Сорняк, обвивший сумку палача - Алан Брэдли

— Можете встать и размяться, — в какой-то момент разрешил инспектор Хьюитт, — но, пожалуйста, не отходите от своих мест.

Вероятно, минуло не больше часа, когда они добрались до нас, но это время показалось вечностью. Отец первым пошел в угол, где поставили простой деревянный стол и пару стульев. Я не могла слышать, о чем его спрашивал инспектор Хьюитт, и ответы тоже не расслышала, но они, похоже, заключались главным образом в отрицательных покачиваниях головой.

Не так давно инспектор Хьюитт обвинил отца в убийстве Горация Бонепенни, и хотя отец ничего не говорил на эту тему, он все еще испытывал некоторую холодность по отношению к полиции. Он быстро вернулся, и я терпеливо ждала, пока тетушка Фелисити, затем Фели, потом Даффи подходили тихо пообщаться с инспектором.

Когда каждый из них возвращался на место, я пыталась поймать их взгляды в надежде получить какой-то намек, о чем их спрашивали и что они отвечали, но напрасно. Фели и Даффи обе нацепили подобострастный вид, который у них бывает после причащения, опустив глаза и сложив руки на талии в фальшивом смирении. Отец и тетушка Фелисити были непроницаемы.

Доггер — другое дело.

Хотя он хорошо держался, пока инспектор его мурыжил, я заметила, что он возвращался на место, словно человек, идущий по канату. В уголке глаза появился тик, и его лицо приобрело напряженное и в то же время отсутствующее выражение, неизбежно предшествующее его приступам. Что бы ни случилось с Доггером во время войны, оно привило ему неспособность близко общаться с чиновничеством любого рода.

К черту последствия! Я встала со стула и опустилась на колени у его ног. Хотя инспектор Хьюитт бросил взгляд в моем направлении, он не сделал ни единого движения, чтобы остановить меня.

— Доггер, — прошептала я, — ты видел то, что я видела?

Когда я скользнула на стул, освобожденный миссис Мюллет, он взглянул на меня так, будто никогда в жизни меня не видел, и затем, словно ловец жемчуга, медленно пробивающий путь на поверхность из каких-то жутких глубин, он вернулся в реальный мир, медленно наклоняя голову.

— Да, мисс Флавия. Убийство, боюсь, мы видели убийство.

Когда подошла моя очередь, я внезапно почувствовала, как у меня колотится сердце. Жаль, я не тибетский лама и не могу контролировать его клапаны.

Но не успела я обдумать этот вопрос, как инспектор Хьюитт поманил мня. Он рылся в стопке бумаг и бланков, ожидая, пока я усядусь. На один ленивый миг я поймала себя на мысли, откуда взялись эти бланки. Должно быть, их привезли Вулмер и Грейвс, решила я. Наверняка инспектор не принес их в портфеле перед спектаклем.

Я изогнулась на стуле, чтобы взглянуть на его жену Антигону. Да, она была там, спокойно сидела среди селян на своем месте, ослепительная, несмотря на обстоятельства.

— Она очень красивая, — прошептала я.

— Благодарю, — произнес он, не поднимая глаз от бумаг, но по уголкам его губ я определила, что ему приятно.

— Теперь твое имя и адрес?

Имя и адрес! Во что играет этот тип?

— Вы и так знаете, — сказала я.

— Разумеется, знаю, — он улыбнулся, — но это неофициально, пока ты сама не скажешь.

— Флавия де Люс, Букшоу, — ответила я довольно холодно, и он записал.

— Спасибо, — сказал он. — Итак, Флавия, во сколько ты приехала сюда вечером?

— В шесть сорок ровно. С семьей. В такси. Такси Кларенса Мунди.

— И ты была в зале весь вечер?

— Конечно. Я подошла к вам поговорить, помните?

— Да. Отвечай на вопрос, пожалуйста.

— Да.

Должна признать, что инспектор Хьюитт начинал меня изрядно сердить. Я надеялась на сотрудничество, я бы предоставила ему богатое поминутное описание ужаса, произошедшего этим вечером практически у меня на коленях. Теперь я видела, что со мной будут обращаться, как будто я всего лишь очередной простофиля-свидетель.

— Ты говорила с мистером Порсоном перед спектаклем?

Что он имел в виду? Я видела мистера Порсона и разговаривала с ним несколько раз за минувшие три дня. Я ездила с ним на ферму «Голубятня» и подслушала его ссору с Гордоном Ингльби в лесу Джиббет. И это еще не все, что мне известно о Руперте Порсоне. Отнюдь не все.

— Нет, — ответила я.

В эту игру могут играть двое.

— Ясно, — заметил он. — Что ж, спасибо. Это все.

Мне только что поставили шах и мат.

— Можешь идти, — добавил он, бросая взгляд на часы. — Вероятно, тебе уже спать пора.

Ну и нахал! Спать пора! С кем, по его мнению, он говорит?

— Могу я задать вопрос?

— Можешь, — сказал он, — хотя, может быть, я не смогу на него ответить.

— Руперт — мистер Порсон — убит электрическим током?

Он строго посмотрел на меня, и я увидела, что он тщательно обдумывает ответ.

— Есть такая вероятность. Спокойной ночи, Флавия.

Он пытается отделаться от меня. Руперта поджарили, словно камбалу, и инспектор знает это так же хорошо, как и я.

Лампы-вспышки еще работали за кукольной сценой, когда я присоединилась к отцу в переднем ряду. Фели и Даффи нигде не было видно.

— Мунди уже повез их домой, — пояснил он.

— Я буду готова через секунду, — сказала я, направляясь к туалету. Никто нигде и никогда в истории не останавливал женщину на этом пути.

В последний момент я поменяла направление и проскользнула в кухню, где нашла миссис Мюллет в разгаре бурной деятельности. Она заварила большой чайник чаю и поставила дымящиеся кружки перед Ниаллой и сержантом Вулмером, сидевшими за приставным столиком.

Ниалла увидела меня прежде сержанта, и ее глаза вспыхнули — лишь на секунду, — словно у загнанного животного. Она почти незаметно качнула головой, но смысл был ясен.

Женское радио в действии. Я небрежно потерла нос, чтобы дать ей понять, что ее послание получено.

— Благодарю вас, мисс Джилфойл, — произнес сержант. — Вы так помогли мне.

Джилфойл? Это фамилия Ниаллы? Я слышала ее в первый раз.

Сержант Вулмер осушил чашку одним глотком без видимых губительных последствий.

— Первоклассный чай, миссис Мюллет, — сказал он, закрывая записную книжку. Собрал бумаги и, любезно кивнув в мой адрес, вышел обратно в зрительный зал.

Должно быть, желудок у этого человека как паровой котел, подумала я.

— Итак, дорогая, как я говорила, — произнесла миссис Мюллет, — вам нет никакого смысла возвращаться на ферму «Голубятня» сегодня вечером. Льет как из ведра — уже час или больше. Река жутко поднялась, идти вброд небезопасно. Кроме того, никто не ожидает, что вы будете спать в палатке в мокром поле в такой ситуации, ну понимаете, о чем я. Альф принес зонтик, достаточно большой для нас троих, и мы здесь совсем рядом. В комнате нашей Агнес никто не спал с тех пор, как она уехала из дома учиться стенографии по Питману[57] шесть лет назад, тринадцатого ноября. Альф и я сделали из нее что-то вроде святилища, вроде того. Там есть отдельная печка и гусиный матрас. И не говорите нет, я вас не услышу.

Глаза Ниаллы внезапно наполнились слезами, и, хоть тресни, я не могла определить, это слезы горя или радости.

Я бы заплатила гинею, чтобы узнать, какими словами обменивались отец и Доггер на заднем сиденье такси, но правда заключается в том, что я отключилась. С обогревателем, работающим на полную мощность, под шум холодного ночного дождя и тихое и монотонное шуршание дворников в темноте желание уснуть было непреодолимым. Даже сова не смогла бы бодрствовать.

Когда отец разбудил меня у входа в Букшоу, я, пошатываясь, вошла в дом и побрела по лестнице в кровать, слишком уставшая, даже чтобы раздеться.

Должно быть, я уснула прямо с открытыми глазами.

14

Солнце изобильно лилось сквозь створки моего окна; птицы на каштанах пели во все свои маленькие горлышки. Первая мысль, которая приплыла мне в голову, была о лице Руперта, его слегка раздвинутых губах и непристойно оскаленных зубах.

Я перекатилась на спину и уставилась в потолок. Я всегда считала, что пустая поверхность чудесно помогает прочистить мысли и сосредоточиться.

В смерти Руперт выглядел, решила я, поразительно похожим на собаку, на которую я однажды чуть не наступила на поле позади «Тринадцати селезней». Над ней вились мухи, ее затуманенные глаза уставились в пространство, желтоватые клыки оскалились в застывшей гримасе. (Хотя, что касается Руперта, на нем не было мух, и его зубы на самом деле были вполне презентабельны.)

Каким-то образом собака мне о чем-то напомнила, но о чем?

Конечно же! Матт Уилмотт! «Тринадцать селезней»! Матт Уилмотт остановился в «Тринадцати селезнях».

Если миссис Мюллет можно верить, дождь начался вскоре после начала представления. Матт был там примерно в шесть сорок — ну, шесть сорок пять, я видела его собственными глазами. Вряд ли он уехал в Лондон в такую непогоду. Нет, если бы он планировал уехать, он бы сделал это до спектакля. Явно у него были еще дела с Рупертом.