Сорняк, обвивший сумку палача - Алан Брэдли

Ergo,[58] в этот самый момент он поглощает бекон и яйца в «Тринадцати селезнях», единственной гостинице в Бишоп-Лейси.

К счастью, я была уже одета.

В доме было тихо, как в склепе, когда я кралась вниз по восточной лестнице. Треволнения прошлой ночи исчерпали силы у всех, и они, предполагаю, все еще храпят в своих комнатах, словно стая выздоравливающих вампиров.

Когда я выскользнула из кухонной двери, мне, однако, пришлось резко остановиться. На деревянной подставке рядом с дверью между двумя полными бутылками, которые на заре оставил у нас на пороге молочник, втиснулся пакет.

Он был пурпурно-гнойничкового цвета. Прозрачный целлофан, в который он был завернут, уберег его от вчерашнего дождя. Наверху золотыми буквами были написаны слова: «Шоколад миледи — отборное ассорти — 2 фунта. Выбор герцогини». Вдоль он был перевязан ленточкой оттенка увядшей красной розы. Карточка все еще держалась, под углом, словно головной убор Безумного шляпника.

Я видела эту коробку раньше. Я видела ее несколько дней назад в засиженной мухами витрине кондитерской мисс Кул, она же почта на главной улице, где коробка изнывала с незапамятных времен — возможно, с войны, если не раньше. И я сразу же догадалась, кто принес ее к черному входу в Букшоу — Нед Кроппер.

Нед зарабатывал семь фунтов в неделю, выполняя поденные работы у Тулли Стокера в «Тринадцати селезнях», и, как многие другие, был сражен моей сестрой Офелией. Несмотря на то что вчера вечером он сопровождал на «Джека и бобовое зернышко» дочь Тулли, Мэри, это не удержало его от того, чтобы оставить свой полночный дар любви на нашем крыльце, подобно влюбленному мартовскому коту, приносящему мышь к ногам хозяйки.

Шоколадки настолько старые, подумала я, что наверняка кишат бесчисленными разновидностями любопытной плесени, но, к сожалению, у меня не было времени заняться исследованием. Неохотно я вернулась на кухню и засунула коробку в верхний ящик морозильной камеры. Я разберусь с Фели позже.

— Нед!

Я одарила его улыбкой и взмахом сильно растопыренных пальцев, на манер того, как обучают делать членов королевской семьи. С закатанными рукавами и набриолиненными волосами, напоминающими мокрый стог сена, Нед стоял высоко на верхушке покатой крыши «Тринадцати селезней», упираясь каблуками в колпак дымовой трубы, и с помощью кисти размазывал горячую смолу по черепицам, которые выглядели настолько старыми, будто глину для них обжигал король Альфред.[59]

— Спускайся! — крикнула я.

— Не могу, Флавия. На кухне течет. Тулли хочет, чтобы это починили до прихода инспектора. Сказал, он будет тут рано утром.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказала я, понижая голос до громкого сценического шепота. — Я не могу все время докрикиваться до крыши.

— Тебе придется подняться наверх. — Он указал на стремянку, прислоненную к стене. — Осторожно.

Стремянка была такой же древней, как сам постоялый двор, по крайней мере мне так показалось. Она качалась и вертелась, скрипя и жутко постанывая, пока я карабкалась по ней.

— Ты насчет прошлого вечера? — спросил Нед, когда я добралась до верхушки.

Дважды проклятье! Если я так прозрачна, что даже кто-то типа Неда видит меня насквозь, с тем же успехом я могу оставить дело полиции.

— Нет, — ответила я, — на самом деле нет, мистер Умные Штаны. Некая персона попросила меня сказать тебе спасибо за милый подарок.

— Правда? — сказал Нед, и черты его лица расплылись в ухмылке классического сельского дурачка. Фольклорное общество поставило бы его перед кинокамерой, не успели бы вы три раза повернуться вокруг своей оси и плюнуть против ветра.

— Она бы пришла сама, но злой отец заточил ее в башне и кормит крошками с пола и отвратительными объедками.

— Хо! — сказал Нед. — Она не выглядела особенно недокормленной прошлым вечером. — Его черты омрачились, как будто он только что вспомнил, что произошло. — Грустные дела, я об этом кукольнике, — добавил он. — Жаль его.

— Я рада, Нед. У него было не так много друзей в мире, знаешь ли. Было бы мило, если бы ты высказал соболезнования мистеру Уилмотту. Кто-то сказал, что он остановился здесь.

Это была ложь, но с благими намерениями.

— Разве? Не знаю. Все, что я знаю, — это «Крыша! Крыша! Крыша!» — звучит по-вороньи, да? Особенно если сказать вот так: «Кры-кры-кры!»

Я покачала головой и начала спускаться по неустойчивой лестнице.

— Посмотри на себя, — окликнул меня Нед. — Ты перемазалась смолой.

— Как крыша, — сказала я, взглянув на свои грязные ладони и платье. Нед согнулся от смеха, и я выдавила прочувствованную улыбку.

Я бы с радостью скормила его свиньям.

— Она не отмывается, знаешь ли. Останется по всему телу, даже когда ты станешь старушкой.

Я подумала, где Нед подцепил этот рустикальный фольклор — вероятно, от Тулли. Я точно знала, что Майкл Фарадей синтезировал тетрахлорэтилен в 1820-х годах нагреванием гексахлорэтана и выделением хлора по мере того, как он разлагался. Образовавшийся в результате растворитель может удалить смолу с ткани. К несчастью, как бы мне ни хотелось это попробовать, у меня не было времени повторить открытие Фарадея. Вместо этого мне придется прибегнуть к майонезу, как рекомендует «Карманный справочник дворецкого и лакея», на который я наткнулась одним дождливым днем, сунув нос в кладовую в Букшоу.

— Может, Мэри знает? Она где-то здесь?

Я бы не посмела вторгнуться и спросить у Тулли о выгодном постояльце. Если быть абсолютно честной, я его боюсь, хотя сложно сказать точно почему.

— Мэри? Она понесла недельную стирку в прачечную, а потом, скорее всего, пойдет в церковь.

Церковь! Полейте меня маслом! Я совсем забыла про церковь. Отец побагровеет от ярости!

— Спасибо, Нед! — крикнула я, хватая «Глэдис» с опоры для велосипедов. — Увидимся!

— Увидимся! — засмеялся Нед и, словно Санта-Клаус, вернулся к работе.

Как я и опасалась, отец стоял у парадного входа, поглядывая на часы, когда я плавно затормозила.

— Извини! — сказала я. Он даже не потрудился спросить, где я была.

Сквозь открытую дверь я влетела в вестибюль. Даффи сидела на середине западной лестницы с книжкой на коленях. Фели еще не спустилась.

Я взлетела по восточной лестнице в свою спальню, натянула воскресное платье со скоростью актера-трансформатора, протерла лицо салфеткой и в течение двух минут, стерев капли смолы с кончиков косичек, была готова к утренней молитве.

И тут я вспомнила о шоколадных конфетах. Лучше убрать их, пока миссис Мюллет не обнаружила их в холодильнике. Если я этого не сделаю, мне придется ответить на кучу нахальных вопросов.

Я прокралась на цыпочках вниз по черной лестнице на кухню и заглянула за угол. Что-то отвратительное закипало на плите, но никого не было видно.

Я достала конфеты из морозильника и вернулась наверх так быстро, что вы не успели бы договорить фразу «Джек и бобовое зернышко».

Когда я открыла дверь в лабораторию, мой взгляд привлекло сверкание стекла, отражавшего упрямый солнечный луч из окна. Милое устройство под названием аппарат Киппа — один из прекраснейших образчиков викторианского лабораторного стекла Тара де Люса.

«Прекрасное пленяет навсегда», — однажды написал поэт Китс. Во всяком случае, так мне сказала Даффи. Нет ни тени сомнения, что Китс написал эти слова, созерцая аппарат Киппа — устройство, используемое для получения газа в результате химической реакции.

По форме это были два прозрачных стеклянных шара, установленные один над другим, соединяющая их короткая трубка с s-образной стеклянной затычкой, выступающей из верхнего шара, и вентиляционной трубой со стеклянным запорным краном, торчащим из нижнего.

Мой план тут же обрел форму: верный знак божественного вдохновения. Но у меня оставались считанные минуты, перед тем как отец влетит сюда и стащит меня вниз по лестнице.

Первым делом я достала из ящика старую отцовскую бритву — одну из тех, что я позаимствовала для более раннего эксперимента. Я осторожно стянула красную ленточку с коробки конфет, перевернула ее и сделала осторожный, идеально ровный надрез в целлофане вдоль того места, где лежала ленточка. Надрез на дне и с каждого бока — вот и все, что потребовалось, чтобы обертка раскрылась, как устричная раковина. Вернуть ее на место будет детской игрой.

Сделав это, я осторожно приподняла крышку и заглянула внутрь.

Идеально! Конфеты выглядели безупречно. Я подозревала, что время может взять свое — что, открыв коробку, я могу увидеть зрелище вроде того, которое некогда видела на церковном кладбище, когда мистер Гаскинс, церковный сторож, выкапывая новую могилу, случайно повредил ту, что была уже занята.

Но затем мне пришло в голову, что конфеты, будучи герметично запечатаны, не говоря уже о добавленных консервантах, могут все еще казаться свежими невооруженному глазу. Удача на моей стороне.