Тени в холодных ивах - Анна Васильевна Дубчак

она рассказывала, что ты забыла про театр, что у тебя случаются провалы в памяти. Но я подумала тогда, что она преувеличивает. И знаешь почему?

– Интересно.

– Да потому что этого не может быть! Я разговаривала с одной своей знакомой, которая работает в министерстве культуры, она была у тебя на открытом уроке в лицее. Ты бы слышала, Катя, с каким восторгом она рассказывала о тебе, о твоем профессионализме, о том, сколько стихов Пастернака ты тогда читала наизусть, как много рассказывала о его жизни на уроке… И все, кто тогда был на твоем открытом уроке, а там бабы-акулы, зубастые и вредные, были просто в восторге от тебя.

Я помнила этот урок, он на самом деле прошел с успехом, в лицее меня все ходили поздравляли. А одна родительница, уж не знаю, как она узнала об этом уроке, на следующий день принесла в школу большой букет лилий и поблагодарила меня за мои занятия, сказала, что ее сын Паша так увлекся чтением, что перестал играть в компьютерные игры. И что он стал писать стихи, рисовать, словом, я как-то хорошо на него повлияла.

– Да у тебя память, как говорится, дай бог каждому! – не унималась Зоя.

– Одно дело память, а другое… даже не знаю, как выразиться. Ну, к примеру, я готовлю борщ на кухне. Сестра заходит, я прошу ее попробовать его на соль. Она берет ложку и вдруг вылавливает из борща целую неочищенную луковицу! Ты бы видела, какими глазами она смотрела на меня. Разве что пальцем у виска не крутила. А один раз я, по ее словам, вышла из дома без юбки. То есть в колготках, свитере и без юбки. Прикинь?

– Ты серьезно?

– Во всяком случае, она так говорила. Но я этого совершенно не помню!

– А ты проверяла голову?

– Ну вот, и ты туда же, – обиделась я. – Конечно, проверяла. Опухоли нет, если ты об этом.

– А что говорит обо всем этом ваша Мира Соломоновна?

– Она отлично ко мне относится и считает меня совершенно здоровой. Я дважды была у нее дома, там собиралась интересная компания, абсолютно женская, и они, эти чудесные женщины, в основном врачи, одна, правда, поэтесса, учили меня играть в преферанс! А один раз она была у нас дома, мы с сестрой приглашали ее на ужин. Вот так. Говорю же, Мира считает, что я вполне себе нормальная, что моя сестра просто гиперзаботливая.

– А кто оплачивает эти ваши сеансы?

– Я! Кто же еще!

– Ясненько. Да уж, ну и страсти кипели у вас.

– А еще она была категорически против моих занятий живописью, – меня уже было не остановить.

– Да? Но она же сама показывала мне твои рисунки, два альбома набросков. И картины я твои видела, она принесла их из кладовки… Там цветы, букеты…

– Вот интересно, что же она говорила тебе о них?

– Что ты талант… – тихо произнесла Зоя, и я чуть не съехала с шоссе.

– Ты серьезно?

– Ну да.

Я собиралась уже вывалить на голову бедной Зои еще целый ворох своих обид, нанесенных мне сестрой, как нашу беседу прервал звонок Миры, моего психиатра. Она тихо спросила меня: правда ли, что моя сестра погибла?

– Правда, – ответила я.

И тогда она, выразив свои соболезнования, предложила мне встретиться, сказала, что мне наверняка нужна помощь и что она готова поработать со мной бесплатно. Я поблагодарила ее, сказала, что подумаю. Хотя на самом деле у меня была только одна причина посетить ее уютный кабинет с мягким диваном и красивой лампой «Тиффани» – вернуть ей оставленный у нас роскошный шелковый кроваво-красный «гермесовский» платок.

– Мира Соломоновна, – усмехнулась Зоя, когда я поговорила с Мирой. – Интересно, сколько она берет за свою работу?

– У нее свой кабинет, поэтому пять тысяч. Знаю, что другие психиатры или психотерапевты, которые принимают в клинике, берут примерно три тысячи.

– Нормально так, – поджала губы Зоя. – Жить можно. Ладно, Катя, все как-то устроится, и ты научишься жить без сестры. Понимаю, это все равно как выбить из-под тебя костыль…

– Да почему? Почему вы все так считаете? Какой еще, к черту, костыль? – вот теперь я на нее всерьёз обиделась. – Все, приехали. Выходи!

Если бы в этот момент мы были далеко от ее дома, я сделала бы то же самое – высадила без всякого сожаления. Но на этот раз ей просто повезло, мы подъехали прямо к ее подъезду.

– Не обижайся. Пойми, она была моей подругой и мое отношение к тебе сложилось и под ее влиянием, она мне все уши про тебя прожужжала…

– Чао-какао! – бросила я. Зоя вышла, я даже не помахала ей вслед рукой. Никто мне не был нужен. Я со всем могла справиться сама. Интересно, подумала я тогда, сколько времени мне еще понадобится, чтобы окружающие меня люди наконец поверили в это.

Кристина мне не звонила. Вероятно, обиделась. Ждала, думаю, моего звонка, чтобы я рассказала ей, как у меня все прошло, и вообще, как мои дела. А я… За то время, что мы с ней не виделись, я помирилась с Ильей, лишилась девственности, поссорилась с Зоей и собиралась начать новую жизнь без сестры.

Думать о похоронах я пока не могла. Смерть сестры вообще стояла где-то особняком в моем сознании и никак пока еще не вписывалась в привычный ход событий. Да, я знала, что сестры нет, что ее тело находится в морге, вот пусть пока там и полежит, до тех пор, пока я не приду в себя. К тому же это было пока возможно – тело бы мне все равно так быстро не выдали, следствие по делу продолжалось.

Я решила поехать к Кристине без звонка, нагрянуть. Петляя по улочкам старого города, я мысленно разговаривала с ней, типа репетировала, просила прощения. Но когда приехала, Валя с порога сообщила мне, что мамы дома нет. Она так искренне обрадовалась моему приходу, что мне уже стало легче. В этом доме я никогда не чувствовала себя одинокой. Я знала, что эта семья не так проста, что посторонним сюда вход был запрещен, что мать с дочерью мало кого принимали, однако изредка устраивали вечеринки, и эти шумные застолья с большим количеством алкоголя и богатыми закусками проходили исключительно в рекламных целях, потому что кроме знакомых художников туда приглашались потенциальные клиенты, покупатели картин, и это напоминало скорее выставку. Продав только одну свою картину, Кристина окупала не только вечеринку, но и обеспечивала себе сравнительно спокойную жизнь почти на полгода. Так, во всяком