Стон горы - Ясунари Кавабата

По дороге домой Синго молчал, разговаривать ему не хотелось.

Из дома послышался плач ребенка, и навстречу им, напевая колыбельную песню, вышла Кикуко с девочкой на руках.

– Простите. Расплакалась она у меня. Не могла справиться, – сказала Кикуко, обращаясь к Фусако.

Из-за плача сестры или, может быть, оттого, что дома ее напряжение спало, Сатоко тоже расплакалась.

Фусако, не обращая на нее внимания, взяла у Кикуко ребенка и обнажила грудь.

– Ой, у меня даже на груди капельки холодного пота.

Синго посмотрел на стену перед собой, где висела каллиграфическая картина Рёкапа[14] «Небесная буря». Для подлинного Рёкана она обошлась Синго слишком дешево – видимо, подделка. Знающие люди объяснили ему, и теперь Синго уже и сам понимал, что это не подлинник.

– Мы видели надгробие Акико, – сказал он Кикуко. – Рукой Акико написано «Сакья-Муни…».

– Правда?

4

После ужина Синго вышел из дому и прошелся по мануфактурным магазинам и магазинам подержанного платья.

Но ничего подходящего для Сатоко не нашел. Его беспокоила Сатоко. Он даже испугался за нее.

Девочка еще совсем маленькая, но стоило ей увидеть у другой яркую вещь, и она уже загорелась таким неистовым желанием получить ее.

Может быть, у Сатоко зависть или жадность развиты сильнее, чем у других детей? Или, возможно, она слишком рано повзрослела? Нет, скорее всего она просто истерична, решил Синго.

Что б они сейчас делали, если бы эту девочку в нарядном кимоно для танцев насмерть задавила машина? Перед глазами Синго отчетливо стоял прекрасный рисунок ее кимоно. Такие нарядные кимоно даже в витринах никогда не выставляют.

Синго возвращался с пустыми руками, и это очень огорчало его.

Неужели Ясуко допускает, чтобы у девочки были до сих пор только осимэ из старых кимоно? В словах Фусако было немало яда. Правда, она могла и приврать. Неужели ребенку никогда не покупали даже простеньких детских кимоно? А может быть, Фусако намекала, чтобы я купил Сатоко европейское платье?

– Забыл, – сказал Синго вслух.

Он не помнил, кажется, это Ясуко ему говорила, что если бы они оба больше заботились о Фусако, то, возможно, и от некрасивой дочери родилась бы хорошенькая внучка. Теперь уже ничего не исправишь, – Синго почувствовал тяжелые угрызения совести.

До рожденья б знать, кого родишь, до рожденья б знать, кого родишь, – не было б родителей, достойных сострадания, не было б родителей – не было б детей, разрывающих наши сердца…

В памяти Синго вдруг всплыла эта фраза из пьесы театра. Но, просто всплыла, а не то что его стали вдруг мучить запоздалые сожаления.

Старый Будда ушел из мира, новый Будда в нем еще не появился. Во сне он вдруг возродится в старом слуге – кем он будет наяву? Обретя человеческий облик, возродиться в котором так трудно…[15]

Злость и неистовство, охватившие Сатоко, когда она пыталась схватить за кимоно девочку-танцовщицу, должно быть, унаследованы от Фусако. А возможно, и от Аихара. Если все же от Фусако, то чья, интересно, кровь передалась ей, отца или матери?

Если бы Синго женился на старшей сестре Ясуко, у них, наверно, не родилась бы такая дочь, как Фусако, не родилась бы, наверно, и такая внучка, как Сатоко.

Странно все-таки – до сих пор Синго любит человека, умершего давным-давно.

Сейчас ему шестьдесят три, а ведь та, которая умерла, когда ей было чуть больше двадцати, была Старше его.

Когда Синго вернулся домой, Фусако уже лежала в постели, обняв младшую дочь. Он увидел их потому, что фусума, отделявшие их комнату от столовой, были приоткрыты.

– Спят.

Это сказала Ясуко, заметив, что Синго заглянул в комнату.

– «Сердце так колотится – вот-вот из груди выскочит, нужно хоть немножко успокоиться», – сказала мне Фусако, приняла снотворное и сразу же уснула.

Синго кивнул.

– Может, прикрыть?

– Сейчас, – встала Кикуко.

Сатоко лежала не шевелясь, плотно прижавшись к спине Фусако. Но глаза у нее были открыты. Странный все-таки ребенок. Лежит молча и не спит.

Синго не сказал, что ходил покупать Сатоко кимоно.

Видимо, и Фусако не рассказала матери, что натворила Сатоко.

Синго ушел в другую комнату. Кикуко принесла угли.

– Присаживайся.

– Сию минуту. – Кикуко вышла и вернулась с подносом, на котором стоял кувшин с водой. Для одного кувшина поднос, возможно, был бы не нужен, но рядом лежали еще цветы.

Синго взял их.

– Что это за цветы? Колокольчики? – Нет, черные лилии…

– Черные лилии?

– Да, мне их принесла подруга, она обучает чайной церемонии. – Кикуко достала из стенного шкафа за спиной Синго небольшую цветочную вазу.

– Неужели это и есть черные лилии? – не переставал удивляться Синго.

– Подруга рассказала, что, когда в государственном музее в годовщину Рикю[16] устраивалась недавно чайная церемония, там стояли черные и белые лилии – это было очень красиво. Они стояли в старинной бронзовой вазе с узким горлышком…

– Хм.

Синго смотрел на черные лилии. Их было две, и на каждом стебле по два цветка.

– Этой весной не меньше одиннадцати или даже тринадцати раз шел снег.

– Да, часто шел.

– Ранней весной, когда отмечалась годовщина Рикю, еще лежал глубокий снег. И в такую пору черные лилии, – просто удивительно. В горах, наверно, нарвали.

– Цветом они немного похожи на черную камелию.

– Угу.

Кикуко налила в вазу воды.

– В эту годовщину Рикю были выставлены его предсмертные стихи и меч, которым он сделал себе харакири.

– Что ты говоришь? Значит, твоя подруга обучает чайной церемонии?

– Да. В конце войны у нее погиб муж… Она еще при нем часто устраивала чайные церемонии, и теперь это ей пригодилось.

– Какой же школы она придерживается?

– Школы муся-но кодзи.

Синго, незнакомый с чайной церемонией, ничего не понял.

Кикуко замерла в ожидании, чтобы поставить цветы в вазу, как только Синго выпустит их из рук.

– Они, видимо, так и растут, низко опустив головки, это не оттого, что начали вянуть.

– Да. Я ведь их сразу же поставила в воду.

– У колокольчиков головки, по-моему, низко опущены.

– Что?

– Мне кажется, эти цветы мельче, чем колокольчики, а?

– Пожалуй, мельче.

– Сначала они кажутся совсем черными, но на самом деле они не черные, а темно-фиолетовые с густым бордовым оттенком. Ладно, завтра днем рассмотрю их получше.

– На солнце они кажутся красновато-сиреневыми. Цветы, хотя и совсем распустились, не достигали и трех сантиметров. У них было по шесть лепестков, пестик трехпалый, тычинок – пять. Листья, обращенные в четыре стороны, равномерно покрывали весь стебель несколькими ярусами. Они были маленькие, в три, три с половиной сантиметра длиной. Синго понюхал цветок.

– Пахнет неопрятной женщиной, – сказал он, не подумав.

Он не имел в виду ничего плохого, но Кикуко покраснела и опустила голову.

– Запах меня разочаровал, – поправился Синго. – Понюхай сама.

– Мне бы не хотелось изучать цветы так тщательно, как это делаете вы, отец.

Кикуко стала подбирать цветы.

– Для чайной церемонии четыре цветка, правда, слишком много, но все-таки, может быть, поставить их все?

– Да, поставь.

Кикуко положила черные лилии на пол.

– В шкафу, где стояла эта ваза, должны быть маски, достань, пожалуйста.

– Сейчас.

Синго только что пришла на ум фраза из пьесы театра Но, и это напомнило ему о масках. Он взял маску Дзидо.

– Это добрый дух – вечный ребенок. Когда я купил ее… я тебе рассказывал?

– Нет.

– Так вот, когда я купил ее, я попросил Танидзаки, помнишь, мою секретаршу из фирмы, приложить маску к лицу. Это было так мило, я прямо поразился.

Кикуко приложила к лицу маску Дзидо.

– Шнурки сзади завязать?

Из глубины глаз маски на Синго, он это чувствовал, смотрели зрачки Кикуко.

– Маска оживает только в движении.

У Синго снова забилось сердце от чистого, но запретного чувства, которое он однажды уже испытал, когда, вернувшись домой с покупкой, едва не поцеловал маску в ее пунцовые губы, такие приятные.

Жизнь в безвестности не страшна, лишь бы сохранились цветы сердца…

Кажется, эти слова тоже из той пьесы театра Но.

Синго не мог оторвать глаз от очаровательной маски ребенка на лице Кикуко, которая поворачивала голову то в одну, то в другую сторону.

У Кикуко было маленькое личико, и ее подбородок почти целиком скрывала маска, и вдруг с чуть видневшегося кончика подбородка скатилась на шею слеза. Потом стало две струйки, потом три, и они все текли и текли.

– Кикуко, – воскликнул Синго. – Сегодня, встретив подругу, ты, наверно, подумала, что если разойдешься с Сюити, то станешь тоже обучать чайной церемонии, да?

Кикуко-Дзидо кивнула.

– Но даже если мы разойдемся, я все равно буду приходить к вам и устраивать для вас чайную церемонию, – твердо сказала она из-под маски.