Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Елисеева

Прогулки

Мы уже говорили, что, изучая день Екатерины, не стоит ограничиваться «Записками» Грибовского. Он познакомился с императрицей за четыре года до ее смерти и, естественно, рассказывал о быте пожилой женщины. В частности, из воспоминаний секретаря бесследно исчезают прогулки. А ведь государыня была завзятым пешеходом и искусной наездницей.

«Нет человека подвижнее меня в этой местности, — писала она 25 июня 1772 года из Царского Села в Париж госпоже Бьельке. — Я была проворна, как птица, то пешком, то на лошади; я хожу по десяти верст как ни в чем не бывало. Не значит ли это испугать самого храброго лондонского ходока?»[193]

В 1775 году в письме барону Гримму Екатерина рассказывала, как восемь лет назад впервые увидела село Черные Грязи, будущее Царицыно: «Однажды, устав бродить по долинам и лугам Коломенского, я отправилась на большую дорогу… Эта дорога привела меня к громадному пруду, связанному с другим, еще огромнейшим: но второй пруд, богатый прелестнейшими видами, не принадлежал ее величеству (покойной Елизавете Петровне. — О.Е.), а некоему князю Кантемиру, ее соседу. Второй пруд соединялся с третьим прудом, который образовал бесчисленное множество заливов. И вот гулявшие, проходя из пруда к пруду то пешком, то в карете, очутились за семь длинных верст от Коломенского, высматривая имение своего соседа»[194].

Как видим, Екатерину не пугали расстояния. Верховой езде она выучилась в России, на родине это считали не вполне пристойным. В юности София посетила с родителями Варель, где познакомилась с графиней Бентинк, веселой 30-летней красавицей, ездившей верхом по-мужски, хохотавшей и певшей, когда захочется, а оставшись с девочкой вдвоем, пустившейся отплясывать штирийский танец. Этот образ пленил воображение юной Софии, и через несколько лет она рискнула сама усесться в седло. Екатерина сделала быстрые успехи, которые с удовольствием описывала в мемуарах. Она полюбила долгие прогулки с ружьем в окрестностях Царского и Ораниенбаума.

«В Троицын день императрица приказала мне пригласить супругу саксонского посла г-жу д’Арним поехать со мной верхом в Екатерингоф, — вспоминала Екатерина. — Эта женщина хвасталась, что любит ездить верхом и справляется с этим отлично… Арним пришла ко мне около пяти часов пополудни, одетая с головы до ног в мужской костюм из красного сукна, обшитого золотым галуном. Она не знала, куда деть шляпу и руки. Так как я знала, что императрица не любит, чтобы я ездила верхом по-мужски, то я велела приготовить себе английское дамское седло и надела английскую амазонку из очень дорогой материи, голубой с серебром, черная шапочка моя была окружена шнурком из бриллиантов… Так как я была тогда очень ловка и очень проворна к верховой езде, то, как только подошла к лошади, так на нее и вскочила; юбку, которая была у меня разрезана, я спустила по бокам лошади. Императрица, видя, с каким проворством и ловкостью я вскочила на лошадь, изумилась и сказала, что нельзя быть лучше меня на лошади; она спросила, на каком я седле, и, узнав, что на дамском, сказала: „Можно поклясться, что она на мужском седле“. Когда очередь дошла до Арним, она не блеснула ловкостью… Ей понадобилась лесенка, чтобы влезть. Наконец, с помощью нескольких лиц она уселась на свою клячу, которая пошла неровной рысью, так что порядком трясла даму, которая не была тверда ни в седле, ни в стременах и которая держалась рукой за луку. Мне говорили, что императрица очень смеялась»[195].

И через много лет Екатерина оставалась весьма пристрастна к победам своей юности, маленьким шалостям и обманам. Например, она придумала седло, которое сочетало конструкцию дамского и мужского. Со двора великая княгиня выезжала боком, а оставшись только в обществе своих берейторов, перекидывала ногу и скакала по-мужски. Ей нравились опасные затеи, охота и дальние поездки. Возможно, неумеренным лихачеством и неженской храбростью молодая Екатерина компенсировала то приниженное положение, которое занимала в семье и при дворе Елизаветы Петровны — презрение и грубость мужа, издевательства и мелочные придирки свекрови. В этом смысле верховая езда и стрельба из ружья как никакое другое средство позволяли женщине самоутвердиться. Понятно самолюбование, с которым Екатерина вспоминала свои успехи.

До 80-х годов императрица все еще охотно ездила верхом, особенно на даче, о чем свидетельствуют ее переписка и камер-фурьерский журнал. Царская конюшня насчитывала около 1200 лошадей. Любимым жеребцом государыни был Бриллиант, «бурый, в мелкой гречке, варварийской породы». Он и другой жеребец — Каприз — позировали скульптору Фальконе, когда тот работал над фигурой «Медного всадника». По приказу Екатерины опытный берейтор Афанасий Тележников на полном скаку взлетал на помост и на мгновение удерживал коня, подняв на дыбы, а скульптор тем временем делал наброски[196].

Дачное катание императрица закрывала своеобразным праздником для всех, служивших на ее конюшнях. По возвращении в столицу из загородных резиденций, обычно 18 августа, она посылала офицерам по бутылке шампанского, обер-офицерам — красного вина, а простым конюхам — водку, пиво и мед. В этот день было запрещено брать лошадей из императорской конюшни и вообще беспокоить ее штат, славно потрудившийся летом при перевозке двора.

С холодами начиналась более скучная жизнь. Есть свидетельство о том, что в Петербурге императрица выезжала неохотно — раза три-четыре за зиму. Как-то у нее разболелась голова и ей посоветовали прогуляться в санях по морозному воздуху. Хворь как рукой сняло. Но на следующий день Екатерина отказалась от проверенного средства со словами: «Что скажет народ, когда увидит меня на улице два дня с ряду?»[197] Такой отзыв легко объяснить — стоило карете с государыней выехать в город, как за ней увязывались целые толпы зевак. Екатерина этого не любила. Когда в 1787 году она отправлялась в Крым, фаворит А. М. Дмитриев-Мамонов обратил ее внимание на скопление народа, провожавшего царский поезд. «И медведя кучами смотреть собираются»[198], — с легким раздражением ответила императрица.

Впрочем, иногда в погожий зимний денек или на Масленицу Екатерина баловала придворных широким катаньем. Закладывалось трое больших саней по десять — двенадцать лошадей в каждые, сзади к ним цеплялись сани поменьше, и множество народу отправлялось в царском поезде за город к Чесменскому дворцу, где граф Алексей Григорьевич Орлов давал государыне и гостям обед. Затем гуляющие устремлялись проселочными дорогами к Неве. У казенной Горбылевской дачи были устроены высокие ледяные горы, с которых приехавшие катались на салазках, а императрица смотрела на них из теплого павильона на берегу реки. Вечером, накатавшись, насмеявшись и набарахтавшись в снегу, придворные «тем же поездом» ехали в Таврический дворец князя Потемкина, там ужинали и возвращались домой уже при свете факелов и осмоленных бочек. Перед санями императрицы скакал отряд лейб-гусар, такой же эскорт замыкал процессию.

В те времена в России еще не привилась привычка ежедневной пешей прогулки в любую погоду. Путешествовать на своих двоих считалось уделом простолюдинов. Человеку благородного происхождения пристало разъезжать верхом или в карете. Рассказывая о жизни в Москве у княгини Дашковой, Кэтрин Вильмот писала: «Мы с Матти каждый день гуляем по глубокому снегу неподалеку от дома, чем немало развлекаем русских, которые буквально никогда не ходят пешком». Речь, конечно, о дворянах. Но и крестьяне предпочитали выходить зимой только по делам. В имении княгини Троицком желание сестер-ирландок гулять по заваленным сугробами дорожкам парка воспринималось дворней как странная затея. «Всякого, кто не имеет привычку сидеть взаперти, считают сумасшедшим, — жаловалась Кэтрин в письме Анне Четвуд. — Тем не менее каждый день я совершаю пешие прогулки перед завтраком и перед обедом»[199].

Чтобы изменить отношение к такому гулянью, понадобилась мода. Традиция совершать променады, невзирая на капризы природы, пришла из Англии. Позднее она соединилась с культурой дендизма — ежедневной прогулкой лондонского денди — и так попала к нам в первой четверти XIX столетия. Петербургские щеголи испортили немало брюк, путешествуя по слякотным улицам столицы и подражая собратьям из туманного Альбиона.

Екатерина II была одной из первых любительниц пеших прогулок Весной и осенью в погожие дни она позволяла себе размяться даже в Петербурге. Джакомо Казанова, посетивший Россию в 1767 году, встретил государыню именно во время моциона в Летнем саду, где она запросто прохаживалась одновременно с другими посетителями: «Тут я увидел в середине аллеи приближавшуюся ко мне государыню, впереди граф Григорий Орлов, позади две дамы. По левую руку шел граф Панин, она беседовала с ним. Я двинулся в живую изгородь, дабы пропустить ее; поравнявшись, она, улыбаясь, спросила, пленился ли я красотой статуй…»[200] Казанова показался Екатерине приятным собеседником, и она еще несколько раз удостоила его разговора во время утренних прогулок По словам итальянца, они происходили «спозаранку», когда в Летнем саду было еще мало народу.