Величайший рыцарь - Элизабет Чедвик

У брата на лице появилось выражение обеспокоенности, а на губах Вильгельма, заметившего это, промелькнула легкая улыбка. Мужчины открыто заявляли о любви к Алиеноре, но это было восхищение с примесью страха. Возможно, у них имелись все основания ее бояться, но Вильгельм уже давно прошел эту стадию.

– В таком случае я желаю молодому королю вырасти и повзрослеть, – заявил Иоанн. – А что с его женой? Есть какие-то намеки на беременность?

– Об этом тебе надо спрашивать у ее служанок, – ответил Вильгельм.

Он мог бы сообщить брату, что брак Генриха и Маргариты был лишь недавно консуммирован и в постели пара скорее выполняла долг, чем предавалась страсти. Однако Вильгельм считал этот вопрос очень личным и, защищая Маргариту и своего господина, ничего не сказал.

Иоанн понял намек, хотя и пошутил, гадая, коронует ли молодой король наследника при жизни.

– Сомневаюсь, – ответил Вильгельм, невесело улыбаясь. – А ты бы стал это делать?

Иоанн бросил взгляд через плечо на вход в замок и на Алаис, которая качала ребенка на руках.

– Вероятно, нет, – ответил он.

На следующий день Вильгельм уехал от Иоанна, и, хотя расставались они сердечно, оба брата испытывали облегчение, произнося слова прощания. Иоанн явно завидовал быстрому подъему Вильгельма при дворе; правда, он очень старался скрыть свои чувства. Младший брат ежедневно находился в обществе королей и королев, вельмож и архиепископов, и это раздражало Иоанна. Он не одобрял образ жизни брата, хотя частично это неодобрение объяснялось желанием жить точно так же. Правда, он никогда бы в этом не признался.

Вильгельм, со своей стороны, любил Иоанна, но находил его чересчур степенным, уравновешенным и замкнутым. Вероятно, эти качества еще усилились бы, если бы не Алаис и их маленький сын, которые заставляли его менять привычки и избегать рутины. Несмотря на клеймо позора после рождения ребенка вне брака и положение любовницы, Алаис казалась спокойной и довольной. Именно эта удовлетворенность и вид женщины с ребенком на коленях, улыбающейся Иоанну в лучах вечернего солнца, вызвали у Вильгельма зависть. Он не был готов остепениться и где-то осесть, возможно, никогда не будет готов, и кто просто не случится, но при виде этого спокойствия и удовлетворенности он почувствовал себя так, словно стоял зимой на улице во время снегопада и смотрел через окно на чей-то пир, освещаемый светом факелов. Он был только зрителем, а не участником.

Но но мере удаления от Хамстеда Вильгельм чувствовал, как зависть исчезает. Он повеселел. Хорошо было снова оказаться в пути. Он был странствующим рыцарем с блестящим будущим. Вильгельм остановился в Векскомбе, чтобы навестить мать и Анселя, и пообещал брату, что, как только появится возможность, он возьмет его к себе. Потом Вильгельм поехал в Браденстоук, чтобы почтить память отца на его могиле. Выполнив сыновние и братские обязанности, он повернул к другой жизни. Верность, благодарность и глубокая привязанность привели его в Солсбери к Алиеноре.

Покои королевы больше подошли бы монахине, и ее положение пленницы собственного мужа было весьма странным. Однако в том, что она пленница, сомневаться не приходилось. Голые стены не украшала драпировка. Вместо богатых покрывал на постели лежали простые одеяла. Вместо красивых графинов и кубков стояли тяжелые кувшины и грубые чаши. Исчезли расписные сундуки, не хватало обычных стопок книг, только на простом деревянном сундуке у проема в стене одиноко стояла шахматная доска.

Сама Алиенора сидела у окна, на коленях лежало какое-то шитье. Когда Вильгельма провели в ее комнату, она встала, и лицо осветила улыбка. Она была очень рада.

– Вильгельм!

Она пошла к нему, протянув руку и слегка дрожа. Он опустился на колени и поцеловал ее пальцы, все еще украшенные дорогими золотыми кольцами. По крайней мере их Генрих у нее не забрал.

– О-о, как хорошо снова видеть вас! Вы даже себе представить не можете!

Она помогла ему подняться на ноги, а когда их взгляды встретились, Вильгельм заметил новые морщины. Тонкие черты лица сохраняли красоту, и глаза оставались такими же – яркими, рыжевато-карими, будто золотистыми, и миндалевидными, но теперь на лице читался ее истинный возраст, чего раньше не было.

– Госпожа, вы хорошо выглядите, – сказал он, и это было правдой. Несмотря на страдания и невзгоды, в ней оставалось обаяние, очарование, чем-то напоминающее золотистые ободки на крыльях темной бабочки.

– Правда? – Алиенора недоверчиво рассмеялась. – Я так себя не чувствую. Боже, даже у монахинь больше свободы, чем у меня. Мои тюремщики считают большой уступкой разрешение поужинать в зале или время от времени принимать посетителей.

Она взглянула на кастеляна, который последовал за Вильгельмом в комнату. Ему явно было неудобно, и он смотрел в потолок, но все равно стоял достаточно близко, чтобы слышать каждое слово.

– Мне очень жаль, госпожа.

– Ха, и мне тоже… По крайней мере, жаль сидеть в клетке. А что до остального, то даже при помощи пыточных щипцов никому не удастся вырвать у меня признание в угрызениях совести. – Она жестом подозвала горничную и показала, что надо налить вина. – Из Пуату, – сообщила Алиенора. – Генрих выдал мне старые, потрескавшиеся кубки, но мне дозволено получать вино из моей собственной провинции. – Она прищурилась. – Его вино я не стала бы пить, даже если бы умирала от жажды.

Зная королевское вино, Вильгельм не винил ее за это. Он взял кубок из рук горничной и поднял его в честь Алиеноры. Кастеляну неохотно предложили вина, но не пригласили принять участие в разговоре.

– Итак, расскажите мне про мир за этими стенами, – попросила Алиенора.

Несмотря на улыбку и веселый тон, Вильгельм почувствовал ее отчаяние. Для жизнерадостной и любящей интеллектуальное общение Алиеноры жизнь взаперти на скудные средства была невыносима. Да еще и гостей тщательно отбирали, осматривали и не одобряли. Она любила сиять в обществе и подпитывалась блеском, который создавала. На самом деле она просто любила общество. Вильгельм принялся развлекать ее рассказами о последних событиях при дворе, скандалах и политических интригах. Он заставил ее смеяться и на какое-то время забыть о своем положении. Рассказал он и о ее сыновьях. Он старался говорить легким тоном и, не забывая о навостренных ушах кастеляна, не сказал ничего, что можно было бы передать королю и использовать во вред самому Вильгельму или Алиеноре. Она тоже проявляла осторожность, но попросила Вильгельма передать привет сыновьям и сказать, что она всегда о них помнит и молится.

– Как и я помню о вас, госпожа, – сказал Вильгельм и снова поцеловал ей руку.

Пальцы все еще оставались тонкими, ухоженными, но на руках появились коричневые старческие пятна. Он взглянул ей в глаза: в них блестели слезы.

Вильгельм уезжал обеспокоенным, на душе было тяжело. Ему хотелось бы выкупить Алиенору, как она когда-то выкупила его. Но он мог только следить за ее старшим сыном, за которого отвечал, и делать все возможное, чтобы оправдать ее доверие.

В Хамстеде Иоанн заявил с кривой ухмылкой, что Алиенора сама виновата в своем нынешнем положении. Однако Вильгельм ответил, что она явно не думала о восстании, выходя замуж за Генриха Анжуйского, и ее мужа можно винить в такой же степени. Просто с годами постепенно утрачивались иллюзии, и из-за этого она оказалась на краю, а потом просто перешла грань. «Как от этого защититься? – думал он. – Как остаться верным и преданным, если любовь умерла, а верность предана? Возможно, человек остается таким потому, что это – единственный свет в пустоте и оторваться – значит, пасть в вечность». Он содрогнулся от этих мыслей, сжал ногами бока коня и поскакал быстрее.

Глава 11

Турнир в Аннете, на границе Нормандии, привлек участников из многих мест: из Франции, Фландрии, Бри, Шампани, Ломбардии, Бретани, Анжу, Пуату, Нормандии и Англии. Там оказались великие лорды со свитами, менее важные бароны с оруженосцами и конюхами, безземельные рыцари, которые надеялись, что их заметят и наймут. Здесь же собрались многочисленные торговцы и ремесленники, поскольку без оружейников, кузнецов, лекарей, торговцев лошадьми, шорников, владельцев походных кухонь и множества других обойтись на таком турнире не могли. Отверженные прилеплялись к этому огромному дереву, напоминая карбункулы и ссадины, и паразитировали: нищие, воры, проститутки с сутенерами, шулеры и женщины, которые заманивали мужчин и темные переулки, а там их сообщники освобождали жертвы от серебра.

Турниры обладали особым неповторимым ароматом. Вильгельм с удовольствием вдыхал смешивающиеся друг с другом запахи, пока ходил между шатров и прилавков вместе с молодым королем, приветствуя старых товарищей и рассматривая товары. Вокруг них плавали запахи дерна, пыли и разгоряченных лошадей; кислый запах пота, появляющегося от беспокойства, который усилится во время схваток; от кастрюль и решеток пахло кашей и жарящимся беконом.