Стон горы - Ясунари Кавабата

Синго кивнул.

– Может, ты поговоришь откровенно с Кикуко? Я возьму Кунико и пойду с ней встречать Фусако, заодно и на ужин куплю чего-нибудь. Фусако есть Фусако.

Ясуко взяла девочку на руки и поднялась.

– Зачем Фусако понадобилось идти на почту? – сказал Синго, и Ясуко обернулась.

– Я и сама об этом подумала. Может, чтобы отправить письмо Аихара? Уже полгода, как они расстались… Да, скоро уже полгода, как она вернулась к нам. Это случилось под Новый год.

– Опустить письмо могла бы и в ближайший почтовый ящик.

– Она, наверно, думает, что если опустить письмо на почте, оно дойдет быстрей и верней. Стоит ей вспомнить своего Аихара, она теряет рассудок – тут уж ничего не поделаешь.

Синго горько улыбнулся. Он почувствовал, что Ясуко все еще на что-то надеется.

Видимо, в женщине, которой удалось до старости сохранить семью, оптимизм укореняется глубоко.

Синго поднял газету четырех-пятидневной давности, которую до этого читала Ясуко, и стал просматривать.

Там была поразительная статья: «Лотос, который цвел две тысячи лет назад».

Весной прошлого года в лодке-долбленке периода Яёи[17] найденной при раскопках на берегу реки Кэмигава у города Тиба, обнаружено три семени лотоса. Установлено, что семенам более двух тысяч лет. Профессор ботаники, специалист по лотосам, посеял эти семена и в апреле нынешнего года высадил в трех местах полученную рассаду: в прудах опытной сельскохозяйственной станции Тиба, в парке Тиба и в доме одного винодела на улице Хатамати в Тиба. Видимо, этот винодел помогал вести раскопки. Он налил в котелок воды, поместил туда рассаду и поставил его в сад. Лотос винодела расцвел первым. Профессор ботаники, которому сообщили об этом, примчался в дом винодела и стал гладить прекрасные цветы, без конца повторяя: «Расцвел, расцвел». Обо всем этом писала газета. Писала, что цветок состоит из двадцати четырех лепестков.

Под статьей была помещена фотография, на которой седеющий профессор в очках поддерживает руками распустившийся цветок лотоса. Из подписи под фотографией Синго узнал, что профессору шестьдесят девять лет.

Полюбовавшись цветущим лотосом, Синго с газетой в руках пошел в комнату Кикуко.

Они-занимали ее вдвоем с Сюити. На письменном столе – приданом Кикуко – лежала шляпа Сюити. Рядом со шляпой – стопка почтовой бумаги: видимо, Кикуко собиралась писать письмо. Ящик стола прикрыт свисающей вышитой салфеткой.

Пахло духами.

– Ну как дела? Лежи спокойно и не вставай. – Синго сел к столу.

Кикуко во все глаза смотрела на Синго. Ей было не по себе оттого, что Синго не разрешил ей встать, а лежать при нем было неудобно. Щеки у нее чуть порозовели. Но лоб оставался белым, и на нем красиво выделялись густые брови.

– Семена лотоса двухтысячелетней давности дали всходы, и лотосы расцвели, видела в газете?

– Да, видела.

– Значит, видела? – пробормотал Синго и после Небольшой паузы: – Будь ты с нами откровенна, хуже от этого не было бы – наоборот. Ты в тот же день вернулась домой, тебе это не повредило?

Кикуко потрясли слова Синго.

– Еще в прошлом месяце ты говорила о ребенке… Я уже тогда все понял.

Кикуко, лежа на подушке, покачала головой. – Тогда я еще ничего не знала. Если б знала, постыдилась бы говорить о ребенке.

– Вот как? Сюити сказал мне, что ты слишком целомудренна… – Увидев, что на глаза Кикуко навернулись слезы, Синго не стал продолжать. – Врачу ты больше не должна показываться?

– Завтра зайду.

Назавтра, когда Синго вернулся домой, Ясуко уже с нетерпением ждала его.

– Кикуко уехала к родителям. Ее уложили в постель… Часа в два позвонил Сакава-сан, к телефону подошлаФусако. Он сказал, что к ним приехала Кикуко, чувствует себя не совсем хорошо, и ее уложили и постель. Дня через два-три поправится, говорит, и тогдаее привезут обратно.

– Вот как.

– Попросил Фусако передать Сюити, что он может завтра приехать навестить ее. С ней там все время мать. Может, поэтому она и решила отлежаться у родителей.

– Ничего подобного.

– В чем же тогда дело?

Синго снял пиджак и, подняв голову, чтобы развязать, галстук, сказал:

– Сделала аборт.

– Что? – Ясуко была ошеломлена. – Как же это, тайком от нас… Кикуко? Ужасная пошла молодежь.

– До чего же ты невнимательна, мама. – В столовую с Кунико на руках вошла Фусако. – Я, например, знала,что она это сделает.

– Откуда ты знала? – неожиданно для себя стал допрашивать ее Синго.

– Этого я не могу сказать. В общем, она решила на покое прийти в себя, окрепнуть. Синго не нашелся что ответить.

Городской парк

1

– Что за человек отец! – Фусако небрежно составляла на поднос посуду после ужина. – С родной дочерью разводит больше церемоний, чем с невесткой, человеком посторонним. Правда, мама?

– Фусако, – одернула ее Ясуко.

– Разве я не права? Если он считает, что шпинат переварен, так и надо было сказать, что переварен. Да и не разварился шпинат в месиво, а почти весь цел. Лучше бы ему есть шпинат, сваренный в горячем источнике.

– Как это в горячем источнике?

– Разве не варят в горячем источнике яйца, а на пару – пирожки с фасолью? Я же сама привозила тебе яйца, сваренные в воде из родонового источника. Белок у них крутой, а желток – жидкий… Я ведь тебе уже рассказывала, что в Киото, в одной дешевой закусочной, их очень хорошо готовят.

– В дешевой закусочной?

– Да, в Киото есть такая. Бедняки ее прекрасно знают. Там и шпинат готовят хорошо.

Ясуко засмеялась.

– Так вот, если бы отец ел шпинат, сваренный по часам и при определенной температуре в воде из родонового источника, он был бы всегда бодр и здоров, даже если возле него не будет Кикуко-сан, – совершенно серьезно сказала Фусако.

– Мне этот разговор неприятен. Очень уж ехидно ты обо всем судишь.

Фусако, напрягшись, с трудом подняла тяжелый поднос.

– Неужели еда становится невкусной только оттого, что с нами не изволят находиться красавец сын и красавица невестка?

Синго поднял голову и переглянулся с Ясуко.

– Перестань болтать.

– Вот так всегда. Ни слова при нем не скажи, не поплачь.

– Когда плачет ребенок, ничего не поделаешь, – пробормотал Синго, почти не раскрывая рта.

– Я не о ребенке говорю. О себе, – Фусако, пошатываясь от тяжести подноса, направилась в кухню. – Если плачет ребенок, это естественно.

Загрохотала сваленная в мойку посуда.

Ясуко встрепенулась.

Послышались сдавленные рыдания Фусако. Сатоко, взглянув исподлобья на Ясуко, убежала накухню.

Какой у нее тяжелый взгляд, подумал Синго. Ясуко тоже поднялась, взяла ползавшую рядом Кунико и посадила ее на колени Синго. – Присмотри за ней. И ушла на кухню.

Синго обнял Кунико – она была приятная, мягонькая, и он крепко прижал ее к себе. Взял за ножки. Обе ступни, маленькие и пухлые, целиком уместились в его ладони.

– Щекотно?

Кажется, девочка не понимала, что такое «щекотно».

Синго в этом не уверен, но ему помнится, что Фусако, еще совсем крошкой, когда ее клали голенькую, чтобы переодеть, и он слегка щекотал ее под мышками, морщила носик и махала ручками.

Синго старался не вспоминать о том, что Фусако и в детстве была некрасивой. Стоило ему вспомнить это, и перед его глазами возникало прекрасное лицо старшей сестры Ясуко.

Его надежда, что ребенок, прежде чем станет взрослым, еще много раз изменится, не оправдывалась, и с годами надежда притупилась.

Внучка, Сатоко, лицом как будто получше матери, так что не исключено, что уж Кунико вырастет совсем хорошенькой.

Может быть, облик сестры Ясуко воплотится в его внучках? От таких мыслей Синго стал сам себе противен.

Но как ни противен стал сам себе Синго, он размечтался: а вдруг старшая Сестра Ясуко воплотилась бы в неродившейся внучке, в ребенке, от которого избавилась Кикуко, вдруг ее девочка оказалась бы красавицей, какой еще не видел свет? Эта мысль сразила его.

Синго отпустил руку, сжимавшую детские ножки, Кунико сползла с его колен и заковыляла на кухню.

Она шла, выставив вперед согнутые руки, ноги у неё заплетались, и стоило Синго крикнуть ей «осторожно», как девочка тут же упала.

Она упала вперед, перевалилась на бок и немного погодя расплакалась.

Ясуко с Кунико на руках, а следом за ней и Сатоко, вцепившаяся в подол матери, вернулись в столовую.

– Отец теперь все время погружен в свои мысли. Правда, мама? – Фусако вытирала посуду. – Когда он вернулся домой и стал переодеваться, то и нижнее и верхнее кимоно запахнул справа налево, подпоясался и даже не заметил, как он странно выглядит. Вид у него был действительно странный. Такого с ним, пожалуй, еще не случалось. Что с ним произошло? Не пойму.

– Нет, однажды уже было, – невозмутимо ответил Синго. – Кикуко тогда еще сказала, что на Рюкю запахиваются кто как хочет – и справа налево, и слева направо.