«Если», 2005 № 01 - Журнал «Если»

В лесу было тихо и торжественно. Я шел, наслаждаясь тишиной и запахом листьев. Тропинка под ногами ветвилась, терялась, наконец совсем исчезла. И я увидел ту самую полянку. Она тоже ничуть не изменилась за год. Я постоял с улыбкой, вспоминая, как все это было.

Вдалеке послышался шумок — это тормозила электричка. Я глянул на часы, нажав подсветку — одиннадцать тридцать две: та самая, последняя. Электричка стихла, и вновь стало слышно, как на полянке тикает саранча.

На щеку сел комар. Я аккуратно хлопнул по щеке и пошевелил пальцами, сбрасывая в траву влажную поломанную тушку.

Электричка заворочалась вдалеке и завыла, набирая обороты. Я решил подождать, пока она стихнет, а затем вернуться на дачу. Электричка исчезала вдали и гудела все тише, тише, тише, но никак не стихала до конца — я все напрягал и напрягал слух, и мне все чудилось, что я еще немного слышу ее.

И тогда раздался взрыв. Но я его не услышал — просто вдруг понял, что меня подбросило высоко в воздух, перевернуло, а перед глазами наискосок стремительно несется круглая щербатая луна…

Первое, что я почувствовал, когда пришел в себя — лежу на мягком, а вокруг разлит тот самый цветочный запах, который я сразу узнал. Я открыл глаза, но ничего не изменилось — кругом была все та же полнейшая темнота. Я пошарил руками вокруг — так и есть, все те же мягкие стенки.

— Эй! — заорал я, но голоса своего не услышал.

Хотя нет, немного услышал, но очень глухо — где-то в глубине черепа.

Вдруг прямо надо мной осветился экран, и по нему поползла строчка.

Буквы были нормальные, привычные, и вроде даже шрифт какой-то до боли знакомый. И вообще было ясно, что за минувший год владельцы этой больничной камеры в совершенстве освоили человеческий язык:

«Уважаемый житель планеты! Вы снова находитесь в салоне бортового корабля инопланетной цивилизации, который совершил вынужденную посадку в этой лесопарковой зоне. Вероятность такой ситуации исчезающе мала, поэтому мы крайне удивлены совпадением. Вы что, специально сюда приходите каждый раз?»

— А вы что, повадились здесь аварийно садиться? — огрызнулся я.

И тут только до меня начало доходить, что прошлогодний кошмар обретает реальные шансы повториться… И от этой мысли черный ужас забрался под куртку и впился глубоко в тело миллиардами ледяных иголок. Замершее было сердце вдруг рванулось вперед, как испуганный пес на цепи — ухнуло в груди, прокатилось по животу, полыхнуло в ладонях и зашлось истошным лаем в висках.

А строка тем временем поползла снова:

«К сожалению, Вы стали свидетелем технической аварии, получив при этом разрыв барабанных перепонок Ваших слуховых органов. Мы сознаем свою вину и хотели бы максимально ее загладить, однако существа нашей планеты не имеют подобных органов слуха, а поэтому мы не располагаем методами их восстановления. С Вашего согласия, мы предлагаем временно имплантировать слуховой орган нашего типа, наиболее близкий по функциям. Он воспринимает волны электромагнитной природы, поэтому незаменим для ориентации в пространстве, общения друг с другом и прослушивания произведений искусства. Мы ждем лишь Вашего согласия, чтобы выполнить имплантацию. Если возникли какие-либо вопросы…»

— На хрен! — заорал я изо всех сил, не слыша своего голоса. — На хрен!!! На хрен!!!!! — орал я все громче, и только когда голос наконец сорвался, я откашлялся, глотнул и просипел: — И выпустите меня обратно скорее!

Ответа не было очень долго. Но наконец по экрану побежала строка:

«Мы уважаем Ваши пожелания. Воспринимающий орган электромагнитной природы будет имплантирован на Ваш половой аппарат как можно скорее».

Евгений Лукин

Серые береты

Живем, пока мышь головы не отъела.

На протопленной с утра даче тепло и уютно. Крашенные водоэмульсионкой стены выплакались, просохли, от них уже не тянет холодом. В печи звонко постреливают угольки, за окошком черным-черно. Верхний свет выключен, оседающий в блюдце оплывок свечи опыляет скудной позолотой темные от олифы доски потолка. Мы лежим в полудреме под толстыми, прожаренными насквозь возле нашей старенькой печки одеялами, и даже скребущая в дровах мышь не в силах помешать счастью утомленных молодоженов.

Но вот все смолкает. Угольки перестали пощелкивать. Сделав над собой усилие, встаю, задвигаю заслонку.

— Мышь! — вкрадчиво окликаю притихшего грызуна. — Ты спишь?

Ответа нет. Беру со стола серебряную шоколадную обертку и со злорадным видом принимаюсь шуршать ею над поленницей. Надя тихонько смеется. Показав незримой мышке язык, возвращаю орудие возмездия на стол и, довольный, задуваю свечку.

Стоит улечься, раздается отчетливый хруст фольги. Ну вот! Научил на свою голову. Выбираюсь из-под одеяла, клацаю выключателем. Серый комочек бесшумно скатывается по скатерке на пол и ныряет в дрова.

— Она голодная, — сонным голосом извещает Надя. — Дай ей чего-нибудь…

Ага, сейчас! Устанавливаю посреди стола на манер Пизанской башни литровую стеклянную банку, подперев ее половинкой спички. Разломанный на дольки шоколад послужит приманкой, а фольга даст знать о приближении дичи. Перед тем как убрать верхний свет, зажигаю все тот же отеплыш. Замысел прост: стоит легонько толкнуть стол (он располагается в изножье) — и мышь, взбреди ей в голову повторить бесчинство, неминуемо окажется под колпаком. Во всяком случае, в это хочется верить.

Тишина возвращается. Уже начинаю задремывать, когда шорох слышится вновь. Осторожно приподнимаю голову. Так… Серый комочек, от которого буквально веет чувством собственного достоинства, несуетливо, по-хозяйски разбирается с шоколадом. Сгоряча пинаю ножку стола столь несдержанно, что блюдце с огарком летит в одну сторону, банка — в другую. Куда девается мышка, сказать сложно.

Включаю свет и, убедившись, что пожара не предвидится, принимаюсь изучать место преступления. Вы не поверите, но каждый кусочек шоколада надкушен.

— Она с Украины… — бормочет Надя.

— Мигрант, — угрюмо подтверждаю я. — Прямиком с поезда «Харьков — Волгоград».

Однако вызов брошен. Мужская охотничья гордость уязвлена. Как там по-гречески борьба человека с мышами? Антропомиомахия? Сделаем. Заменяю обломок спички хитро выгнутым из проволоки рычажком и наживляю кусочком сала. Вдруг действительно с Украины…

Мне снится танковое сражение под Прохоровкой, причем каким-то странным образом оно тоже имеет отношение к мышам. И только-только я собираюсь удивиться этому обстоятельству…

Хлоп!

Просыпаюсь. Мгновенно все вспоминаю и, привскинувшись, смотрю на стол. Кажется, сработало! При свете съежившегося в синеватую капельку огонька, угасающего в стеариновой лужице, мало что можно различить, но стеклянная емкость несомненно стоит прямо, и внутри вроде бы мечется нечто серое.

— Покажи, — с замиранием просит Надя.

Мышки — наша слабость. Они смешные и обаятельные. Знаю-знаю, многие из так называемой прекрасной половины человечества ужаснутся этакому пристрастию, но, в свою очередь, спрошу: что может быть омерзительнее женщины, визжащей при виде мышонка? Мало того, что уродина, так еще и дура. Ты приглядись к нему, приглядись! У него же ушки розовые, хвостик-ниточка, глазки-бусинки, а уж шерстка, — ну просто Вербное Воскресенье.

Крысы — да, согласен, уроды. При всем их интеллекте. Хотя, думаю, в плане сообразительности мыши им вряд ли уступят.

Но об этом позже.

Осторожно подвожу кусок фанеры под горловину банки и с гордостью предъявляю улов. Довольно крупный пепельный блондин, хорошо упитанный, носик у него порозовел от гнева, сам чуть ли хвостом по бокам не хлещет. А вот страха в задержанном как-то не чувствуется. Ну вот ни настолечко!

— Пахана взяли, — безошибочно определяет Надя.

Самодовольно соглашаюсь (еще бы я вам на шестерок разменивался!), затем переношу банку на пол и выдергиваю из-под нее фанерку.

— Он задохнется! — вступается за преступника Надя. — Щепочку подложи, чтобы воздух проходил.

Да, действительно. Просовываю между стеклянной кромкой и полом толстую стружку, но пойманный зверь вцепляется в нее резцами, выдергивает из пальцев и яростно швыряет через себя. То же самое происходит со всеми последующими прутиками и щепочками. Дикая какая-то мышь. И нечеловечески сильная, я бы сказал. Глядя, как она кидается на стенки сосуда, невольно начинаешь благодарить судьбу за то, что нас разделяет прочное стекло.

Пахан не дает спать всю ночь: стучит, скребет, буянит, возможно, готовит побег. Наконец под утро терпение мое иссякает:

— Ну его к лешему! Пойду вынесу.

— Он там замерзнет!