Море Дирака - М Емцев

Они рассмеялись.

- Нет, кроме шуток! Орт в людях не ошибается.

- Но он же меня совсем не знал! Он просто искал... создателя этого злополучного циркового номера!

- Правильно. Он видел отлично сработанный эксперимент и захотел заполучить экспериментатора к себе в фирму.

- А может, я склочник? Пьяница? Или... вообще подлец? Я, помню, хотел пойти к одному доктору в ассистенты, так он, прежде чем дать окончательный ответ, обзвонил всех, кто имел со мной дело...

- И не взял?

- Не взял.

- Были блестящие аттестации?

- Нет. Хотел взять, но не смог.

- А!.. Ну, у Орта так не бывает! И вообще людей он подбирает только по деловым качествам, все же остальные свойства проявляются потом... К сожалению! Имейте в виду, юноша, у Орта великая душа, но он беззащитен против сволочей. Он теряется и их присутствии. Но хороших людей лелеет и в обиду никому не дает. Будьте хорошим человеком, и у вас будет великолепный шеф и отличный друг. Вы ведь хороший человек, Подольский? - Урманцев без тени улыбки смотрел прямо в глаза.

- Мне кажется, что я хороший человек, - чуть помедлив, серьезно ответил Михаил.

- Ну, сами себе мы всегда кажемся хорошими.

- Нет, не всегда. Я иногда очень мучаюсь, когда чувствую себя нехорошим.

- Отличный аргумент! Главное - очень последовательный и безукоризненно скорреллированный с вашей первой тезой, где вы утверждаете, что вы хороший.

- Единство и борьба противоположностей, - улыбнулся Михаил. Ему нравился Урманцев, и он не обижался, когда ловил в его словах оттенок насмешливого превосходства.

- Ну ладно. Пусть внутренние противоположности раздирают ваше единство, но над заданием вы подумайте. Приходите сюда в следующий вторник. Часов в десять. Вас примет Евгений Осипович. Он сейчас дома добивает свою монографию. Надеется закончить к понедельнику. Я думаю, что так оно и будет. Посему, до вторника.

...Но этой встрече не суждено было состояться. Евгений Осипович Орт умер в субботу вечером. Подольский узнал об этом только во вторник, когда пришел в институт.

7

Директор института вышел из-за стола и поздоровался с профессором Доркиным. Усадил его в кресло и, отойдя к окну, сказал:

- Я обращаю ваше внимание, Ефим Николаевич, что это недопустимое явление в деятельности нашего института вообще и в жизни вашей лаборатории в частности. У нас есть лимиты по расходованию электроэнергии. Мы не можем посадить весь институт на голодный паек только потому, что ваша лаборатория стала вдруг потреблять энергию, предназначенную для всего института.

Вот просмотрите, пожалуйста, акты главного энергетика, докладные дежурных электриков, сигнал районного энергетика и вообще. Это материалы за последние два месяца.

Директор вернулся к столу и сердитым движением подвинул заведующему электрофизической лабораторией стопку не очень чистых, помятых бумажек. Ефим Николаевич, поморщившись, принялся рассматривать документы.

- Самое печальное, Ефим Николаевич, - говорил директор, - что лично вы не можете сказать ничего вразумительного, чтобы хоть как-нибудь объяснить эту скандальную ситуацию.

Ефим Николаевич несколько секунд рассматривал выцветшие брови директора.

- Не могу, батюшка, не могу, - сказал он и вздохнул. - Все это как-то сразу навалилось на меня... Признаюсь откровенно, не разбирался, не интересовался я этим делом. Думал, брешут энергетики, как обыкновенно. Вечно они чем-то недовольны.

- Нужно принимать срочные меры.

- Приму, родной, приму. Сейчас приду и всыплю этим христопродавцам. По первое число всыплю.

- Но... вы там не особенно, Ефим Николаевич, - неуверенно сказал директор, - чтобы не было так, как в прошлый раз. Конечно, разобраться надо и наказать кого следует, но... вы сами понимаете, у вас очень способные ребята, и с ними... Одним словом, вы не очень-то круто.

- Нет уж, батюшка, Алексей Александрович, позвольте мне самому определить меру наказания. Я не допущу, чтобы в моей лаборатории, тишком-нишком какие-то эксперименты ставились. И вы, Алексей Александрович, ученый, и я ученый. Мы знаем, что такой колоссальный расход энергии может быть связан с постановкой экспериментов в области сильных взаимодействий. В плане моих работ по лаборатории таких опытов не значится. Это я заявляю вам со всей категоричностью, ибо план подписан мною. Значит, что? Значит, какой-то сукин сын или сукина дочь, - директор поморщился, - простите за выражение, ставит опыты без моего ведома. Осуществляет какую-нибудь гениальную идею. У них там много идей. Разных, и гениальных, и... похуже... Я в принципе не против самодеятельности. Но чтобы без моего ведома, это уже извините! Я самым строжайшим образом пресеку. Я им покажу!..

- Успокойтесь, Ефим Николаевич, - сказал директор. - Вам вредно волноваться. Не горячитесь.

- Благодарю за совет, дорогой Алексей Александрович, но позвольте... Одним словом, я вас скоро проинформирую об этом деле и о принятых мною мерах.

Маленький и седой, подвижный как ртуть Ефим Николаевич выпорхнул из глубокого кресла и понесся к двери. Директор с улыбкой посмотрел ему вслед и покачал головой.

...Через некоторое время в электрофизической лаборатории разразилась гроза. Сотрудники поеживались, проходя мимо кабинета своего зава, откуда доносились треск молний и раскаты грома. Недаром ученики прозвали Ефима Николаевича "Цунами". Его ярость была стихийной и неуправляемой. Он сметал на своем пути любое препятствие и не терпел никаких возражений. Ему нужно было отбушевать. После этого он становился добрейшим и нежнейшим человеком, которого все любили и уважали. Приступ бешенства сменялся у него состоянием задумчивого созерцания. В такие минуты он, казалось, с удивлением и грустью изучал плоды своей кратковременной бурной деятельности. Он был легко отходчив, милейший Ефим Николаевич, но это мало утешало тех, кого накрывала волна "Цунами".

- Мильч, к шефу!

Роберт вошел в кабинет, когда ураган достиг своего апогея. Шеф был без пиджака, воротник рубахи расстегнут, узел галстука сполз к центру тощей груди. Епашкина с заплаканными глазами сидела на стуле и пила воду из граненого стакана. Зубы ее постукивали о стекло.

- Ах, это вы! - издал рычание Ефим Николаевич.

"Людоед, чистой воды людоед", - подумал Мильч.

- Признавайтесь! - заорал шеф. - Вы двое! Вот вы. Вы и вы! Я все знаю! Вот у меня журнал! Вы больше всех торчали здесь по вечерам за эти два месяца!

Он размахивал канцелярской книгой, в которой велась запись внеурочных работ лаборатории.

- Она уже призналась, нет, не то, она уже рассказала о своих работах. У нее не может быть такого абсурда. И я ей верю. Видишь, плачет! Я ей верю, а вам не поверю. Что бы вы мне тут ни говорили! Я вас знаю, я все знаю. Думаете, я не знаю?