Дитя общины - Бранислав Нушич

— Остановитесь! Остановитесь!

Бедняга учитель, подумавший было, что имеет дело с ревнивым вдовцом пенсионером, каких всегда много сидит в парке у министерства финансов, припустил снова. Но потом он узнал в быстро приближавшемся преследователе портного Йоцу, человека, который весьма скверно кроил костюмы, но имел исключительно красиво скроенную свояченицу (они с учителем объяснились друг другу в любви, и он обещал на ней жениться). Учитель остановился и подождал своего будущего свояка.

— Постойте, вы потеряли записку!

— Записку? — испуганно переспросил учитель музыки.

— Да, — сказал портной. — Вот эту.

— Дайте ее мне, дорогой господин Йоца.

— Что? Дать ее вам? Разумеется, я дам, но прежде я попросил бы вас объясниться, господин будущий зять!

Слова «господин будущий зять» портной произнес решительно, будто отхватил их ножницами. Впрочем, у портного было полное право проявлять решительность. Учитель музыки обещал жениться на его свояченице еще семь месяцев назад; в связи с этим он проводил с ней время весьма приятно и весьма часто приходил к портному ужинать. Портной, разумеется, уже несколько раз требовал от учителя ответить, когда же будет свадьба, но тот увертывался от ответа. Портной решил воспользоваться случаем — подобранная им записка была той самой, которую сунули в пеленки и которая гласила: «Я бедная женщина и по своей бедности не могу прокормить этого ребенка, а потому оставляю его здесь, в надежде, что добрые люди подберут и воспитают его».

Представьте себе, каково было учителю, когда он увидел в руке портного злополучную записку, начертанную его собственной рукой.

— Итак, что это такое? — спросил портной таким тоном, словно говорил с должником, не заплатившим за зимнее пальто, сшитое в позапрошлую зиму.

— Записочка, — постарался ответить спокойно учитель музыки.

— Написанная вами?

— Нет.

— Как же нет, когда вы тем же почерком пишете любовные письма моей свояченице?

— Ну и ладно, — сказал учитель музыки, не ведая, что говорит.

— А чей это ребенок упоминается в записке и что это за бедная женщина?

— Не знаю.

— Зато знаю я! — воскликнул портной. — Теперь мне ясно, почему вы уклоняетесь от женитьбы на моей свояченице. Забирайте свою записку, и прошу вас никогда больше не переступать порога моего дома. Считайте, что все кончено!

С этими словами портной протянул записку и удалился широкими шагами, словно генерал, объявивший благодарность своим войскам.

Напрасно учитель музыки чистым лирическим тенором дважды прокричал ему вслед: «Господин Йоца, господин Йоца!» Портной даже не оглянулся, продолжая вышагивать гордо и победоносно.

Учитель музыки вздохнул и прижал локтем Неделько, который своими интригами за какие-нибудь полчаса разбил уже вторую любовь. По Балканской улице он вернулся к дому господина Симы Недельковича и, не обращая внимания на идущих по улице кухарок, положил ребенка перед воротами, а сам удалился, не оглядываясь.

Так с трудом осуществился замысел, которым автор романа и господин Сима Неделькович поделились с учителем музыки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, в которой господин Сима Неделькович едва не становится коллекционером, а госпожа Босилька, его жена, вместо детей рожает идеи. Тем временем Неделько с порога дома ступает на порог счастья, но не становится счастливым хотя бы потому, что на этом роман закончился бы, а у автора, между прочим, есть материал еще на несколько глав

Казалось, Неделько был посвящен в намерения господина Недельковича и сделал со своей стороны все, чтобы помочь их осуществлению. Оставленный учителем музыки перед воротами, он, молчавший целый час, заревел так, что его было слышно даже на верхнем этаже.

Господин Сима Неделькович впал в отчаяние, когда увидел, что учитель музыки с ребенком под сюртуком вынужден был присоединиться к какой-то женщине, и теперь он озабоченно думал и строил различные предположения, подобно начальнику порта, у которого бурей унесло корабль в открытое море. Но вдруг забот как не бывало — он услышал, как у ворот дома раздался уже знакомый его слуху рев.

Это произошло в ту минуту, когда они со своей молодой женой, госпожой Босилькой, пили чай. Он уронил ложечку, сделал невинное лицо и повернулся к жене.

— Не кажется ли тебе, Босилька, что откуда-то доносится детский плач?

Госпожа Босилька прислушалась, поставила чашку с чаем, подбежала к окну, посмотрела налево, направо и всплеснула руками.

— Боже мой!

— Что там? — вскакивая, спросил господин Сима, по-прежнему прикидываясь невинным, как горлица.

— Иди, иди сюда, посмотри. Подойди к окну, погляди: что это лежит перед нашими дверями?

Господин Сима подошел к окну и изобразил искреннее удивление.

— Какой-то сверток?

— Какой сверток, разве ты не видишь, что он дергает ручками и плачет?

— Вот тебе на! — по-прежнему удивленно сказал господин Сима. — Откуда взялся ребенок перед нашими дверьми?

Госпожа Босилька позвонила, а господин Сима приказал слуге выйти на улицу и принести то, что лежит перед дверями. Вскоре слуга принес Неделько, который, оказавшись в комнате, так мило улыбнулся господину Симе, что тот струхнул, как бы Неделько не узнал его и как бы госпожа Босилька не заметила, что они с Неделько обменялись взглядами.

— Посмотри, какой хорошенький и какой большой! — воскликнула госпожа Босилька.

При этих словах господин Сима снова оцепенел от страха — ему пришло в голову, что госпожа Босилька может увидеть, как они с сыном похожи друг на друга.

К счастью, госпожа Босилька, внимательно рассматривавшая ребенка, на это внимания не обратила. Поняв, что опасность миновала, господин Сима быстро запустил руку в пеленки и нашел там записку, которую тут же прочел вслух своей женушке. При чтении записки у него выступили на глазах слезы, и, вытирая их, он сказал извиняющимся голосом:

— Ты не можешь представить себе, как в таких случаях у меня болит сердце. Когда я вижу брошенного ребенка, я просто не могу сдержать слез.

— Я тебе верю, — ласково ответила жена.

— Знаешь что, дорогая, — продолжал господин Сима, словно это только что пришло ему в голову, — как было бы хорошо, если бы мы, оба такие добросердечные, усыновили ребенка? Своих детей у нас нет…

— Придет ночь, так скажем, каков был день.

— Это правда, на свете всякие чудеса бывают, почему бы и мне не иметь ребенка? В бога я камня не бросал, но… — Господин Сима после этого «но» немного смешался, поскольку не знал, как ему закончить так удачно начатую фразу. — Но… при существующем положении вещей ребенка у нас нет.

— Ах, как порой господь бывает немилостив! — сказала со вздохом госпожа Босилька.

— И жесток! — с горечью добавил господин Сима, словно желая сказать, что имеет все основания жаловаться на бога.

— Да! — согласилась госпожа Босилька тоном, в котором чувствовалось, что его беда касается и ее.

— Значит, — продолжал господин Сима, — при существующем положении вещей или, другими словами, учитывая фактическую сторону дела, в данное время детей у нас нет.

— Нет! — решительно подтвердила госпожа Босилька эту простую истину.

— А что, если нам усыновить и вырастить ребенка, которого сам бог положил к нашим дверям?

Госпожа Босилька серьезно задумалась, а потом спросила своего супруга:

— Скажи мне сперва, ты уверен, что у нас не будет детей?

Но вопрос этот она задала таким тоном, каким, скажем, отчаявшийся кредитор спрашивает своего должника: «Неужто вы в самом деле не собираетесь заплатить долг?!»

Господин Сима посмотрел на Неделько, как смотрят на оплаченный вексель, пожал плечами и снова сослался на существующее положение вещей, на бога и его перст.

Поскольку госпоже Босильке от божьего перста толку было немного, она поняла, что решать придется ей самой.

— Хорошо, Сима, — сказала она, — но подумаем об этом серьезно и трезво. Этого ребенка надо выкормить, вырастить, воспитать…

— Конечно! — согласился господин Сима.

— А к чему мучиться, если можно взять ребенка, который уже выкормлен, выращен, воспитан…

— Как это?

— А так. Почему бы тебе, например, не удочерить мою младшую сестру? Ей уже восемнадцать лет, она выкормлена, выращена и воспитана.

Господина Симу это предложение привело в ужас. У него в доме уже была свояченица, та самая, которую он получил вместе с приданым, а теперь, по настоянию жены, надо было взять и другую свояченицу, да еще удочерить ее. Набить дом свояченицами означало бы не что иное, как открыть пансион, в котором бы свояченицы кормились за его счет.

Ему стало поистине страшно. Он уже видел себя в роли директора пансиона; видел в каждой комнате по пианино, а у каждого пианино — по учителю музыки; видел толпу портних, свах и разносчиков писем; видел столы, диваны, оттоманки, заваленные нотами и журналами мод; видел стены, сплошь залепленные открытками, видел повсюду фотографии, искусственные цветы, веера, альбомы с надписями «Поэзия»; видел свой стол, заваленный счетами от разных модисток, фотографов и кондитеров; и, наконец, как бы в перспективе, он видел в этой свалке всякой всячины свою тещу, которая торчит в доме каждый день под предлогом присмотра за дочерьми и упрекает зятя за то, что он мало выводит их в общество или хотя бы не собирает это общество в своем доме, чтобы девушки были на людях.