Ария смерти - Донна Леон

ему доводилось встречать, да еще о человеке, научившего эту страну слагать стихи, – невероятно! Эта его история с Лаурой?

– Я всегда думала: что, если он нарочно накручивал себя с этой своей недостижимой любовью, хотя бы потому, что так гораздо легче писать стихи?

– Прекрасные стихи, Паола, – не удержался от уточнения Брунетти.

– Разумеется, они прекрасны. Но вся эта безответная любовь так утомляет… – И его жена стала собирать со стола тарелки, чтобы затем поставить их в мойку.

Дети давно уже выскользнули из-за стола и разбежались по своим комнатам, чтобы заняться чем-нибудь интересным и бесполезным, оставив грязную работу матери.

– Кстати о Лауре. Вполне возможно, что она находила Петрарку назойливым, боялась его и даже считала, будто он ее преследует. Именно поэтому я и вспомнила о нем во время нашего разговора.

Паола включила горячую воду, поставила посуду в мойку, посмотрела на мужа и сказала:

– Как думаешь, живи они в наше время, держал бы Петрарка Лауру в погребе, на цепи, и имел бы от нее двух незаконнорожденных детей?

Адекватного ответа на этот вопрос у Брунетти не нашлось, поэтому он сказал:

– Не знал, что ты такого мнения о Петрарке. Ты никогда раньше этого не говорила.

– Мне просто надоел этот ажиотаж. Все цитируют великого Петрарку, но сколько людей на самом деле его читают? – спросила Паола. – И сколько раз может сойти с рук пассаж в духе:

Aura che quelle chiome bionde et crespecercondi et movi, et se’ mossa da loro,soavamente, e spargi quel dolce oro,et poi ’l raccogli, e ’n bei nodi il rincrespe?..[62]

Паола поджала губы и сказала, словно оправдываясь:

– Когда-то я могла процитировать этот сонет целиком, но теперь помню только первое четверостишие. – Она вынула из мыльной воды серебряные столовые приборы, ополоснула их под горячей водой и положила на полочку-сушилку над раковиной. – М-да, если так пойдет и дальше, скоро тебе позвонят и скажут, что я заблудилась и не знаю дороги домой.

Брунетти глянул на наручные часы, поцеловал жену и, так ничего и не ответив ей, отправился в «Ла Фениче».

* * *

Комиссар так торопился увильнуть от дальнейшего обсуждения итальянской поэзии, что в театре оказался за пятнадцать минут до окончания спектакля. Брунетти показал удостоверение капельдинеру у служебного входа и сообщил, что сам пройдет за кулисы. Капельдинер особого интереса к нему не выказал, напомнил только, что лифт – слева.

Выйдя из лифта на сценическом этаже, Брунетти увидел своего ровесника, одетого похожим образом (в костюме и галстуке), и спросил у него, как пройти за кулисы. Мужчина, который держал пачку документов, махнул рукой, указывая куда-то вперед, и ответил, что, оказавшись на месте, он сам все услышит и поймет, после чего ушел, даже не поинтересовавшись, кто он, собственно, такой.

Брунетти последовал указаниям, и вскоре слабо освещенный коридор привел его к звуконепроницаемой двери, за которой тем не менее гремел оркестр. Комиссар открыл дверь как раз в тот момент, когда бедолага Марио упал, сраженный пулями полицейских-римлян, и чуть не оглох от грохота и громких голосов. Музыка, непонятная суета тут и там, голоса… Когда его глаза привыкли к яркому свету, Брунетти прошел вперед и остановился за спинами у трех рабочих сцены, которые, сложив руки на груди, наблюдали за представлением. Еще двое разговаривали по мобильным. На сцене в это время царила Флавия: в драгоценной диадеме и красном платье со шлейфом она в который раз стояла на парапете замка Сант-Анджело, объявляя о своей неминуемой смерти. И вот она прыгает, и снова гремит музыка, и занавес медленно закрывается… Один из рабочих сцены переключил внимание на экран телефонино своего напарника.

Как и в тот вечер, когда Брунетти с Паолой были в зале, зрители предсказуемо встретили самоубийство Тоски и финальные аккорды бурной овацией – ведь талантливым было не только пение, но и актерская игра. Комиссар отодвинулся на пару метров в сторону, чтобы видеть сценическое пространство по эту сторону занавеса, где певцы в это время собирались в группу, переговариваясь и пересмеиваясь.

Мужчина, державший блокнот-планшет, замахал рукой, приказывая трем ведущим персонажам встать потеснее, по центру, а остальным разойтись к кулисам. Занавес приоткрылся, и трое певцов, все чудесным образом возвращенные к жизни, явились перед публикой, которая встретила их громом аплодисментов. Вскоре Флавия вывела на авансцену дирижера – того самого, о ком за ужином у графа Фальера отозвалась как о «воинствующей посредственности», – а сама отошла назад и тоже стала аплодировать. Потом все четверо взялись за руки и занавес закрылся.

Со своего места Брунетти видел, как артисты поочередно выходят из-за занавеса к рампе, чтобы получить свою долю оваций. Видел, как Флавия надевает улыбку и ее лицо начинает светиться от удовольствия на виду у публики. И как быстро эта улыбка гаснет, стоит певице вернуться за кулисы.

Аплодисменты все не стихали, и помреж резко хлопнул в ладоши и потянул край занавеса с одной стороны, приоткрывая его, чтобы «звездная четверка» могла выйти на сцену. Он хлопнул еще раз, громче, но посмотрели в его сторону только трое. Тоска, которая как раз пила воду, отдала стакан костюмерше; Скарпиа начищал туфли, вытирая их по очереди о свои же штаны; Каварадосси засовывал телефонино в карманчик своего окровавленного камзола. Дирижера и вовсе след простыл. Брунетти однажды слышал, что артист, которому на сцене предстоит быть убитым, прячет под одеждой спринцовку с красными чернилами: их можно выдавить в момент выстрела или удара ножом. Пока зритель неутомимо рукоплескал, в голову комиссару лезли глупые мысли вроде того, а отстирываются ли эти чернила и есть ли в театре стиральные машины. Певцы во время представления сильно потеют: виной тому яркое освещение, а также нервное и физическое напряжение, ведь пение – процесс энергозатратный. Наверное, здесь есть не только стиральные машины, но и аппараты для химической чистки. Шоу-бизнес…

По кивку мужчины с планшетом Скарпиа вышел на середину сцены. Громкие аплодисменты. Когда они достигли пика, он повернул назад и на авансцене его сменил Марио. Аплодисменты – еще более громкие и продолжительные. Вернувшись за кулисы, тенор тут же вынул телефонино и продолжил разговор. Из-за занавеса на авансцену неспешно вышла Флория Тоска и замерла. Шквал аплодисментов.

Со своего места Брунетти видел, как она подняла правую руку, словно благодаря зрителей за энтузиазм и любовь. Уронив руку, Флавия медленно присела в реверансе – новая буря оваций. Потом она взмахнула рукой и отступила, безошибочно направляясь к просвету в занавесе, а затем скрылась за ним, уступая место дирижеру, который вернулся на сцену, для того чтобы утонуть в рукоплесканиях. Правда, на сцене он задержался недолго и, вернувшись, прошел мимо певцов, не удостоив их и