Спецзона для бывших - Александр Наумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы сказали, что разыграли похищение жены.
– Да, мне сначала поверили. Прошло семь дней. Я все эти семь дней выпивал. Вместе с этими оперативниками.
Они держали меня в курсе проведения расследования. И вот через семь дней они мне пересказали разговор с моим сыном. И вот тут-то я понял, что сын, оказывается, такой же предатель, какой была и его мама. После этого открытия мне было так хреново! Если у меня артериальное давление всегда было нормальное – я же летал на дельтаплане! – то здесь у меня резко поднялось давление и стало запредельным. Прямо в кабинете у оперативников у меня наступил спастический инсульт. У меня отключилась нога, потерялась сила в руке… То есть у меня развился сосудистый компонент всего этого дела. Потому что потом я попросил сигарету… хотя я уже не курил одиннадцать лет, до этого случая. В общем, я получил основательный стресс. Я понял, что сын был на стороне матери, возможно, он знал, что она изменяла мне, но покрывал ее… по крайней мере, в течение двух последних лет. И тут же в кабинете я вдруг почувствовал, что мне стало все равно, что со мной теперь будет. Я только спросил оперативников, какие зацепки у них есть ко мне. Оказалось, никаких. Кроме слов моего сына. А я в тот момент страшно волновался, я опять начал курить, нервничал, и они это видели… Потому что в тот момент мне было настолько грустно, больно, плохо. Я вдруг понял, что зря притворялся. Зря старался спасти себя. Во имя чего и для кого? Для своих же детей, которые тоже были против меня!.. Моя жизнь в одночасье потеряла для меня всякий смысл. Я вообще зря все инсценировал. Одним словом, когда мне сообщили о разговоре с сыном и когда я понял, что я безнадежно одинок в своем будущем, мне стало очень хреново… Я сказал: «Все, я больше не могу притворяться». А потом я хотел встать со стула, но не смог. Отказала одна нога. Меня подхватили под руки и куда-то потащили. В каком-то подсобном помещении меня пристегнули наручниками к шканарю… Ну, понятно, что это всё запрещенные методы, которые нигде не фигурируют. Но я даже не поднимал никакого шума. И потом не опротестовывал эти методы, потому что я чувствовал себя виноватым. Умышленно или не умышленно – я все равно преступник. Ведь я же убил человека! Так получилось… Я чувствовал себя настолько плохо, что в тот момент твердо решил: если я доживу до утра, то есть если не разовьется дальше моя внезапная болезнь, то утром я сажусь и сам пишу явку с повинной. А потом помогаю следствию найти труп жены. Иначе никто не узнает, где она похоронена. Даже детям не будет возможности прийти на ее могилу. Дожил я до утра, сознался. И сразу такое облегчение у меня наступило. Мне было уже все до лампочки. Возможно, этим самым я и спас себе жизнь и мой начинавшийся инсульт остался только на сосудистой стадии. По латыни это называется peso crinus. Потом было громкое судебное разбирательство, на суд приходили мои бывшие коллеги и говорили: «Мы не верим, что Дмитрий Васильевич вот так взял и умышленно убил свою жену. Потому что он всю жизнь носил ее на руках. Это была образцовая семья». Ни у кого не укладывалось в голове, что я убийца. У нас была абсолютно нормальная семья. До того момента, пока меня не посетил ген ревности. Я считал себя счастливым человеком до того момента. Хотя теперь я понимаю, что я был… нелюбим. Почему? Еще в школе я был лучшим учеником, а в институте – лучшим студентом. Всю мою жизнь окружающие мне прочили блестящее будущее. Моя жена была женщиной неглупой, и ее мама тоже была человеком прагматического склада. Видимо, они сначала сделали ставку на меня. А потом я вроде бы не оправдал надежд своей жены. У нее появился другой человек. Но я боялся это услышать от нее. Я думал, что, не дай бог, если Танька мне неверна, то я уже – однозначно! – жить с ней просто больше не смогу. Но это не значит, что я собирался ее убивать. Я не знаю, как это случилось… Судмедэксперт после осмотра трупа моей жены сделал заключение о трех орудиях убийства. У нас под кроватью стояли гантели. А возле балконной двери лежал «блин» от штанги. Мы этим «блином» подпирали дверь, чтобы наш кот мог ходить на балкон. Не знаю, скорее всего, я одним из этих предметов ее и… а потом еще душил. У меня на следствии все допытывались, в котором часу произошло убийство. А я откуда знаю. Я на часы не смотрел, когда ее душил. Я отвечал: «Не знаю. Может быть, час ночи. Но могло быть и два часа, и три». Они поставили в деле два часа. Взяли среднюю цифру. И вот, убив ее, я завернул ее в спальный мешок и отнес на заднее сиденье машины. Я ее закопал на глубине всего двадцати сантиметров. Потому что торопился я. Полчаса затратил, чтобы закопать. Я не буду лукавить. Если вариант с похищением прошел бы, я никогда бы не признался, что убил жену. Что такое следствие? В деле написали: якобы я из ревности начал избивать ее ногами, руками. Три орудия. Разводной ключ, которым я затягивал самодельные гантели. Ключ максимум на тридцать сантиметров. А в заключении написали, что это чуть ли не труба. И вот я говорил, что возле балконной двери лежал еще «блин» от штанги. У него скругленная грань, и резиной обтянута. Это государственное изделие. Да, скорее всего, им я ударил. А мне еще какую-то удавку предполагали. Якобы нашли на шее борозду. Дескать, на шее была какая-то петля. Да я потом ретроспективно восстанавливал картину. Не для суда, а для самого себя. Я писал судмедэксперту, – а я его хорошо знал, – я писал: «Коля, я сломал ей подъязычную косточку. Да это явно руками я сломал». Правда, чем-то, может, я перед этим и ударил ее. Но зачем мне приписали веревку? Которую потом не нашли. Я вообще пришел к выводу, что в ходе следствия меня подводили под тяжелую статью. Наше судопроизводство разочаровало меня вдребезги. Мне шел сорок шестой год, и меня посадили на двенадцать лет. А для меня это очень большой срок. Тем более что я теперь стал гипертоником. После всех этих событий. У меня давление бывает под двести. Я могу в колонии от инсульта умереть.Копирайт на правду
– Убить-то я могу человека запросто, – говорит осужденный Е. – Могу по-любому – хоть кулаком, хоть ножом зарезать.
– Не каждый о себе такое может сказать, – замечаю я.
– А чего тут стесняться? – спокойно удивляется Е. – Другие просто боятся сами себе в этом признаться.
Осужденный Е.
– Я родился в Самаре в 1964 году. Ну, шестидесятники… у нас романтика была. Помню, я голубей гонял, а во дворе – хулиганы… Они сами так себя называли. Была у нас в городе еще такая криминальная группировка спортсменов, да и много других группировок было. Самара все-таки большой город, в котором есть где разгуляться. А я не относился ни к хулиганам, ни к спортсменам. Был самым обычным подростком. Мечтал о военной карьере. Окончил школу, поступил в Горьковское высшее военное ракетно-зенитное училище. Но меня с первого курса отчислили и в армию направили. Я подрался с одногруппником, сломал ему нос. Вот за это и отчислили. Служить я попал в Германию. Отслужил, приехал домой и обнаружил, что все мои товарищи работают в милиции. Тогда мода пошла на милицию: пистолет под мышкой, красные корочки в кармане. Одним словом, уголовный розыск, которому везде «пожалуйста» – вход свободный. Двери в кабак ногой открывали… Ну вот, думаю, дай я тоже попробую. Отец у меня в то время был начальником горноспасательной службы пожарной охраны Самарского, в то время еще Куйбышевского облисполкома. И отец мне протеже устроил в милицию. Но я там совсем мало проработал. Мне в милиции сразу не понравилось.
– В какой службе вы работали?
– В патрульно-постовой.
– Не понравилось, что надо было выезжать на задержания?
– Да это ерунда все, задержания – это не то… сама атмосфера не понравилась! Я вот так посмотрел и подумал: «Нет, ребята, это невывозная такая работа». Первый день службы у меня закончился. Был час ночи, меня зовут в гараж. Старослужащие. Подходит лейтенант толстопузый Юра: «Айда, зайдем». Захожу в гараж. Он говорит: «Ну что, будем знакомиться?» Ящик пива вытаскивает. На капот. Из своих «жигулей»… А без этого у них в ППС нельзя, там не вывезешь иначе. Вот если пять лет отработал, то считай, что закрепился. Меньше пяти лет проработал – ты еще туда-сюда, еще не в коллективе. Почувствовал я, что это не мое. В военкомат пришел, говорю: «Давайте мне направление обратно в армию». Ну меня с удовольствием взяли. На должность секретаря бюро ВЛКСМ батальона Самарской учебной дивизии. Я заправлял всеми этими комсомольскими делами, и вроде бы нормально… Квартиру получил трехкомнатную. Женился, родился сын. А потом пошла вся эта неразбериха с армией, когда уже стало зазорно быть офицером, не почетно. Я смотрю, все рапорта пишут, увольняются. Я тоже к комдиву пошел… Но тут у меня еще личные амбиции сыграли, я такой человек сам по себе. Мне замполит, помню, высказывал: «Да кому ты нужен там, на гражданке? Да ты просто сдохнешь там!» А потом смотрю, что и замполит подал рапорт на увольнение. Короче, я тоже ушел. Рапорт написал и месяц не выходил на работу. На меня подготовили приказ и уволили. Тут же я устроился в один гараж, водителем на «Ураган» – мощная такая машина, ракеты таскает. Тяжелую технику я перевозил: экскаваторы, бульдозера. Работа хорошо оплачивалась. А тогда пошло движение РОСМ – рабочие отряды содействия милиции. Раньше были дружинники. Когда их упразднили, создали рабочие отряды. И с каждого предприятия надо было выделить человека для такого отряда. И вот опять без меня меня женили. Вызвали в отдел кадров и приказали: «Иди в РОСМ». Я получал ту же самую зарплату от своего предприятия, но был прикомандирован к милиции. А в милиции меня уже знали, подходили и говорили: «Вадим, кончай дурью маяться. Ну какой из тебя дружинник? Подавай документы на аттестацию». Аттестовали меня, и в Самарский РОВД назначили помощником оперативного дежурного. Год я там просидел, составлял бумажки на задержанных. Потом меня вызывает начальство и говорит: «Вадим, хватит тебе здесь просиживать, давай на группу задержания. Старшим пойдешь?» Я говорю: «Пойду». Вневедомственная охрана была к нам прикомандирована. Ездил с ними проверять охранную сигнализацию магазинов. Так вот работал и работал, началась уже перестройка, а меня все тянет опять в армию, ну хоть убей. И тут у отца друг был, полковник Александров, он говорит: «Слушай, ну чего ты дурью маешься? Пошли, я тебя устрою в зону работать. Будешь начальником отряда. Там форма тоже зеленая». А я-то вообще далекий от всего этого. Услышал только про форму и подумал, что это здорово. Говорю ему, что согласен. Пишу рапорт. Меня увольняют из милиции. Устраиваюсь в зону общего режима. В колонию № 3. Вот я вышел в первый день службы, посмотрел на всех и… обалдел. Если уж мне в милиции в свое время не понравилось в первый день, то здесь… вообще какой-то кошмар у них творился! Я все-таки привык выполнять четкие задачи, как в армии. Круглое – катить, квадратное – кантовать. А в зоне же вообще… там же анархия. Особенно в отношении формы, не поймешь какой. Ну потихонечку начал втягиваться, туда-сюда, с ребятами познакомился… Кстати, половина милиционеров, которых выгнали из милиции, они теперь работали в зоне. И этого толстопузого Юру из ППС я тоже встретил в зоне. Спрашиваю: «Ну чего же ты?» Он говорит: «Да все нормально». Начал я с ними работать в должности инспектора отдела безопасности. И вот однажды наш ГУИН [11] проводил плановый рейд – обыск в одной из самарских колоний. И практиковалось в ходе таких рейдов привлекать на обыск сотрудников из других колоний. Для чего это делалось? В той или иной колонии у сотрудников с зэками могли складываться дружеские отношения. И могли происходить поблажки в ходе обысков со стороны таких сотрудников. А человек посторонний, из другой колонии, обычно проводит обыск как положено, руководствуясь режимными требованиями. Вот для этого и привлекались люди со стороны. Меня и еще несколько сотрудников из нашей колонии тоже привлекли на это мероприятие. Нас отправили проводить обыск в десятую колонию. И вот с этого момента в моей жизни и начались все приключения, которые в конечном итоге привели меня к двадцати годам лишения свободы.