Журнал «Вокруг Света» №02 за 1982 год - Вокруг Света

Действительно, Джой часто и восторженно рассказывала мне о знаменитых археологах и антропологах Луисе и Мэри Лики и их сыновьях, об упорных поисках ими «родословного дерева» человека в Африке. Всякий раз, когда заходила речь об одержимости и подвижничестве в жизни ли вообще, в науке ли, в частности, писательница неизменно ставила в пример эту семью. Луис Лики родился в начале века в семье английских миссионеров в кенийской деревушке Кабета, недалеко от Найроби, бывшем тогда заштатным поселком, в котором даже при самом богатом воображении трудно было предугадать нынешнюю столицу независимой Кении с ее ультрасовременным центром. Луис, едва ли не первый белый ребенок, появившийся на свет божий среди зеленых холмов Кикуйленда ( Кикуйленд — так принято называть местность, населенную народностью кикуйя.), рос и воспитывался, как и его черные сверстники, свободно говорил на их языке, играл в их игры, распевал их песни, знал кикуйские легенды и притчи, умел делать все, что они: орудовать мотыгой и пангой (Панга — широкий и длинный нож, применяемый при работе в поле, в лесу, в домашнем хозяйстве.), пасти скот, собирать хворост, выжигать уголь, таскать воду, распознавать и выслеживать зверя, метко метать копье. Когда Луису исполнилось тринадцать лет, вожди племени сочли его полноправным членом общины и нарекли почетным кикуйским именем Вакаручи — «Сын воробьиного ястреба».

Окончив Кембридж и получив диплом археолога, Луис вернулся в Кению и посвятил себя поискам древнейшего предка человека. В Африке Луис нашел и свое личное счастье: ведя раскопки в каньоне Олдувай в соседней с Кенией Танганьике (нынешняя Танзания), он познакомился со студенткой-практиканткой Лондонского университета Мэри Николь, которая на следующий год стала Мэри Лики. Трое сыновей Лики — Джонатан, Ричард и Филипп — пошли по стопам родителей, принимали самое деятельное участие в раскопках, причем в их руки попадали одни из самых важных находок.

И вот встреча в Эльсамаре. Луису Лики уже под семьдесят, но выглядит моложе своих лет. Хорошо сложен, подтянут, черты лица правильные и приятные. Светлые волосы оттеняют невероятной темноты загар. Из-под старомодных очков смотрят внимательные, цепкие, кажется, всё видящие и всё знающие глаза «Сына воробьиного ястреба». Занятая хлопотами по столу, Джой тем не менее умело направляет беседу в, очевидно, заранее намеченное ею русло: побудить Лики сесть на «любимого конька» и побольше рассказать новому слушателю об удивительных находках семейства Лики в Кении и Танзании.

Поначалу Луис отшучивался, сетовал на то, что почти тридцать лет проползал на коленях в поисках останков древнего человека, а попадались в основном лишь черепки и черепушки, да и те раздавленные на сотни осколков огромными пластами породы. Попробуй сложить их и доказать, что это останки древнего человека, а потом вслед за Дарвином утверждать, что человек с его божественным умом произошел от «волосатого, четвероногого, да еще и хвостатого животного».

Но мало-помалу Лики перешел на серьезный лад и рассказал о своих многолетних поисках. Они велись главным образом в ущелье Олдувай в Танзании. Олдувай — часть великого африканского разлома — представлялся ему идеальным местом, самой природой созданным огромным полигоном для археологических и антропологических раскопок. Лики невероятно везло на орудия труда древнего человека, причем он установил, что на заре каменного века наш далекий предок располагал довольно широким набором инструментов: рубила, скребла, топоры, отбойники, проколки, ножи и другие лезвия, с помощью которых он мог убить зверя, разделать его и приготовить такие натуральные «бифштексы», о каких в наш синтетический век можно лишь мечтать. Лики сам научился делать эти инструменты и применять их на практике. Как-то на глазах старейшин из племени масаи он за 20 минут снял шкуру с газели Гранта и разделал ее на куски так, что масаям оставалось лишь положить их в котел и устроить пир для всех своих соплеменников. Джой по этому поводу шутила, что Луису давно следовало бы вручить «Оскара» за блестяще сыгранную роль человека древнекаменного века. Древних инструментов попадалось много, но где же сделавшие их мастера и владельцы? Многие годы, словно заколдованные, они ускользали от глаз исследователей. Наконец, количество находок перешло в качество. На 29-м году раскопок в Олдувае, 17 июля 1959 года, Мэри нашла костные останки древнего человекообразного существа. Исследователи назвали его «зинджантроп» — человек Восточной Африки. Ласково же Луис и Мэри называли своего «мальчика» (судя по всему, существу было не более 18 лет) Щелкунчиком. У него были громадные зубы, как бы самой природой предназначенные для щелканья крупных орехов, и к тому же рядом с черепом оказалась раздробленная ореховая скорлупа.

Юный Щелкунчик явился для семейства Лики счастливым проводником в дом своих предков. Вскоре старший сын Луиса и Мэри — Джонатан — нашел челюсть еще более древнего существа, презинджантропа, получившего название Homo habilis — «человек умелый». Анализ, произведенный в Калифорнийском университете, показал, что возраст вулканического туфа, в котором были найдены костные останки, а значит, и возраст «человека умелого», равен 1 750 тысяч лет. Спустя десять лет средний сын Лики — Ричард — на восточном берегу кенийского озера Рудольфа, в районе Кооби Фора, нашел череп человекообразного существа, австралопитека, который был старше презинджантропа по крайней мере на 800 тысяч лет. Таким образом, находки семейства Лики «состарили» человечество на миллион восемьсот тысяч лет!

— Я уверен,— говорил в Эльсамаре Луис Лики,— что «человек умелый» является истинным предшественником Homo sapiens — «человека разумного», то бишь нас с вами. Подобная родословная меня лично не смущает, а вас? — сверкнув очками, пошутил Лики.

Меня родословная тоже не смущала. Больше того, после встречи с Лики окрепло намерение совершить поездку на восточный берег озера Рудольфа, взглянуть на прародину человека, а если удастся, познакомиться с находками Ричарда. Однако, когда мы прибыли в Лоиенгалани, оказалось, что младшего Лики в Кооби Фора в настоящее время нет: он отбыл по делам в Найроби.

...Возвращались мы с озера Рудольфа не прежней дорогой — через Барагой и Маралал, а другой, круто забиравшей от Лоиенгалани на восток и, минуя гору Кулал, выводившей к оазису Марсабит. Первые десятки миль машины лихо катились по отутюженным ветрами песчано-галечным холмам, а потом потянулась гладкая как тарелка, нескончаемая унылейшая пустыня, покрытая солончаками, как зеркало отражавшими беспощадное солнце и до боли слепившими глаза. Ближе к Марсабиту дорога превратилась в каменный ад: бесформенные нагромождения гранитных глыб и валунов то и дело преграждали путь, раскаленные завалы приходилось объезжать со скоростью пешехода, дышать становилось все труднее, словно бы ты двигался вдоль коксовой батареи. Но всему приходит конец. Путь запетлял круто вверх, появилась первая зелень, замелькали домики городка Марсабит, переживавшего строительный бум в связи с сооружением автомагистрали Найроби — Аддис-Абеба. В Марсабите мы намеревались переночевать, осмотреть живописный горный лес, полюбоваться двумя вулканическими озерами — прибежищем многих видов редкостных птиц. Строя такие планы, мы сочли долгом нанести визит комиссару района. Им оказался Нджироге Мугаби. После знакомства и обычного обмена любезностями комиссар спросил:

— Как съездили, какие впечатления?

— Великолепно! Воспоминаний на всю жизнь. Одно обидно — не доехали до лагеря Лики и не увидели черепа самого древнего человека.

— Я могу вам помочь.

— Каким образом?

— У меня хранится один череп, найденный Ричардом Лики.

С этими словами комиссар Мугаби встал с кресла, вынул из кармана связку ключей и направился к стоящему в углу просторного кабинета сейфу. Я попросил Любомира ущипнуть меня, чтобы убедиться, что слова комиссара слышу не во сне.

— Пожалуйста, любуйтесь,— сказал комиссар, водружая на середину овального стола, за которым мы сидели, серовато-белый предмет округлой формы.

Костяной гребень на черепной крышке, огромные надглазные валики, плоская лицевая часть, небольшая черепная коробка — да, это был череп человекообразного существа, бесстрастно смотревшего на нас из глубины веков пустыми до жути глазницами. С разрешения комиссара я взял череп в руки и, не почувствовав каменной тяжести предмета, понял, что это был муляж. То ли Мугаби принял нас за наивных простаков, то ли он действительно искренне верил, что хранит подлинный череп. Мы не стали разочаровывать комиссара. Да и в самом деле — одна из первых искусно сделанных копий с уникальной находки века представляла бесспорную ценность и несравненный интерес.