Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет - Эдди де Винд

не в состоянии утешить Эли, а в такой ситуации человек склонен скрывать свое бессилие за показной грубостью. – Что, скажи на милость, она могла заметить? И кроме того, ты прекрасно знаешь, что они в любом случае были обречены на крематорий, находились ли они в сознании или в беспамятстве.

Но тут их разговор прервал один из пациентов по имени Вальтер:

– Именем Фюрера я, Вальтер, избран вечным посланцем Тысячелетнего Рейха на Луне. Я поставлен повелителем всех звезд и планет. Моя сестра дала мне три рейхсмарки, и с ними я смогу сохранять экономический контроль над всеми начинаниями Германа Геринга. С нашим новым вооружением я преуспел в том, чтобы положить всю Вселенную к своим стопам; я действую от имени триумвирата – Гитлера, Геббельса и Геринга – как Правитель Великих Провинций. Власть моя безгранична, только сам Фюрер лично отдает мне приказы. Все сумасшедшие этого отделения отныне получают право свободных выборов. Избирайте, избирайте, избирайте. Ты идешь первым, ты, лентяй и вечно спящий, выбирай же спасение нашей Великой Империи Германской Нации. Ты, проклятый демократ, да проснешься ли ты наконец.

Он принялся трясти беднягу-имбецила, с которым они спали в одной постели, потом изо всех сил ударил его по голове. Тот все-таки пробудился и забормотал нечто неразборчивое.

– Миллионы, миллиарды маршируют, – продолжал Вальтер, – под нашими знаменами. Наша кровь оплодотворит Вечную Богиню Правды, и Она понесет от нас, и родит Вождя, который поведет нас, и мы вступим в Величайший и Совершеннейший Рейх. Мои дети – жалкие существа из крови и презренной плоти, они удобрят своими экскрементами землю, которая родит для нас пшеницу, и благодаря ей мы выдержим любую блокаду, какую бы ни устроила нам Англия. Ты, вонючая, ни во что не верящая собака. Вставай. Маршируй в наших рядах. Judenblut spritzt vom Messer[93]. Все у нас будет хорошо. Маршируй!

И он снова и снова пинал и бил бедного безответного дурачка, который в ужасе протягивал руки к Вальтеру и умоляюще мычал. Эли быстро подошел к их койке и попытался утихомирить Вальтера.

– Послушай, Вальтер, ты перепутал. Парад назначен на завтра, а сейчас ты должен как следует выспаться.

– Мне некогда спать, доктор, я – Зигфрид, и мне положено пробудить вечную девственницу Брунгильду. Она дремлет сейчас в таверне с Драконом, отцом Фюрера. А я – Страж коричневой крови. Я – Знамя триумфа. Ура! Ура! Я – сын Германии. Наши колонны маршируют. Маршируйте, маршируйте!

Он соскочил с постели и принялся в экстазе маршировать вдоль нар. Остальные безумцы, возбужденные Вальтером, выступавшим как бы их представителем, подняли шум. Рассевшись на краешках своих постелей, они размахивали руками и ногами. Жалкие идиоты, в другое время совершенно спокойные, невнятно бормотали какие-то песни.

Один из них, гидроцефал, принялся молотить кулаками по тарелке со своим обедом, истерически хохоча и ворочая выпученными глазами на безобразно огромной голове.

Вальтер продолжал маршировать, и Эли следовал за ним.

– Я здесь главный, я – апостол, я – Фюрер всего сумасшедшего дома.

– Да, так оно и есть, – отозвался Ханс.

И вдруг небывалый рев покрыл собою весь этот бедлам. – Herrgott Sakramen verflucht noch einmal [94]… что здесь происходит?

Это был Пауль, который, услыхав небывалый шум, примчался на место действия.

И тотчас же все стихло. Пауль схватил Вальтера за шкирку и усадил его на кровать. Все остальные утихли сами собой.

– Сделай ему укол, Полак. Для чего ты здесь вообще поставлен?

Эли вколол Вальтеру дозу успокоительного, и наступила тишина.

Пауль подошел к столу и уселся.

– Послушайте меня, ребята, нельзя так расслабляться и позволять психам рулить. Я торчу в этой психушке уже десять лет. Так что, я должен сидеть на заднице ровно и наблюдать, как псих, возомнивший себя фюрером, садится мне и всем остальным на голову? Да меня самому фюреру было не уесть, все эти годы…

– Achtung! [95] – пронеслось по бараку. Пауль сорвался с места и вылетел из помещения. Эли принялся приводить в порядок свои шприцы, а Ханс схватил половую щетку и принялся за работу.

– Bewegung![96]

Оказывается, их почтил своим вниманием санитар по делам здравоохранения, проводивший свой ежедневный осмотр. В начале своей службы он старался наводить на всех страх, но потом стал намного мягче. Эта перемена произошла потому, что Зилина обнаружил его слабость к хорошему табаку, и теперь, едва санитар входил в штюбе, занимаемую старостой барака, на столе его всегда ожидала пачка сигарет. Поляки только радовались, по очереди выделяя курево из своих посылок. Так они избавились от утомительного, мелочного контроля. Они держали под тюфяками своих постелей одежду, а иногда даже что-то готовили в своей огромной печке, и на все эти и многие другие мелкие нарушения местные власти смотрели сквозь пальцы. К сожалению, такое положение вещей не могло сохраняться вечно: вскоре этого санитара должны были сместить и поставить на его место другого. Администрация лагеря слишком хорошо знала, что любой «контролер», неважно, будет ли он свиреп или мягок, в конце концов в известной мере объединяется с арестантами. Вот почему люди, занимающие посты, предполагающие плотный контакт с арестантами, вроде санитара по делам здравоохранения, должны были, по мнению администрации лагеря, регулярно сменяться.

Тремя неделями позже новый санитар наконец появился. Он оказался высоким человеком и носил светлые усики. В первый день, когда он обходил лагерь с целью знакомства, он показался всем вполне умеренным. Но через несколько дней, во время очередного обхода, он приказал полякам покинуть свои постели. Что бы это значило?

Если бы такое произошло с штюбе, где содержались евреи, это сразу вызвало бы подозрения: начинается новая «селекция». Ведь они повторялись почти каждую неделю, и отобранных несчастных отправляли на смерть. Но за каким чертом ему понадобились поляки?

Ханса вместе со старостой штюбе заставили снять с постелей тюфяки и вскрыть все посылки. И тогда то, что поляки прятали, явилось на свет: одежда, обувь, какие-то старые тряпки, черствый хлеб и множество других вещей.

Все это собрали и сложили отдельно. Обычные продукты из посылок санитар позволил им оставить себе, а вот табак и всякие деликатесы вроде шоколада и сардин он сгреб в свой мешок.

Между прочим, он лично заглянул под несколько случайно выбранных тюфяков, чтобы проверить, все ли было отобрано, и сам обыскал каждого пациента. Те, на ком оказалось надето больше одной рубашки, должны были сбросить лишнюю в общую кучу и получали несколько ударов по голове.

Циммер выглядел совершенно несчастным. У него был вязаный свитер овечьей шерсти и пара сапог, присланных в посылке с