Безвременье - Влас Дорошевич

Губернский земский властитель дум и сердец 

 Сегодня вечером я хотел пойти в цирк Медрано и посмотреть новых клоунов, которые интересуют Париж, но остаюсь дома, чтоб заняться г. Родзянко.

Г. Родзянко стоит того, чтоб из-за него забыть клоунов цирка Медрано.

Г. Родзянко выбрали только в председатели екатеринославской губернской земской управы, а он счёл долгом произнести тронную речь.

Вступая на стул председателя губернской земской управы, он обратился к служащим со словом.

Во-первых, г. Родзянко объявил, что ему не нравится образ мыслей многих из гг. служащих, и обещал «принять меры» (?), чтоб все и по всем вопросам держались самого желательного образа мыслей.

Во-вторых, г. Родзянко объявил, что он не потерпит ничьего вмешательства, и запретил кому-либо когда-либо на него, г. Родзянко, жаловаться.

Так была провозглашена екатеринославская независимость, и Екатеринославская губерния была объявлена папской областью, с папой Родзянко I во главе.

Папа Родзянко будет диктовать, как надо думать, и на папу Родзянко нельзя жаловаться.

Папа Родзянко будет непогрешим.

Духовным детям Родзянко останется только слушаться папы.

Г. Родзянко говорит:

— За Екатеринославскую губернию можете быть спокойны! В екатеринославском земстве все будут по образу мыслей маленькие Родзянки.

Но он требует за это одного:

— Зато я не потерплю никакого вмешательства со стороны России, Австрии, Германии или какой бы то ни было другой державы.

Совершенно самостоятельная особая область.

Там будет устроен центральный склад мыслей для всей губернии.

Особый стол с надписью крупными буквами:

— Мысли.

Прочтёт какой-нибудь Родзенок в газете, — ну, положим, — о македонских комитетах.

— Вопрос, чёрт возьми, политический!

Надо в губернскую земскую управу за мыслями идти.

Подойдёт к столу, поднимет руку, замазанную чернилами:

— Дозвольте спросить!

— Что вам?

— Да вот в газетах пишут, будто македонские комитеты. Так каких мне на этот счёт мыслей держаться?

— С разрешения г. председателя губернской земской управы, вы можете считать македонские комитеты вздором!

— Слушаю-с!

Остаётся только идти домой:

— Ну, жена! Объявляю тебе, что все македонские комитеты — вздор. И детям скажи. Дрянь-мальчишки газеты читают. Как бы иначе не помыслили.

Теперь только за гостями следить.

Приходит Иван Иванович, рассаживается и начинает, — ведь в Екатеринославской губернии всегда большое дело до того, что делается в других, «не наших» странах:

— А вот, пишут, что македонские комитеты. По-моему, это здорово! Расшибить бы эту Турцию, чёрт бы её драл!

— Насчёт Турции не знаю как. Может быть, чёрт бы её драл. А может быть, и не чёрт бы её драл, — не спрашивал. Но насчёт македонских комитетов знаю с полной достоверностью, что это вздор!

— Но почему вы так думаете?

— Думаю так с разрешения г. Родзянко!

— Но позвольте…

— Извините! Никогда не позволю в своём доме думать иначе! Жена, отвори форточку! Тут Иван Иванович не надлежаще надумал! А вас, Иван Иванович, прошу оставить мой дом и быть уверенным, что о вашем образе мыслей сегодня же будет известно г. председателю губернской земской управы!

— Ради Бога!.. Что вы?.. Пощадите! У меня семья, дети!..

— Не могу-с! Г. Родзянко следит за чужим образом мыслей, и мы все обязаны. Иначе, как же ему знать, как кто мыслит!

И в тот же вечер — «доклад».

— Так и так, имею честь донести на зависящие действия и распоряжения, что Иван Иванович, сидя у меня в гостях, позволил себе ненадлежаще мыслить!

— А-а! Хорошо! Благодарю! Благодарю! Ну, а в доме у вас как? Ничего?

— Точно так. Никаких мыслей не замечается.

— Дети?

— Держатся в мыслях установленного образца.

— Жена?

— Тоже установленного образца и на третьем месяце беременности.

— Гм… гм… Однако, я замечаю, что вы держитесь образа мыслей фривольного!

Что остаётся бедному служащему?

Задрожать, побледнеть, залепетать:

— Н… н… не я… Ей Богу, н… н… не я…

— То-то! А то ведь и со службы прогоню!

— Есть воля ваша!

— И жаловаться на меня некому!

— Кому же жаловаться. Вы наш отец, мы ваши дети.

— Папа!

— Дозвольте ручку-с!

Идиллия!

На таких условиях г. Родзянко обещает России спокойствие Екатеринославской губернии, в обмен на независимость.

Послушайте, однако, г. Родзянко, произносящий тронные речи при вступлении на председательский стул и печатающий их в «Южном Крае».

Вас ведь не выбирали ни в духовники, ни в гувернёры, ни в соглядатаи, ни в короли.

Вас, просто-напросто, — да и то по ошибке, — избрали в председатели губернской земской управы.

Вы бы и реформировали дороги и мосты, а не умы!

Тип (Немножко провинции)

Аккерманский герой.

Только что дал «плюху» земству. Добился нового избрания в председатели уездной земской управы и «швырнул» своё избрание собранию в лицо:

— Я вообще не сторонник земских тенденций!

Господин Пуришкевич.

Щеголеватый молодой человек. На руке золотая браслетка. Манеры заискивающие. По полу приятно скользит. Занимается стихосложением.

Душу имеет возвышенную.

Я имел удовольствие познакомиться со скользящим г. Пуришкевичем в неприятную для него минуту.

Ко мне, фельетонисту одной из одесских газет, вошёл молодой человек в браслетке, растерянный и пришибленный.

Г. Пуришкевича, председателя аккерманской земской управы, побил земский архитектор.

«Инцидент» очень живо обсуждался тогда южной печатью, и г. Пуришкевич объезжал редакции.

— Вы понимаете… замахнуться на земца!.. на молодого земца, всей душой стремящегося к служению земским идеям… Такое варварство!.. Такая дикость!.. Прямо некультурно! Прямо некультурно!

Он говорил, конечно, горячо. Живописно. Жестикулировал.

А браслет с «бульками» так и звенел, так и звенел на его руке.

Скользкий молодой человек показался мне человеком с «коготком»!

Я смотрел на него и думал:

— Ох, брат! Кажись, и сам ты тоже «кока с соком»!

Вскоре мне пришлось быть в Аккермане, и там я узнал, в чём дело.

«История» вышла из-за плана новой больницы или училища, — не припомню.

— Этот план не годится! — заявил г. Пуришкевич. — Что это за фокусы такие? Только расход. Нам эти роскоши не нужны.

— Это совсем не «роскоши», а то, что требуется, чтобы здание было гигиенично! — возразил земский архитектор.

— Прошу вас не рассуждать, а делать, что вам говорят. Вот и всё! Потрудитесь переделать это так-то, это так-то!,

— Но под таким планом архитектор подписаться не может!

— А не можете и не надо! Можете уходить!

— То есть, как это «уходить»?

— А так! Мне ваши рассуждения не нужны. Я сказал, — и должно быть так сделано. Не желаете, — вон!

— Что-о?

— Вон! Нахал! Люди!

Если бы он напал на человека более культурного, — тот нашёл бы, как с ним поступить иначе. Но г. Пуришкевич нарвался на провинциального медведя, у которого первое — драться.

Оскорблённый архитектор подкараулил скрывавшегося после этого г. Пуришкевича на пристани, подошёл к нему и надавал пощёчин.

— У него, знаете ли, только и слов, что «я», «вон», «долой», — рассказывали аккерманцы, — «я сказал», «я велел».

Чуть не «повелел».

— Человек мягкий, ласковый и даже в браслетке. Но с «подчинёнными» — рвёт, обрывает, кричит. А «подчинёнными» считает всех. Он один!

В следующем году ко мне явился один студент.

Юноша, — только пух ещё на лице показался.

Кончил гимназию, поступил в университет, — а тут в восточных губерниях голод.

Оставил на год университет, бросился в Казанскую губернию, устраивал столовые, кормил.

Вернулся, опять в университет, — а тут голод на юге.

Опять университет «на год» бросил и поехал в Аккерманский уезд устраивать столовые.

— Да этак вам, друг мой, никогда и университета не кончить! Голод у нас — обыватель постоянный. Только адреса у него каждый год разные.

— Что ж делать! Что ж делать!

Опытный уже в деле устройства столовых юноша с жаром схватился за дело, — но сразу на пути встретил г. Пуришкевича.

Если вы вспомните голодно-продовольственную аккерманскую эпопею, — вы припомните сразу фамилию:

— Г. Пуришкевич.

Он говорил, о нём говорили, он печатал, о нём печатали каждый день.

— Г. Пуришкевич устроил…

— Г. Пуришкевич организовал…

— Г. Пуришкевич просит…

— Г. Пуришкевич благодарит…

Получалась такая картина.

Есть на свете бедствующий Аккерманский уезд, и есть на свете благодетельный г. Пуришкевич.

Один!

Аккерманский уезд голодал, — но стоило появиться г. Пуришкевичу, — и бедствие кончилось.