Любовь с чистого листа - Кейт Клейборн

Не дав себе глубже уйти в эти мысли, я сую телефон Риду в руки.

— Выбери, — говорю я. — Выбери и следуй за мной.

— Ты шутишь, — говорю я, смотря на выборку Рида. Он пожимает плечами, подносит чашку ко рту и делает глоток травяного чая. За этим круглым столиком он сидит почти так же прямо, как в первый раз, когда мы сидели в кофейне.

Но не совсем так. Во-первых, я тоже заказала травяной чай, и пусть на вкус он как донышко цветочного горшка, я точно знаю, что завтра проснусь без кофеинового похмелья.

А во-вторых, мы играем.

— Это крайне неожиданно, — говорю я, постукивая карандашом по странице блокнота.

Он ставит чашку, уголки рта его чуть приподнимаются.

— Если помнишь, в неожиданности и был весь смысл.

Строчная «а» в моем телефоне странная, неправильная. Двухэтажная, похожая на крючок с петлей, — такие используют в печатных латинских шрифтах, но не в рукописных. Большинство таких «а» имеют круглое брюшко, а у этой оно треугольное из-за странных пропорций самой буквы. Плоская базовая линия, толстые прямые боковые — неровный и незнакомый стиль.

Удивительно, что Рид — структурированный, строго оформленный Рид — выбрал ее, но я довольна. На самом деле, взяв карандаш привычной хваткой и занеся его над листом, я улыбаюсь, потому что знаю, что буду рисовать. Название первого за многие недели месяца, в который я не брала заказы клиентов.

За две минуты мне удается перенести на бумагу «а» — обычно я быстрее, но тут мне только с третьего раза удалось правильно рассчитать пропорции. К тому времени, как у меня выходит нечто приличное, я уже на нижней четверти листа. Чувствую, как Рид следит взглядом за моей рукой, обычно мне некомфортно работать под наблюдением, но сейчас я не против. Он сидит так тихо — все равно что поставить рядом телефон и записать на камеру видео с моим леттерингом.

Самое сложное в игре не копирование, а стилизация — надо взять за основу лишь одну букву и сделать целую надпись по ее подобию. Это занимает больше времени: я пробую и ошибаюсь, стараясь нарисовать такие же широкие макушки букв, играя с объемом и текстурой. Я растворяюсь в мыслях, руки становятся плавнее и увереннее.

Спустя десять минут и двадцать страниц у меня готов грубый набросок. Я бы не закончила на этом, будь я дома со всей своей канцелярией и запасом времени. Уже подбираю цвета заливки, а эти широкие верхушки сами по себе могут стать маленькими холстами, куда я поместила бы крошечные рисунки…

— Март? — спрашивает Рид, прочитав. Пока я рисовала, он ни слова на произнес.

Я смотрю на него: облокотился на стол, корпус наклонен вперед, пустая чашка стоит между рук. Если он так сидел все время, значит, мы вместе склонили головы над работой. Странно, я чувствую какое-то преимущество, зная, что его так увлекло мое рисование.

Раз я закончила, теперь у меня есть возможность изучить Рида ближе: в приглушенном свете кофейни его глаза кажутся темнее, почти синими. Обрамляющие их ресницы длинные, но не бросаются в глаза — темно-золотистые, выгоревшие на кончиках, так что их истинная длина скрыта от смотрящего на дистанции. На левой скуле у него видна единственная рыжеватая веснушка.

Вернувшись к реальности, я вдруг понимаю, что, откинувшись на спинку стула, он защищается от возможности уткнуться в него — не то чтобы я представляла угрозу…

— Март, — повторяю я. — Единственное, что можно было придумать в этом стиле.

Он хмурится, скривив рот в сторону.

— Почему ты так думаешь?

Я чуть двигаюсь на стуле, не зная, как это объяснить, как передать, что я стараюсь видеть за буквами больше, чем просто написанное слово.

— Ты помнишь, с вывески какого магазина эта буква?

Открыв рот, он его закрывает и еще глубже хмурится. А затем даже формальнее обычного отвечает:

— К сожалению, не помню.

Я сдерживаю улыбку.

— То есть… все хорошо. Этого не было в наших правилах.

— Да, точно.

— В общем, это был магазин одежды в стиле Дикого Запада. Сапоги с пряжками, одежда и эти, знаешь, галстуки, которые совсем не галстуки? Из… кожи с этой штучкой, — пытаюсь показать у себя на шее.

— Я такое не ношу. — Кажется, он терпеть такой стиль не может, и мне стоит усилий прикусить губу и не засмеяться.

— Дело в том, — продолжаю я, успокоившись, — что магазин странноватый. Ни за что не подумаешь, что в этом городе, в этом районе кто-то будет продавать эти вещи, правда? Так что и вывеска, то есть буквы на ней должны тоже… быть неожиданными.

— Так, — он как бы говорит мне продолжить.

— А в марте много неожиданностей. Поэтому подходит только март.

Он смотрит на слово, а затем на меня.

— Не понимаю. Он ведь наступает каждый год, прямо после февраля.

— Да, но, знаешь, каждый год все такие: «Март! Как круто! Весна началась!» Но в итоге все вообще не так, правда же? Обязательно налетит жуткая метель, и всем покажется, что опять началась зима. Март полон неожиданного.

Рид смотрит на меня, и кажется, хочет возразить. К примеру, он скажет, что если так происходит каждый год, то это уже перестает быть неожиданным. Что в принципе логично, но поверьте мне на слово — мой М-А-Р-Т точно неожиданный.

Как ни странно, он говорит:

— Ты проводишь связь между шрифтом и… — поворачивает свою чашку, — ощущением.

— Да, — выдыхаю я с облегчением и делаю глоток этого землистого чая. Мне тепло, но не от напитка, а от этого вечера, наших игр и этих мгновений. От понимания между нами или попытки понимания.

И тут Рид умудряется оборвать это тепло.

— Эйвери, — начинает он ровным голосом. — Теперь я понял, почему ты выбрала для нее тот стиль. Шрифт в нашей… в свадебной программе.

— А, — говорю я, пораженная. Рид невероятно прям. Иногда общаться с ним все равно что учить новый язык.

— Феи очень ей подходили. Она была… — Он