Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова - Альфред Барков

9 февраля – «Опять успех и большой. Занавес давали раз двадцать. Американцы восхищались и долго благодарили».

11 февраля – «Первый, закрытый, спектакль „Мольера“ – для пролетарского студенчества <…> После конца, кажется, двадцать один занавес. Вызвали автора, М. А. выходил»[179].

15 февраля – «Генеральная прошла успешно. Опять столько же занавесов. Значит, публике нравится?»

16 февраля – «Итак, премьера „Мольера“ прошла. Сколько лет мы ее ждали! Зал был, как говорит Мольер, нашпигован знатными людьми <…> Успех громадный. Занавес давали, по счету за кулисами, двадцать два раза. Очень вызывали автора».

17 февраля – «В подвале „Вечерки“ ругательная рецензия некоего Рокотова – в адрес М. А. <…> Короткая неодобрительная статья в газете „За индустриализацию“. Вечером – второй спектакль „Мольера“ <…> – восемнадцать занавесов[180].

21 февраля:

«Общественный просмотр „Мольера“. Успех. Занавесов – около двадцати. 24 февраля. Дневной спектакль „Мольера“ <…> Спектакль имеет оглушительный успех. Сегодня бесчисленное количество занавесов.

Болдуман сказал, что его снимают с роли из-за параллельных „Врагов“.

Лучший исполнитель в спектакле!»[181]

Добавлю, исполнитель одной из центральных ролей – Людовика. «Цвета нового времени» потребовали от Булгакова очередной жертвы.

4 марта – «МХАТ требует возвращения трех тысяч за „Бег“ на том основании, что он запрещен».

9 марта:

«В „Правде“ статья „Внешний блеск и фальшивое содержание“, без подписи.

Когда прочитали, М. А. сказал: „Конец «Мольеру»“… Днем пошли во МХАТ – „Мольера“ сняли»[182].

9 сентября:

«Из МХАТа М. А. хочет уходить. После гибели „Мольера“ М. А. там тяжело.

– Кладбище моих пьес»[183].

15 сентября:

«Сегодня утром М. А. подал письмо Аркадьеву, в котором отказывается от службы в Театре и от работы над „Виндзорскими“. Кроме того – заявление в дирекцию. Поехали в Театр, оставили письмо курьерше. <…> М. А. говорил мне, что это письмо в МХАТ он написал „с каким-то даже сладострастием“»[184].

5 октября:

«Сегодня десять лет со дня премьеры „Турбиных“. Они пошли 5 октября 1926 года. М. А. настроен тяжело. Нечего и говорить, что в Театре даже и не подумали отметить этот день»[185].

И, наконец, снова «стычка» – теперь уже заочная – с горьковскими «Врагами» – запись от 10 мая 1937 года: «Федя… подтвердил: Сталин горячо говорил в пользу того, что „Турбиных“ надо везти в Париж, а Молотов возражал. И, – прибавил Федя еще, – что против „Турбиных“ Немирович. Он хочет везти только свои постановки и поэтому настаивает на „Врагах“ – вместо „Турбиных“»[186].

Так что, как можно видеть, весь нелегкий путь булгаковского «Мольера» постоянно пересекался с горьковскими «Врагами». Не в пользу «Мольера»… Впрочем, ему не повезло еще раньше, о чем свидетельствует письмо Булгакова П. С. Попову от 13 апреля 1933 года:

«Ну-с, у меня начались мольеровские дни. Открылись они рецензией Т. [А. Н. Тихонов]. В ней, дорогой Патя, содержится множество приятных вещей. Рассказчик мой, который ведет биографию, назван развязным молодым человеком, который верит в колдовство и чертовщину, обладает оккультными способностями, любит альковные истории, пользуется сомнительными источниками и, что хуже всего, склонен к реализму!

Но этого мало. В сочинении моем, по мнению Т., „довольно прозрачно выступают намеки на нашу советскую действительность“!! …Т. пишет в том же письме, что послал рукопись в Сорренто»[187].

В комментарии к этому письму сообщается: «Рукопись романа была послана Горькому, который отвечал: „Дорогой Александр Николаевич, с Вашей – вполне обоснованно отрицательной – оценкой работы М. А. Булгакова совершенно согласен. Нужно не только дополнить ее историческим материалом и придать ей материальную значимость, нужно изменить ее «игривый стиль». В данном виде это – несерьезная работа и – Вы правильно указываете – она будет резко осуждена“»[188].

«…Ненавистен мне людской крик…»

И последнее. Об отношении семьи драматурга Булгакова к драматургии Горького вообще.

«9 сентября 1933 г. В 12 часов дня во МХАТе Горький читал „Достигаева“. Встречен был аплодисментами, актеры стояли. Была вся труппа. Читал в верхнем фойе. <…>

По окончании пьесы аплодисментов не было. Горький:

– Ну, говорите, в чем я виноват?

Немирович:

– Ни в чем не виноваты. Пьеса прекрасная, мудрая»[189].

Здесь мнение В. И. Немировича-Данченко явно расходится с мнением труппы. Коллективу явно недоставало «чутья к цвету нового времени»…

«8 октября 1933 г. Вечером М. А. был дежурным по спектаклю „В людях“ в филиале. Пошли. Какой актер Тарханов! Выдумал трюк – в рубашке до пят – делает реверансы, оскорбительные – молодому Пешкову»[190].

«5 февраля 1934 г. Третьего дня были на генеральной „Булычева“ во МХАТе. Леонидов играет самого себя. Изредка кричит пустым криком. Но, говорят, что репетировал изумительно иногда! Спектакль бесцветный»[191].

Горькому-драматургу явно не везет на оценки. Теперь уже – семьи Булгакова.

«6 февраля 1934 г. Премьера в МХАТ „Егора Булычева“ <…>. 10 февраля 1934 г. – 2-й спектакль, который посетили руководители партии и Правительства» (Летопись жизни и творчества Горького. Изд. АН СССР, М., 1960, т.4).

А вот как это сухо изложенное официальной «Летописью жизни и творчества Горького» событие отражено в семейном дневнике Булгаковых:

«11 февраля 1934 г. Вчера в МХАТе была премьера „Булычева“. Оля сегодня утром по телефону:

– На спектакле были члены Правительства, был Сталин. Огромный успех. Велели ставить „Любовь Яровую“»[192].

«Велели ставить…» – «цвета времени»?..

«15 апреля 1937 г. …Пошли в Камерный – генеральная – „Дети солнца“. Просидели один акт и ушли – немыслимо. М. А. говорил, что у него „все тело чешется от скуки“. Ужасны горьковские пьесы. Хотя романы еще хуже»[193].

К этой дневниковой записи В. И. Лосев дает следующий комментарий: «В 1-й ред.: „…генеральная «Дети солнца», и видели один акт, больше сидеть не было сил. Миша сказал, что у него чешется все тело, сидеть невозможно! Вот постарался Таиров исправиться! Но как ни плоха игра актеров, – пьеса еще гаже“»[194].

Сравнение приведенной В. И. Лосевым записи в ее первоначальном виде с откорректированным в послевоенные годы вариантом показывает, что с течением времени у Елены Сергеевны появилась тенденция к «антигорьковским» обобщениям. Тем не менее оба варианта свидетельствуют о глубокой негативной реакции Булгакова, и это обстоятельство можно рассматривать как побудительный мотив для включения в фабулу романа характерной фразы о гомункуле из так не понравившейся пьесы.

А как должен был реагировать Булгаков на такие изданные в 1936 году в издательстве «Academia» строки В. И. Немировича-Данченко: «И в то время, когда пишутся эти строки (и когда изгоняли Булгакова из Театра. – А. Б.), Художественный театр играет лучшие свои спектакли – „Воскресенье“ Толстого и „Враги“ Горького»?..[195]

Приведенные в этом разделе материалы показывают, что, кроме объективных и вполне веских оснований, были обстоятельства и чисто субъективного плана для той интерпретации в романе личности Мастера-Горького, какой ее сделал Булгаков.

И в то же время… «Но вот что я считаю для себя обязательным упомянуть при свете тех же звезд – это что действительно хотел ставить „Бег“ писатель Максим Горький. А не Театр!» Это – из письма М. А. Булгакова Елене Сергеевне от 6–7 августа 1938 года[196].

Благородно. Интеллигентно. А разве в образе Мастера есть только негативные черты?

IV. «Сталин советской литературы»

Упорный поклонник и создатель возвышающих обманов.

Он сидел у двери истории, считая, что не он войдет в эту дверь.

Прежде всего Пешков недостаточно прост и ясен, он слишком убежден в том, что не похож на людей… Фигура изломанная и запутанная.

Глава XIX. Если нечего есть – есть ли все-таки человеческое мясо?

Очень тяжелые мысли о Горьком.

Не могу отнестись к Горькому искренне, сам не знаю почему, а не могу. Горький – злой человек… У него душа соглядатая.

«Несимпатичен мне Горький, как человек…» – эта дневниковая запись Булгакова[202] требует осмысления, поскольку речь идет об оценке мотивов писателя, показавшего Основоположника и Корифея в далеко не однозначном образе Мастера. К сожалению, относящиеся непосредственно к Булгакову доступные документальные материалы этот вопрос практически не раскрывают. То, что удалось найти, приведено в предыдущих главах применительно к частным аспектам. Ввиду ограниченности объема такого материала вряд ли было бы методологически корректным интерполировать его на точку зрения Булгакова в целом. Или, говоря юридическим языком, использовать его с расширительным толкованием. Ведь подлежащий выяснению вопрос имеет принципиальный характер – были ли у Булгакова основания для изображения Горького в таком откровенно сатирическом плане; то есть заслуживает ли фигура Горького того пафоса, который Булгаков вложил в образ центрального героя своего романа.