Капитанские повести - Борис Романов

— Ну что, золотая рыбка, к нам для балласта? — спросил его Витя Конягин. — Да слезь с банки, у тебя же сапоги грязные.

— А тебе жалко, да? — Алик уселся поближе к теплому мотору, поджал тяжелые губы, натянул рукавицы и замер.

Коля Жилин обождал, пока ступил на трап третий механик, разогревавший мотор в шлюпке; когда механик повис на трапе, Коля врубил сцепление на задний ход и дал газ. Грохоча алюминиевым корпусом, шлюпка поползла назад, вдоль казавшегося бесконечным длинного черного корпуса «Арктура». Коле было хорошо, он сидел на корме, а Витя Конягин не выдержал:

— Ты бы хоть коптил поменьше, золотая рыбка, раз в сутки морду моем.

— Три, — ответил Коля Жилин.

— А поспать еще надо же?..

Алик Юхневич сидел лицом к судну и считал про себя сварные швы, соединявшие листы обшивки. Он вздрогнул, когда шлюпка дернулась вперед, и снова стал считать швы, уже в обратном порядке. Швы были приятные на вид, толстые и плотные, и шлюпка отскакивала от них, как от резиновых. Коля Жилин положил руль на борт, чтобы скорее отойти от судна, потому что полупустую шлюпку слишком уж плотно прилепило к борту очередным шквалом.

Коля ловко провел шлюпку по самому краю пенистого водоворота, раскрученного винтами «Арктура», и кинул ее по круговой вокруг судна; еще была пара минут погарцевать на воде под завистливыми взглядами молодых практикантов-матросов, вооружавших гак на кормовом подъемном блоке.

Шлюпка пересекла звенящую под алюминиевым бортом полянку раздробленного в двухкопеечные монетки молодого льда, и Витя Конягин с ходу продел в проушину бочечного рыма носовой фалинь из плетеного нейлона. Он набрал слабины и подал концы Алику Юхневичу:

— Держи да не отпускай далеко, возьми в одни оборот вокруг крепежной утки.

— Не хуже тебя знаю, — сказал Алик.

Витя Конягин сморщил свой длинный серый нос, так что тот стал немного даже похож на гофрированную дыхательную трубку от противогаза, и ничего не ответил.

Алик стал деловито накутывать концы фалиня на крепежную утку.

— Коля, приглуши мотор малость, я сказану этому отпрыску. Смотри вниз. Не бойсь! Бочка чуть жива. Так? Если вдруг начнет тонуть без твоего спросу, успеем мы эту веревку отвязать? Нет? А она из нейлона. У тебя плавучесть подходящая, а мы с Жилой что будем делать? В эту бочку тонн пятнадцать воды наберется, думаешь, не утянет шлюпку вниз? Распутывай конец и держи в руках, покуда рым на судовую лебедку не зацепим. Колю Жилина не брызгай, он этого не любит, понял, золотая рыбка?

Алик Юхневич обернулся, столкнулся взглядом с темными, словно они состояли из одних только зрачков, глазами Коли Жилина и послушно взял концы в руку.

Коля Жилин приглушил мотор.

— Греется.

— Это в такую-то холодину, в этакий-то колотун, не трепись, термометр врет, поди.

— Ладонь шипит, видишь, водяной насос плевками работает.

— Эхе! То ль что такое? Приглуши малость, счас нас Арсеньич зацепит.

Широкая черная корма «Арктура», с белеющим даже в поздних сумерках названием, расплескивая воду, медленно надвигалась на них.

Оттуда, с кормы, потянуло теплым запахом гребных электромоторов и шумом вентиляторов, и осветительные люстры с кормового блока уже почти склонились над шлюпкой.

Коля Жилин выключил мотор.

— Конкретней, конкретней кончик подавайте, ветер с борта заходит. Поживее, не телят на водопой снаряжаете! Конягин, держитесь, машины работают! — капитанский голос в судовой трансляции был по-левитански пружинист и ясен.

Стало слышно, как близко загремели, вращаясь, трехметровые арктуровские винты, и дюралевую шлюпку замотала, закрутила, заколотила о жесткий бочечный рым тугая, крученая, зеленоватая под люстрами освещения, струя.

— Алька, держись как следует, концы собой прижми! Коля, мотор! Вишь, сбоку дуть стало, — закричал Витя Конягин.

С кормы «Арктура» на шлюпку подали легкий бросательный конец, боцман торопливо, в одно движение, прихватил его к толстому стальному подъемному тросу, но корма «Арктура» уже проваливалась под ветер, и шлюпка совсем уходила вбок.

— Юрий Арсеньич, относит корму, не успеем трос взять, — вопил, вытягивая руку с концом бросательного линя, Витя Конягин, — вяжите еще один бросательный!

Однако надвязать конца не успели, и Витя Конягин, едва не упав, выпустил из руки плетеную грушевидную легость, набитую свинцовым суриком.

— Ох, ушла, золотая рыбка, — сказал Витя Конягин и выругался, — вишь как дует!

Пронзительней загремели, разрывая; воду, судовые винты, бугром вспухла вода под «Арктуром», и корма его снова медленно пошла к шлюпке, пересиливая тугой леденящий ветер. Но бочка под шлюпкой чуть заметно повернулась, всхрапнула, словно тюлень вздохнул, вырвала нейлоновый фалинь из-под Алика Юхневича. Алик упал в хлынувшую через борт воду, почувствовав, как его кто-то резко и больно ударил по лицу.

Шлюпку быстро понесло по ветру прочь от «Арктура».

5

Юрий Арсеньевич откинул оконную крышку на кормовом посту управления, мигом залепленную снегом, и заорал себе под ноги, на ют:

— Боцман, жи-во к якорям!

— Он уже убежал.

— Шлюпку видите кто-нибудь? Нет? А ну смотри внимательней да не вперед, черт возьми, а под ветер, за корму! Какого дьявола у них мотор не работает?..

«…Ну вот, все опять сначала. Бочка, конечно, утонула, как и предполагалось ожидать. Но где же шлюпка, и что у них с мотором случилось? Утонуть не утонут, но и поймать шлюпку среди отмелей тоже нельзя. Ну, черт возьми!..»

Юрий Арсеньевич с треском швырнул обе перчатки на ходовой пульт, повернулся, включил прожектор, отрегулировал фокус, попробовал пошарить лучом за кормой. Где там! Прожекторный луч увяз в снежной толкотне, пройдя каких-нибудь пару метров, да и свет в сумерках был не обычной угольной синевы, а какой-то белесый.

Юрий Арсеньевич щелкнул выключателем. Прожектор был ни к чему.

— Боцман, выбирайте якорь! — крикнул он в трансляцию и ощутил, что его начало подташнивать, как от голода, и слюна стала какой-то противной, будто он натощак накурился махорочных сигарет. Юрий Арсеньевич покривился, сжал зубы, схватил перчатки и побежал в ходовую рубку.

Володя Басюков с готовностью отодвинулся, уступая ему локатор. Юрий Арсеньевич вцепился взглядом в экран, расставив пошире ноги и каблуками чувствуя, как мерно подрагивает судно от щелчков вползающей в клюз якорной цепи, как слишком уже замедлен ритм этих щелчков, хотя мотор на баке гудел натужно, перетягивая цепь горбатыми звездочками брашпиля, и по звуку мотора было слышно, что он включен боцманом на самую высокую скорость.