне себя, если окажется, что мы проделали весь этот путь пешком напрасно.

Но отец оказался прав. Идя вдоль каменной стены, окружавшей, словно затянутый ремень, возвышавшийся над рекой церковный двор, я увидела верх синего «воксхолла» инспектора Хьюитта, осторожно выглядывавший в конце тропинки. Самого инспектора не было видно, когда мы ступили на порог и вошли в церковь.

Утренняя молитва была столь же торжественна, как заупокойная месса. Я точно это знаю, потому что мы, де Люсы, — католики; на самом деле мы привилегированные члены клуба. Нам выпала наша доля гонений и бегства. Но мы регулярно посещаем Святого Танкреда из-за его близости и потому что викарий — большой друг отца.

«Кроме того, — как говорит отец, — вести дела с местными — наш непременный долг».

Этим утром церковь была набита под завязку. Даже балкон под колокольней кишел людьми из деревни, стремившимися попасть как можно ближе, не оказавшись при этом невежливыми, к Месту Преступления.

Ниаллы нигде не было видно. Я сразу же обратила внимание. Миссис Мюллет и ее мужа Альфа тоже. Если я знаю нашу миссис Мюллет, в этот самый момент она бомбардирует Ниаллу сосисками и вопросами. «Потчует и пытает», как это называет Даффи.

Синтия уже стояла на коленях в середине первого ряда, молясь каким-то богам, которых хотела подкупить, перед началом службы. Она всегда первая опускалась на колени и первая вскакивала. Иногда я думала о ней как о духовном рулевом Святого Танкреда.

Первый раз, поскольку дело касалось того, кого я знала лично, я ждала службу с нетерпением. Викарий, как я ожидала, изречет что-нибудь вдохновленное кончиной Руперта — со вкусом, но назидательное. «В разгар жизни мы рядом со смертью» — таково мое предположение.

Но, когда викарий взошел на кафедру, он выглядел странно подавленным, и дело было не только в том, что Синтия провела указательным пальцем в белой перчатке по деревянной подставке, на которой стояли разрозненные экземпляры гимнария[61] и «Книги общей молитвы». Фактически викарий вообще не упоминал о происшествии до самого конца службы.

— В свете трагических обстоятельств минувшего вечера, — произнес он тихим торжественным голосом, — полиция попросила, чтобы приходской зал был доступен для них, пока они не закончат работу. Следовательно, только этим утром наши обычные закуски будут сервированы в доме священника. Желающие сердечно приглашаются присоединиться к нам после службы. А теперь Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух…

И все! Никаких высказываний на тему «незнакомца среди нас» вроде тех, что он изрекал, когда Горация Бонепенни убили в Букшоу. Никаких размышлений о бессмертии души… Ничего.

Если быть абсолютно честной, я чувствовала себя обманутой.

Никогда не получается выскочить из церкви, по крайней мере из Святого Танкреда, на солнце, как пробка из бутылки. Всегда приходится остановиться у двери, чтобы пожать руку викарию и сделать несколько обязательных замечаний по поводу проповеди, погоды или урожая.

Отец выбрал проповедь, Даффи и Фели — погоду (свиньи!), Даффи прокомментировала замечательную ясность неба, а Фели — тепло. Так что выбора у меня было мало, а викарий уже пожимал мне руку.

— Как дела у Мэг? — спросила я. Правду говоря, я совершенно забыла о Мэг до настоящего момента, и этот вопрос пришел мне в голову только сейчас.

Лицо викария слегка побледнело, или мне показалось?

Он глянул налево, затем направо, очень быстро. Синтия болталась на улице среди надгробий, уже на полпути к дому священника.