Радиоконтакт с потусторонним миром - Фридрих Юргенсон

- сказал я себе. Здесь происходит нечто особенное, и я должен проникнуть вглубь этого.

Я сел на стул Гуго, и попытался собраться с мыслями. Я попытался понять, почему мы страдаем, и как возникает страдание. Разве мы не крутимся в жерновах времени, разрываясь между прошлым и будущим, между двумя взаимодействующими противоположностями? Наши страдания создаются «тем, что было» и «что никогда больше не произойдет». Но этот вывод существует до тех пор, пока мы не увидим его ошибочную основу.

Суждения о «том, что было» и о том, «что никогда больше не произойдет» верны лишь отчасти, только в том, что касается нашего физического тела. Но каждый человек состоит не только из тела, но и в то же время представляет собой духовную сущность.

Я покидал домик Гуго со смешанным чувств ом печали и уверенности, потому что боль утраты все еще жила во мне. И в то же время я был исполнен слабым предчувствием того, что успешно пережил самую главную операцию на своей душе.

Было около восьми часов вечера, когда я снова сел за свое оборудование, которое, кстати, было последним подарком Гуго, потому что мой старый магнитофон пришел в негодность.

Лена ответила сразу, как только я включил радио. Я настроил приемник и поставил пленку. Сообщение, которое я получил, было коротким, но убедительным. Оно не только содержало приветствие от Гуго, но и давало краткое пояснение моему «посещению астральной приемной станции», которое произошло за неделю до его смерти. Знакомый мужской голос, который я слышал раньше, заговорил с типично эстонским акцентом.

Человек говорил на четырех языках: английском, шведском, русском и немецком.

То, что он сказал, можно было бы перевести как «Прямо перед базовым огнем», «Гуго возвращается сонный», «Это самодисциплина».

Последовала пауза, после чего я услышал радостный и возбужденный возглас Гуго: «Фредди!» Окончание передачи было непонятно.

Мне показалось только, что я услышал слова: «Кто едет на базе от Черчилля». Я сразу вспомнил свой сон от 30 июня, за неделю до смерти Гуго, когда я посетил странный похоронный зал и общественные бани. «Базовый огонь?» — я вспомнил обугленные тела в ваннах, которые проходили какой — то мистический процесс очищения. «Базовый огонь» — может это имело отношение к слову «чистилище», вокруг которого возникло столько разногласий?

Вопрос оставался открытым, потому что мне было неясно, о чем идет речь: или об огне на «базе», или «база» — это то место, где ушедшие избавляются от своей боли.

И вдруг меня осенило: Тот человек без лица, который представился мне как Гуго и показал мне странную эмблему, похожую на медный венок, и, видимо, представлявшую собой семейный герб, этот человек был сам Гуго. Было ясно, что наша встреча произошла за пределами времени и пространства, и это пророчество не должно больше пугать. Однако, оно должно было храниться в тайне до тех пор, пока смерть Гуго не дала на него ответ.

Появление Гуго на пленке рассеяло мою печаль. Конечно, мне все еще его не хватает, но тот факт, что он есть и входил со мной в контакт, наполняет меня спокойствием и радостной уверенностью.

Глава 33

Почему Серапо? — Предсказание Бориса Сахарова сбывается.

Через неделю после смерти Гуго мы получили возврат суммы из одного административного учреждения, и так моя жена уже пол тора года не была в отпуске, мы решили поехать в Италию, взяв с собой мою сестру.

Мы прилетели в Рим, взяли напрокат машину, и после посещения Помпеи отправились в Паэстум. После непродолжительных поисков мы остановили свой выбор на современном отеле в тихом местечке, расположенном неподалеку от красивого песчаного пляжа. К счастью, это идиллическое загородное место еще не потеряло своей естественной прелести, и другие туристы его еще не обнаружили. Здесь были фантастические виноградники, поля томатов, оливковые рощи, где пасся скот. То тут то там встречались небольшие фермы, где было много детей, коз и овец. Можно было встретить женщин, которые несли воду, держась при этом прямо, как свеча. Вокруг стоял чудесный аромат тимьяна, фиговых деревьев, хвои, дыма и удобрений.

Однажды к нам приехал наш хороший друг Энцо Б. Он собирался взять нас с собой в Серапо. Это узкая полоска пляжа у Гаэты, где его семья проводила лето. Там чудесный пляж, хотя народа в городе слишком много.

Удивительно, но лишь намного позже, только после нашего возвращения в Швецию я обнаружил фрагмент пленки, который я до этого пропустил, пожав плечами: «Фридель, чтобы ты знал, Серапо.» и другой: «Трое в самолете — мамма миа!»

Когда я, наконец, понял взаимосвязь, я онемел настолько, что даже не мог воскликнуть: «Мамма миа!»

Как бы загадочно ни звучало это предсказание, я думаю, что догадался о его значении, учитывая следующее.

В мае мой друг Энцо Б. искал дом в Серапо, чтобы провести лето. По чистой случайности он встретил вдову ум ершего друга, которая сдавала комнаты на лето. Энцо поселился у нее, и так Серапо стал первой «зацепкой». Второй «зацепкой» стало то, что мы узнали о поступлении денег в мае, хотя официальное письмо пришло в июле.

Мои невидимые друзья, без сомнения, знали обо всех этих фактах и легко могли сделать вывод на будущее, тем более учитывая то, что мое желание побывать в Италии росло все последние годы. Так как у нас было мало времени, и мы не могли поехать на машине, то единственной альтернативой был самолет.

Я был доволен этим объяснением, но через три года узнал, что как бы логичны и разумны ни были мои выводы, я не в состоянии постигнуть временные горизонты иного мира.

Однажды утром, это было весной 1964 года, проверяя старые записи марта 1960 года, когда мы еще жили в Стокгольме, я обнаружил голос моего друга детства Бориса Сахарова, который ясно и выразительно произнес: ««Борис отмечает — Серапо!» и после этого тихо добавил: «Серапо — солнце!»

Это произошло не за два месяца, а за год и четыре месяца до того, как мои друзья узнали о моей поездке в Серапо.

Было очевидно, что в иной сфере бытия, существующей вне времени и пространства, наши трехмерные расчеты сталкиваются с чем-то, что превосходит нашу земную логику и причинно-следственные связи.

Глава 34

У постели умирающего друга. — Способность трансформировать страдание и

смерть в бурную радость.

В конце сентября я получил известие о том, что пожилая женщина, с которой я был хорошо знаком, умирает. Больная несколько раз назвала мое имя, когда находилась в сознании. На следующий день я отправился в больницу с тяжелым сердцем, чувствуя, что, возможно, это будет наша последняя встреча.

Был уже вечер, когда я вошел в ее больничную палату. Атмосфера в помещениях, где находятся умирающие, всегда такая гнетущая, что, кажется, сам начинаешь чувствовать физические страдания и отчаяние отмеченных смертью.

Палата была слабо освещена. Маленький ночник бросал слабый свет на капельницу рядом с кроватью. Мой взгляд невольно привлек стеклянный флакон с бледно-розовой пульсирующей жидкостью, которая по тонкой резиновой трубке поступала в вены пациентки.

Женщина находилась в полусознательном состоянии. У нее был жар, она часто дышала и время от времени слабо стонала, словно маленький беспомощный ребенок. Я сел рядом с ней на кровать и стал вглядываться в ее черты, так хорошо мне знакомые. Стараясь не разбудить ее, я проверил ее пульс. Он был неритмичный, то останавливался, то снова начинал лихорадочно биться. Видно было, что ее мучают сильные боли, которые наступал и приступообразно, потому что каждый раз она начинала стонать так, что у меня от ужаса застывала кровь в жилах.

Так же, как и в случае с Гуго, меня переполняло чувство полного бессилия. Внутри меня что-то сжалось, готовое закричать: «Почему ты не помогаешь? — Спаси ее жизнь! — Облегчи ее боль!»

Ужасно осознавать, что не можешь помочь, ужасно видеть, как твой друг борется со смертью.

Я не помню точно, что было потом, помню только, что меня внезапно охватило такое чувство жалости, что ни для каких других чувств и мыслей просто не осталось места. И вдруг все изменилось, словно по мановению волшебной палочки. Вся палата вдруг наполнилась каким-то радостным предчувствием.

Пациентка открыла глаза, ее вопросительный взгляд был устремлен на меня. В тот же миг я понял, что должен рассказать ей все, что я знаю об ином мире, так чтобы мой умирающий друг меня понял.