Власть и совесть. Политики, люди и народы в лабиринтах смутного времени - Рамазан Абдулатипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее очень скоро все «подписанты» почувствовали себя попавшими в кольцо. В заявлении мы четко обозначили свою приверженность центристской позиции, уверенно считая центризм нужнейшим элементом политики сохранения Отечества. Так думали мы, но не аудитория.
Осложнили обстановку и активные выступления радикальных сил. Забастовки горняков, вспыхнувшие в Кузбассе и Воркуте, – в большой мере результат усилий радикалов во главе с Б. Денисенко. Платить за поддержку угольщиками демократов пришлось в самое трудное для экономики России время, и не Денисенко, а всем нам. Я имею в виду обещание поднять зарплату шахтеров Кузбасса и Воркуты до 30 тысяч рублей. А тогда простаивали десятки доменных печей, коксохимические заводы находились на грани остановки, люди остались без заработка.
Когда позднее в Сыктывкаре я встречался с рабочими, они говорили о том, что в выигрыше оказались бастовавшие, а не те, кто продолжал работать. Подобные явления представляются мне весьма опасными. Заигрыванием с определенными группами населения политики люмпенизировали перестройку. Это может плохо кончиться. И сегодня эта тактика бумерангом бьет по российской экономике, по российскому Правительству.
Уже с момента открытия Съезда я понял: противостояние не является стихией, это не результат политического разномыслия – оно целенаправленно подогревается некоторыми группами депутатов и прессой. Вероятно, дело шло к предоставлению Б. Н. Ельцину новых полномочий, которые, скорее всего, будут использованы для президентства. А это, в свою очередь, приведет к обострению конфронтации крайних сил. И это – одна из причин того, что я пожалел о нашем выступлении. Не потому, что оно было ошибочным по существу, а потому, что получился совсем иной эффект по сравнению с тем, на который мы рассчитывали. Мы, по существу, дали новый повод для усиления нападок на политиков центристского толка.
Напомню, что в Москве в это время были сосредоточены многочисленные подразделения милиции, внутренних войск и спецтехники. Это еще больше углубило раскол в рядах депутатов. Шансов на реальную оценку Председателем Верховного Совета и Президентом СССР складывающегося положения дел практически не осталось.
Разумеется, звучали и трезвые голоса. Например, депутат А. Тулеев, обрисовав в своем выступлении ситуацию в Кузбассе, обратил внимание на безответственнейшее поведение представителей официальных союзных и российских структур. «Вместо дела, вы же видите, кто чем занимается, – сказал он, – митинг за митингом, с флажочками, с песенками идут члены Верховного Совета. Я уже в стихах знаю, кто из вас что скажет». Он зачитал призыв из газеты «Кузбасс»: «Распускайте Советы всех уровней, захватывайте шахты, создавайте гражданские комитеты сопротивления, отряды самообороны». В этом призыве запечатлена программа сил крайнего толка, заинтересованных в обострении ситуации и использующих для этого нервозную атмосферу Съезда. Словом, развернулась настоящая война за власть.
Хочу напомнить и такие слова, с горечью сказанные тогда Тулеевым: «С эфиопами договариваемся, а у себя в России российские области не могут дать в Кузбасс продукты… Но если вы поддерживаете шахтеров, если вы переживаете за них, если вы их страдания действительно принимаете, ну так дайте мяса… то, что обязаны дать по поставкам». Слушая его выступление, я сознавал: похоже, мы и в самом деле своим заявлением вызвали обострение ситуации. А ведь вполне искренне надеялись на обратное. Кстати, до сих пор благодарен Тулееву за то, что он поддержал нас, высказался за ликвидацию крайне левых и крайне правых блоков, за опору на умеренных депутатов, способных вести нормальный диалог и готовых к практическим действиям. Тулеев тогда занимал центристские позиции.
Внешне наиболее адекватную позицию занимал сам Ельцин. Политик с развитым чувством ситуации, он включался в игру, а окружение посылало мяч в нужную зону. После окончания Съезда в личной беседе я говорил Борису Николаевичу, что Российская Федерация должна бороться за суверенитет и самоопределение в составе Союза, не допуская его разрушения. Именно Россия, русские пострадают больше всех в результате развала Союза. Он сказал, что не допустит развала СССР, речь идет только о коренном его обновлении.
В ходе развернувшейся на Съезде борьбы выступали (каждый со своей позицией) авторы «заявления шести». Так, Борис Михайлович Исаев, человек, безусловно, честный, компетентный, высказал озабоченность пробуксовкой реформ в хозяйственной сфере. По его словам, парламент, Президиум Верховного Совета отстранились от этой работы. Разумеется, ему логично был задан вопрос: ну а сами вы, как один из руководителей Верховного Совета, что сделали для того, чтобы изменить положение? Но ведь Исаев потому и подписал заявление, что все его попытки включиться в работу блокировались, знания и опыт оставались невостребованными. Мне было приятно услышать, что Ельцин, отвечая на выступление Исаева, заявил, что четко распределит обязанности среди членов Президиума и будет с каждого спрашивать за работу.
Хорошо понимая, что все мы, шестеро, настраивались на совместную работу с Председателем Верховного Совета, его окружение решило отодвинуть нас дальше. Пусть, мол, числятся при должностях, но не более.
Однако надо отдать Ельцину должное: он воспринял ситуацию стоически и не стал доводить дело до прямой конфронтации, хотя возмущение частенько прорывалось у него наружу. У меня были основания полагать, что тогда, когда Борис Николаевич стал Президентом, а Руслан Имранович – Председателем Верховного Совета, кое-кто прилагал все усилия, чтобы отдалить их друг от друга. Время показало, что я был прав.
Подобное пришлось пережить и А. В. Руцкому, который, кстати, был в числе тех, кто особенно рьяно громил нас на Съезде. Он только потом в полной мере прочувствовал, каково это – занимать пост вице-президента и быть изолированным от Президента. Дело доходило до того, что его просто не соединяли по телефону с Ельциным. Не могу удержаться, чтобы не повторить: если бы Ельцин понял, что нами руководит исключительно стремление быть полезными России на своих постах, то обрел бы надежных и, полагаю, полезных помощников, в том числе и в лице Руцкого. Я говорил Борису Николаевичу, какого преданного человека имеет он в лице вице-президента. И отстраняя его от дел, он создает себе противника. Но не мое дело быть тут судьей.
Получение Ельциным дополнительных полномочий воспринял я спокойно. Надеялся на то, что концентрация власти усилит управляемость России, особенно в том, что касается стабилизации экономики и предотвращения хаоса в государственно-правовой сфере, снижения напряженности во взаимоотношениях с союзным центром. Все это было действительно необходимо.
К сожалению, правы оказались те, кто предрекал безрезультативность этих мер. Ни Председатель Верховного Совета, ли Верховный Совет не сумели во благо использовать предоставленные им дополнительные полномочия. Замечу, что и впоследствии, когда Борис Николаевич стал Президентом, он, по-видимому уже в силу привычки, не раз просил дополнительные полномочия, делая вид, будто не замечает, что это ведет к подмене Верховного Совета и Правительства. Была бы польза, как говорится. Кстати, я высказывал Борису Николаевичу свое мнение о его решении возглавить Правительство, будучи Президентом. Мужественный, но вряд ли дальновидный поступок. Президент – это более высокий символ народа. Но очевидно, ему нужны были не только дополнительные полномочия сами по себе, но и механизм, обеспечивающий их эффективное применение.
Радикальная пресса оценила внеочередной, третий Съезд как ненужный, навязанный коммунистами. У меня несколько иная точка зрения. Мне представляется, что нервный ход Съезда явился закономерной реакцией, своего рода разрядкой депутатов на затянувшееся противостояние между союзным и российским руководством. Съезд стал ареной открытого выяснения отношений, что уже было неизбежным. Но лучше борьба на съездах, чем на баррикадах. Конечно же, наэлектризованность атмосферы Съезда мешала нормальной, деловой дискуссии. Тем не менее четче обозначились ориентации крупных фракций, что позволило в какой-то степени ослабить борьбу внутри парламента.
Плохо, что Съезд закрепил конфронтационный стиль российского парламентаризма, а центризм в очередной раз потерпел крах. Вдобавок произошли определенные подвижки в системе власти. Как отмечала пресса, на Съезде «удалось демократически сузить действие Конституции и перенести механизм принятия решений с уровня Съезда на уровень Председателя Верховного Совета и Президиума Верховного Совета». Это был результат безудержного стремления радикалов перейти к президентской форме правления и таким образом с помощью Бориса Николаевича безраздельно утвердиться во власти. В этом отношении Съезд сложился для них удачно. Правда, все политические группы и фракции, даже с диаметрально противоположными взглядами, считали, что Съезд оправдал их надежды.
