Уровень Пи - Ая эН

Между тем солнце садилось. Ризи прикрепил к ногам лыжи, взял крутые Дюшкины палки и, не прощаясь, собрался в путь.

– Постой! – сказал Дюшка, когда Ризи сделал первый шаг в сторону города. – Раз уж ты теперь – это я… Не забудь участить дыхание, когда доедешь до верху. И не наполняй бассейн мятной пеной, мятная – Муськина. У Муськи родинка на щеке слева, она ее не снимает. Апреля выше ростом.

Ризенгри только махнул рукой, не оборачиваясь: Дюшке давно пора было быть дома.

– Самое главное! – крикнул Клюшкин. – Я веду дневник. О нем никто не знает. Он в компе, под двумя паролями. Да подожди ты, я напишу их, там целая система.

Ризи повернулся. Дневник – это важно.

– И еще я однажды целовался с Варей Ворониной, – признался Дюшка. – И держал ее за руку. Это было еще до того, как она заболела ангиной. В доме моего деда. А теперь иди.

Дюшка не выдержал и всхлипнул. Бес не уходил.

– Ты чего? Иди! – повторил Дюшка и поднял глаза на своего двойника.

У того по щекам тоже катились слезы!

– Ты что, всерьез плачешь? – обалдел Дюшка.

– Да нет, конечно, как тебе это пришло в голову? – искренне удивился Ризенгри. – Мне-то с чего плакать? Я репетирую. Я никогда раньше плакать особо не пробовал. Но теперь же по вечерам придется… Нормально получается?

Клюшкин кивнул.

– Как ты думаешь, мы еще увидимся?

– А чего об этом думать? – пожал плечами Бес, разворачивая лыжи. – Как получится, так и будет. Долго я тебя заменять не буду, учти. Но три недели, так и быть – обещаю. Ну, давай!

И он легко побежал в горку.

Глава 14

Ангелы

Если бы ангелы умели кипеть от негодования, то Рональд Э-Ли-Ли-Доу уже превратился бы в пар. Но Рон не кипел. Рон прожил на Земле всего ничего, единственную истерику устроил в кабинете зубного врача в невинном трехлетнем возрасте и потом долго раскаивался в том, что вел себя «не как мужчина». С тех пор ему ни разу не захотелось выйти из себя ни при жизни, ни после жизни. Например, на уроках вживления во втором классе (как вы уже поняли, у ангелов совершенно иная система обучения) Рон с трудом добился желаемого результата, когда ему надо было сымитировать гнев банковского служащего на нерадивую уборщицу.

Когда Рон засек незапланированное сжатие времени в районе Дюшки, он бросил Джен, переместился к Диме Чахлыку. Перед Димой сидели два Андрея Клюшкина и обсуждали, как Дюшка обычно делает уроки. Рон остолбенел. Через пару секунд в сжатой форме Э-Ли-Ли-Доу получил полный отчет о том, что произошло.

– Зачем ты это сделал? – спросил Рон.

– Согласился с твоим «крестником» Ризом. Захотел ему помочь.

– Можешь воспроизвести?

– Пожалуйста, – сказал Дима. – Только пока в плоском варианте и без повторов, я все еще слишком занят.

Перед Роном возникло изображение Ризи в облике Веньки Бесова и Дюшки Клюшкина, расслабленно сидящего на собственных лыжах. «Ты не сможешь стать ангелом, Клюшка, – сказал Венька. – Таких пустых глаз у ангелов не бывает. А если у них будут такие глаза, то это уже будут не ангелы». Изображение исчезло.

Рональд понял, что изменить уже ничего нельзя. А то, чего нельзя изменить, лучше принять сразу.

– Тебе понадобятся помощники, – сказал Рон. – Ты, очевидно, останешься с Дюшкой.

– С которым из? – засмеялся Чахлык.

Рон Э-Ли-Ли-Доу всмотрелся в мальчиков:

– Слишком хорошая работа, Дима. Жаль, если мы ее завалим. К Фредерико Менсу придется приставить кого-нибудь персонально. Он единственный, кто может догадаться, даже если ребята будут вести себя идеально.

– Хорошо бы спустить на Менса кого-нибудь из девочек. Ты же знаешь, у него особые представления об ангелах.

Солнце склонилось к западу. Мальчишки наконец окончили обсуждать свои дела, и Ризи ушел.

– Ты знал, что у Дюшки есть дневник? – спросил Рон.

– Да, разумеется.

Дима Чахлык «вел» Ризенгри одной пятой частью себя. Сигналы от датчиков, находящихся в теле мальчика, отправлялись через тонкий эфир, не фиксируемый ни одним земным прибором, к Диме, возвращались обратно и лишь затем поступали на экраны дежурной части СОСИСки. Все показатели были в норме. Ризи даже не забыл участить дыхание, взобравшись на пригорок. Молодец. У него был повышенный пульс, соответствующий долгой лыжной прогулке, красные щеки и вполне удовлетворительное настроение.

А Дюшка между тем отчаянно замерзал. Перед расставанием они с Бесом предусмотрительно обменялись одеждой, но если его собственный костюм был с подогревом, то костюм его друга оказался, что называется, на рыбьем меху, ведь Ризенгри никогда не мерз. По правде сказать, и Дюшка Клюшкин по-настоящему мерз впервые в жизни. Он с удивлением заметил, что пальцы на руках и ногах стали как деревянные, щеки покалывает, а в носу хлюпает. В довершение всего Ризи отправился гулять без шапки, а тщетные попытки Клюшкина натянуть на уши свитер ни к чему путному не приводили. У него болела голова, и кровоточил разрез на руке, через который Риз вытащил первый датчик.

– Поможем? – сжалился Рон.

– И не думай! – отрезал Дима. – Ради чего я тогда старался?

Рон огляделся. Они втроем торчали среди безжизненных глыб снега, стремительно темнеющих в ранних зимних сумерках. Было холодно, противно. К тому же ветер, невесть откуда появившийся час назад, постепенно крепчал. Первые, самые нетерпеливые, елки снялись с места и начали сбиваться в кучки – так теплее. Их было не видно отсюда, но по характерному скрипу корней о снег можно было легко догадаться, что сейчас происходит в лесу.

– Все-таки удивительная вещь – природа! – сказал Дима, не отрывая взгляда от Дюшки. – Это ж надо было так приспособиться! Особенно меня восхищает тот факт, что нижняя часть корневой системы – общая.

Дюшка громко всхлипнул и уселся прямо на снег.

– На самом деле, у них еще хитрее, – поддержал разговор Рон. – Подвижная часть корней не просто вывинчивается из неподвижной. Она обладает своеобразной поисковой системой, позволяющей растению подключиться к устраивающему именно его блоку.

– С каких это пор ты интересуешься ботаникой Земли-11?

– Я вообще-то об этом не узнавал специально. Мне Джен рассказала.

Рон вздохнул. Дима знал, о чем переживает его друг.

– Послушай, Рон, может быть, все обойдется?

– Старик считает, что вряд ли.

– Она часто ходит… туда?

– Часто. И она слишком увлекается лошадьми.

– Мертвыми?

– Ага. Не то чтобы меня это особо волновало, но тем не менее… Она и сейчас наверняка там. Слетаем?

Две четвертинки двух ангелов оторвались от созерцания замерзающего Дюшки и перенеслись к Джен, стараясь и для нее остаться незамеченными.

Джен и в самом деле была «там». Она стояла на вершине невероятного, крутого склона, внизу которого медленно бушевал густой перламутровый океан. На первый взгляд казалось, что огромные, высотой с трех– или четырехэтажный дом волны просто застыли на месте, а хлопья пены непостижимым образом висят в воздухе. Но стоило постоять над океаном минут десять, чтобы заметить, что картина меняется: одна волна разбивается о берег, откатывается назад, захватывая с собой все, что попадается ей на пути, а на смену ей уже несется с такой же скоростью – колыбельная для черепахи, как говорил Рон, – ее подруга. Это было безумное, завораживающее зрелище.

Еще более любопытен был сам склон, вся поверхность которого состояла из длинных и узких, не шире двух метров, террас, покрытых роскошной, совершенно неподвижной растительностью. Стены, поддерживающие террасы, были выложены серым камнем, но камня этого не было видно нигде, кроме самого нижнего уровня. Из этого же камня была построена лестница, уходящая в глубь океана. Все это место традиционно называлось Садом, как и многие другие райские места.

Однако в отличие от других райских садов, легких, воздушных, наполненных жизнью, этот сад был мертвым. Он умер всего-навсего мгновение назад. Птички, упавшие в траву, были еще теплыми, бабочки и стрекозы, сидящие на цветках, не успели соскользнуть на землю, капелька росы, готовая сорваться с кончика бутона новорожденной лилии, так и не сорвалась. Белые лошади, к которым приходила Джен, лежали на одной из нижних террас, над океаном.

Джен никогда не летала в этом саду. Она осторожно спускалась по ступенькам, будто боясь нарушить оглушительную тишину, постоянно царившую над беснующимся океаном. Доходила до жеребенка, который лежал ближе всего к лестнице. Садилась на камни. И долго-долго смотрела вниз. Иногда она проходила вдаль по террасе. Каждый раз шла одной и той же дорогой. Старалась не касаться ни кустов, ни деревьев. Только раз или два она дотрагивалась до мертвых животных, однажды тихонечко погладила по холке жеребенка.

Каждый раз Джен посещало одно и то же видение – слишком уж эти террасы походили на гигантскую декорацию к сказке о спящей красавице. Она представляла себе, как Сад оживает. Она представляла себе это много, много раз и, в принципе, считала, что когда-нибудь смогла бы заставить его ожить. Но этот сад был не ее фантазией, не ее работой. И Джен знала, что она никогда не вмешается в мир, который ей не принадлежит. А когда она приходила в себя, то понимала и то, что в мире, к сожалению, слишком многое необратимо.