Дом - Таня Нордсвей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прикольно, что у тебя нет серийного номера, – хохотнул Люк, указывая на свою шею. – А то бы была сейчас как мы.
Он вскочил из-за стола, спародировав робота: медленно стал вращать руками и туловищем, забавно корча рожицы. Наша компания взорвалась от смеха. Столик под деревом во дворе освещал жёлтым светом фонарь, подвешенный на одну из ветвей. Мы играли который час, не обращая внимания на сгустившиеся сумерки. В этом свете вполне можно было разглядеть разложенные на столе игральные карточки. Пару из них Люк смахнул рукой, и они улетели под стол, откуда их выудили обратно мы с Аденом.
– А правда не было восстания машин? – всё ещё смеясь, спросила я.
– Неа, всё это круто, конечно, но искусственный интеллект не настолько умён, – подмигнул Аден. – Хотя с вашими отсталыми технологиями вы явно молились на то, чтобы вас поработили машины. Это же отстой!
– Аден! – Грейс выразительно на него посмотрела, но потом нас накрыла новая волна хохота.
✥✥✥
Через пару дней Томасу стало лучше, и он даже начал потихоньку выходить на террасу и во двор. Грейс вынесла для него стул, а парни поставили стол, где всегда была вода и что-то на перекус. После нашего с ним “второго” знакомства мне стало легче с ним общаться – он был со всеми словно на одной волне, однако пояснял некоторые новые слова, если понимал, что их смысл для меня незнаком. Иногда, когда он сам не знал трактовки, на помощь приходил Джаспер:
– Это как на литературном языке слово “убегать” или “сбегать”.
Томас кивал, тепло улыбаясь мне, устроившись поудобнее на стуле.
– А “кэхэм” это трус, – подтверждал Аден, жуя с энтузиазмом куриную ножку. Он успел немного поправиться. – “Бэкить” как “бэкнулся”, но только “отходить”.
– Ещё одно слово и моя голова взорвётся от такого сленга, – смеялась я.
Джаспер не оставлял попыток выяснить правду о доме, поэтому мы каждый раз узнавали что-то новое: находили новые газеты и книги, совпадения человека из газеты или фото в одном из номеров. Но заметно дальше мы не продвинулись. Наверное, ему было сложно принять это поражение. Вечером он каждый раз пробирался ко мне в гамак и засыпал там, до сих пор питая неприязнь к нахождению в том доме. Я его понимала. Мы с ним даже понемногу сдружились.
Утром Джаспер иногда составлял мне компанию в ежедневном беге вокруг дома, а днём, когда было особенно жарко, мы валялись на кровати и смотрели фильмы. Он оказался большим любителем смотреть кино в оригинале.
– Как ты можешь не любить фильмы в оригинале? – каждый раз наседал парень. – Ведь только так ты можешь услышать и прочувствовать то, что скрыто за фальшивым переводом!
А ещё у него был поразительный вкус на кино, книги и музыку – я никогда не встречала столь интересного собеседника. И что таить – о многих жанрах и фильмах я раньше даже не подозревала, так как была поклонницей современных адаптаций, считая всё древнее неинтересным старьём.
– Сегодня мы смотрим старое кино. Даже не пререкайся, – говорил он, вставляя кассету в дряхлый приёмник, что мы отыскали на складе.
За наши с ним проведённые “обеденные часы” я узнала больше, чем за всю свою школьную и колледжную жизнь вместе взятую – а ведь этот человек ни разу не посещал колледж и не имел высшего образования! Он прочёл множество книг на разных языках, которые “Ковчег” сохранил как мировое наследие человечества, в большей степени благодаря интересу, в меньшей – так как знал, что все эти труды будут утеряны, стоит им отправиться в космос. За время просмотров чёрно-белого французского кино я даже удивилась, что вскоре начала понимать этот язык и не подглядывать в субтитры!
И я полюбила классическую музыку, которую он слушал часто, включая диски на ноутбуке. Я поняла её суть и прочувствовала душой, ругая себя за то, что не сделала этого раньше – ведь теперь не было возможности сходить на живой концерт. Когда Джаспер погружался в музыку, он становился совсем другим: не подкалывал меня, не шутил над моей неуклюжестью и страстью к “старой рухляди”. Его черты лица разглаживались, и он выглядел безмятежно, улыбаясь мне одними уголками рта и понимая, что в этот момент чувствовала я. И да, он понимал меня слишком хорошо. Рядом с ним я чувствовала себя очень комфортно, наслаждаясь тембром его голоса, когда он цитировал отрывки из пьес Шекспира наизусть.
После полудня мы всегда собирались на кухне обедать, а потом в ход шли карты и настольные игры со стратегиями. Мне до сих пор ни разу не удалось выиграть самостоятельно – только если я играла в команде с кем-то, например, с Аденом. Один раз нам с Грейс всё-таки удалось обыграть парней, в честь чего мы с ней открыли бутылку вина из кладовки и отпраздновали свою победу.
Однажды вечером я всё-таки заглянула на третий этаж, где встретилась с Аденом.
– Решилась-таки, неженка? – парень тряхнул дредами, вынимая оттуда зелёный листик. Новое прозвище я получила за то, что мои ногти на руках начинали слоиться, стоило мне помыть посуду во время моей очереди на кухне. – А я уж думал ты так и не согласишься.
– С чего бы вдруг? – с вызовом посмотрела на него я.
– Мало ли ты не в восторге от меня? – он театрально развёл руки в стороны.
– Конечно-конечно. Веди уж.
Мы стали забираться по той самой хлипкой лестнице, которая вела на крышу. Я вспомнила, как в первый день решила туда не лезть и хмыкнула. Когда мы оказались наверху, я пожалела о том, что не забралась туда раньше – там находилась маленькая обсерватория, оснащённая телескопом и всякими интересными штучками. У меня перехватило дух, стоило мне взглянуть через него на небо.
Я никогда не видела столь прекрасных звёзд: они были словно вышиты на тёмном полотне неведомой рукой. А местами и вовсе рассыпаны, излучая нежное сияние.
– Небо – то, чего мне реально не хватало на “Ковчеге”, – тихо признался Аден.
– Почему? – также тихо спросила я, отходя в сторону и давая ему тоже посмотреть в телескоп.
– Потому что мы там были заперты и никогда не выходили наружу, – его голос был сравним с тихим шелестом. Я практически его не слышала, лишь смотрела, как шевелятся его губы в полумраке обсерватории. – А тут… бескрайний простор неизведанности и свободы. Свобода – высшая
