Капитанские повести - Борис Романов

— Слышь, Жила, кэп-то с якоря снимался! А нас по ветру несет, широковата шлюпчонка, не хуже Алькиного зада, вишь как парусит! Натяни рукавицы, хоть они и на рыбьем меху. Нам бы теперь на остров упакать, а то дальше я и не знаю, куда выплюнет…

Коля Жилин наклонил голову к мотору, так что неясно стало, согласился он или хотел посмотреть, как там температура у двигателя.

Впрочем, это уже и не нужно было, потому что Витя Конягин увидел, как справа томительно промигнула слабая желтоватая звезда. Витя зажмурил глаза, опять открыл — ничего не видно.

— Жила, давай правее, я его видел, ей-богу! — не утерпев, Витя сам потянул за румпель.

Шлюпка наклонилась, косо съехала вбок по волне, и Алик Юхневич, что-то крича, спотыкаясь, полез к ним. Опять хлестнула через борт вода, но Коля выровнял шлюпку, и Алик растянулся на продольном сиденье у мотора, пытаясь тоже вцепиться в румпель.

Коля Жилин, согнув ногу, резко ударил его в бок, оттолкнул в сторону. Отклоняясь, Коля сдвинул на стоп рукоятку газа; мотор закашлялся, залопотал и замолк…

7

Итак, Юрий Арсеньевич, кажется, сделал все, что мог сделать. «Арктур» рывками натягивал обе якорные цепи, и под кормой глубина была всего два метра с небольшим, что в незнакомом месте и без подробных промеров, у самого островка, было менее чем достаточно. Если бы года два-три назад Юрию Арсеньевичу доложили, что из-под винтов летят водоросли, он бы, наверное, во-первых, немедленно остановил машины, а во-вторых, или даже еще раньше, чем во-первых, наверняка бы почувствовал холодок под сердцем, заставляющий напрягать брюшной пресс, словно в ожидании удара. Но, плавая на «Арктуре», он уже давно привык к работе на малых глубинах, когда из-под винтов, случалось, летели не только водоросли, эта самая морская капуста, но и песочек, а то и шлепки глины или ила. Нет, все-таки глубина в два метра под кормой в этом месте была, очевидно, допустимой. Предельно допустимой.

Юрий Арсеньевич, перекатывая и согревая между ладонями отсыревшую сигарету, ходил по рубке от одной двери к другой.

«…На шлюпке что-то с мотором, иначе бы они сразу подошли к борту или хотя бы зацепились на бакштов под кормой. Но если мотор скис, значит, шлюпку несет по ветру. На веслах они втроем не удержатся. Хорошо, если их выкинет на Баклыш, а если промахнутся? Тогда до ближайшего берега им дрейфовать с десяток миль, несколько часов, а может быть, и до рассвета. Это в том случае, если по дороге шлюпку не выкинет на одно из мелководий. И если не перевернет. И если они не замерзнут. И если…»

— Боцман, что у них из одежды есть?

— Так сами видели, Юр-Арсенич, как обычно, в телогрейках. Вот только… — Боцман кашлянул, — вот только Жилин в ботинках своих, в прогарах, пошел…

— Это почему еще?

— Да я ему предлагал сапоги из БУ, поношенные, так он отказался, драные, говорит…

— А совесть теперь как, все жмешь, боцман?

— Как же не жать, Юр-Арсенич, кто же его знал, что так получится, — обиделся боцман и стал дышать на пальцы, показывая, что и он тоже намерзся да и вообще сейчас придирки ни к чему.

И он был прав. Еще никогда боцману не ставили в упрек, что он так прижимист. На то он и был боцман, хороший моряк и бережливый, расчетливый мужик, хозяин, у которого не пропадал даром даже конский волос из старых расползшихся кистей, — он его отмачивал от краски и употреблял в изготовление матиков для вытирания ног. Да и мотористы вечно надоедали боцману насчет сверхштатной одежды и обуви. Юрий Арсеньевич походил-походил туда и обратно и спросил старпома:

— Сколько у них сигнальных ракет?

Старпом отрешенно ответил:

— Не знаю…

Юрий Арсеньевич отвернулся. Нет, все так, как полагалось предугадывать! Стоило только случиться происшествию, как тут же на первый план выперли разные необставленные, неучтенные и упущенные мелочи, вдруг разрастаясь необратимо, как раковая опухоль, вытесняя все остальное и знаменуя собой тайные пробелы в судовой службе, за которые не только могут строго спросить, — дело не в этом, — за которые потом самому будет стыдно.

— Кто же будет знать, сколько там ракет? Дядя Митя дворник, что ли, а, старпом?

Евгений Сергеевич ничего не отвечал, стоя в темноте рядом с боцманом.

Боцман пошевелился и сказал:

— Там аварийные фальшфейера должны быть в банках… Может, катер к спуску готовить, Юр-Арсенич?

— Готовьте, только полностью пока не расчехляйте. Да пусть стармех сюда придет.

Боцман обрадованно заторопился вниз.

«…Посылать катер пока тоже ни к чему. Что он найдет в темноте, в шторм да еще в снежном заряде? Но пусть на судне будет видимость действия, это отвлечет команду и попутно подготовит ее к тяжелой работе: с рассветом, очевидно, катер придется все же посылать. Больше ждать уже будет нельзя. Весьма вероятно, это нужно будет сделать еще раньше, как только будет мало-мальски подходящая видимость. Да, катер нужно готовить, молодец боцман…

…Всякие бывали обороты, но и этот хорош. Главное — трое. Не смешно, если с ними что-нибудь случится. И из-за чего? Из-за забытой всеми бочки!..

…Ну было бы дело, а то и дела-то нет! Как она мгновенно ушла! Впрочем, так всегда бывало. Ах, черт возьми, главное — трое. Только бы остались живы. Ну пусть поморозятся, если уж на то пошло, только бы не больше. И опять эта мелочная дребедень. Прогары! Боцман жмот, а ты почему сам не посмотрел, в чем моторист в шлюпку лезет? Фальшфейеры! А почему же ты старпома такого терпишь, если его насильно, да и то раз в полгода, можно заставить в шлюпках копаться? Мотор… Опять что-то недосмотрели!..»

Юрий Арсеньевич рванул дверь и шагнул в сугроб на мостике.

Он знал, что не был абсолютно хорошим капитаном на счету у начальства. Ему даже иногда казалось, что начальство специально придерживает мелкие недостатки в его работе при нем, зная о них, — чтобы при крупном промахе было к чему придраться и дать делу полный разворот и треск.

Но суть была не в этом. Он никак не мог привыкнуть к тому и примириться с тем, что вынужден был рисковать собой и людьми из-за никчемной, по его мнению, работы.

Он обошел верхний мостик и шлюпочную палубу, почти по колено в снегу. Ветер, как флагами, хлопал чехлами прожекторов и залезал под куцую капитанскую телогреечку — такую же, как у всей команды.

«…А ведь Конягин собачился на днях с боцманом, что телогрейка коротка; как-то он там, бедолага?..»

Ветер срывал с трубы и стлал по надстройкам приторный дым работающих дизелей. Внизу, в мутной черноте, плескалась вода. Снег полосами реял в свете подпалубных плафонов, и оставалось самое неприятное — только ждать.