Никогда не предавай мечту - Ева Ночь

– Во-первых, не очень доверяй россказням Николая. Во-вторых, позвольте уж мне жить собственной жизнью. Дайте мне дышать. Сколько себя помню, я пыталась соответствовать. Дотянуться до звёзд. Быть лучше. Выше. Чище. Идеальнее. Может, хватит? А считайте, что я как и Валера совершила нечто крамольное. Отвернитесь и забудьте о плохой дочери. Честно, мам, я готова.

Мать смотрит на неё широко распахнутыми глазами. В них плещется ужас. Она даже рот рукой зажимает – настолько Альдины откровения кажутся ей страшными.

– Не смотри на меня так, – просит Альда. – Я не сошла с ума. Это не нервный срыв. Я наконец-то произнесла вслух то, о чём хотела, но не осмеливалась сказать.

– Да как ты… да как ты смеешь! – задыхается от возмущения мать. Но Альда не жалеет о сказанном. С плеч скинут многолетний груз. И бьётся пульсом мысль: не случись с ней несчастья, жизнь шла бы по запланированному родителями сценарию. Но это была бы не её жизнь, не её судьба, не её поступки.

– Мам, послушай меня. Услышь, пожалуйста. Мне жаль. Но лишь того, что делаю тебе больно. Я хочу гореть, понимаешь? По-настоящему. Что-то делать. Ошибаться. Но быть счастливой. Коля хороший, но не мой, понимаешь?

– А ты? Ты понимаешь, что творишь? – мать выпрямляет спину. В лице её – решимость. Столько лет с ним жила и не видела? А сейчас прозрела? Это всё из-за того инвалида? Влюбилась, дурочка? Так это быстро проходит. И не смей думать, что вы с ним пара или что-то подобное! Кто он и кто ты?

– Ты же ничего не знаешь о Максе, а уже осудила, – Альда всё ещё пытается до неё достучаться.

– И знать ничего не хочу! Он чужой! К тому же ни одна нормальная мать не захочет, чтобы её единственная дочь связала судьбу с инвалидом!

– Я пока не связываю с ним судьбу, – вздыхает Альда тяжело, понимая, что бесполезно разговаривать, когда мать в таком состоянии. – Я помогаю ему адаптироваться. Потому что хочу с ним танцевать.

– Какие танцы, Эс! Какие танцы после таких травм! Ты с ума сошла!

– Мой врач так не считает, – наконец-то удалось добавить в голос побольше холода. – И давай на этой оптимистической ноте закончим. Я устала. Хочу отдохнуть. У меня был очень насыщенный день.

– Мы не закончили, Эсми, – мать поднимается со стула, поправляет идеальную юбку. Она почти все вещи шьёт на заказ. По фигуре. Поэтому и выглядит шикарно. Красивая птица в клетке. Привыкла. Забыла. А может, ничего иного и не хотела. – Но я уважаю твои потребности и учитываю состояние здоровья. Отдыхай. А договорить можно и позже.

Альде стоит большого труда не морщиться от этих официально-казённых слов.

Когда мать уходит, ей можно уже не следить за собой. Можно вздохнуть облегчённо полной грудью. Избавиться от вещей. Натянуть домашние удобные шортики и истёртую футболку.

В ванной она не задерживается, чтобы не вспоминать утренний, после тренировки. Вместе с Максом. Но не думать о нём Альда не может. Особенно, когда ложится в одинокую кровать.

Горькая слеза катится по виску. Вначале справа, а затем слева. Слёзы затекают на шею, щекочут, раздражают, холодят, но ей не хочется поднимать руку. Пусть. Они хоть какой-то раздражитель.

Как же не права мама. Но разве ей расскажешь? Что большего, чем она сама, инвалида не сыскать. Наверное, в этом нет ничьей вины. Она такой родилась – ущербной, бесчувственной. А может, это следствие воспитания – вечного контроля и зажатости. Не детство, а казарма. Но душой кривить нельзя: ей нравился балет, несмотря на тяжесть ответственности и неимоверного труда, что пришлось ей вынести, чтобы стать лучшей.

Как звезда, вспыхнувшая ярко, прокатилась по небосклону, оставила след и сгорела. Исчезла. Словно и не было никогда Эсмеральды Щепкиной. Настанет день – и о ней никто больше и не вспомнит, если сейчас опустить руки.

Альда трогает себя за грудь. Ничего. Просовывает ладонь между ног. Пустота. Холодное неподатливое тело. Всегда таким было. Неотзывчивое. Сухое, как осенний лист.

Ей никогда не снились жаркие сны. Не тревожило томление плоти. Она даже не заметила, как выросла грудь. И месячные восприняла, как досадное недоразумение. Никаких перепадов настроения – ничего. Словно она и не девушка. Ни солёного, ни сладкого ей не хотелось. Обычный естественный процесс. Она приняла его и привыкла.

Девственности лишилась в шестнадцать. Это был маленький бунт против жёсткого удушающего воспитания и совсем крохотная искорка любопытства. Интерес. Как же это бывает на самом деле?

Он был старше и, наверное, умелый и опытный. Альда не ждала от первого секса много. Была только боль. Но что она значила для той, кто привык нагружать тело и постоянно так или иначе терпеть болевые ощущения?

Потом секс был ещё и ещё. Боль ушла, а удовольствие заблудилось в пути. Больше ей не хотелось экспериментировать. И в следующий раз это случилось с Колей – много позже. Уже в девятнадцать.

Чуда не произошло. Спящая красавица не проснулась. Временами, вот как сейчас, Альда страдала от своей холодности. От абсолютной беспомощной никчемности. Несостоятельности как женщины.

Может, потому что Макс касался её. И на какой-то миг показалось: чувствует. Но, видимо, всё тщетно.

Она забылась тяжёлым сном. Такой отдых не приносит облегчения. Не дарит силы, а только выпивает их. Тяжёлый. Вязкий. Удушливый. Ничего не снилось, кроме тьмы. Огромная туча, что не даёт пробиться лучам спокойствия и умиротворения.

Кажется, она начала задыхаться. Но из цепких щупалец мрака её вырвал телефонный звонок. Сердце понеслось вскачь, как сумасшедшее.

– Алло, – голос хриплый и словно чужой.

Альда не открыла глаза. Просто нажала на приём.

– Прости. Я разбудил тебя, наверное. Мне не спится. Не могу уснуть. Поговори со мной, Альда.

И от этого голоса тьма отступила. Рассеялась.

– Я не умею петь колыбельные, Гордеев, – прозвучало так себе, сварливо, но губы невольно расцвели улыбкой.

– Я же не прошу петь, злюка. Голос твой слышать хочу. Даже такой недовольный. Просто говори. Что хочешь. А я буду слушать. И, может, усну.

– Снотворным я ещё не была, – звучит уже