Яма - Борис Акунин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я обратил внимание, что голову Корделии он учитывать не стал. Ну и правильно. Женская голова должна быть или красивой, или умной – так я всегда полагал. Эммина голова, правда, была и то, и другое. Это меня сбивало.
Мы шагали очень быстро. Каждому хотелось поскорее увидеть даму своего сердца – как говорят европейцы. В отличие от нас они считают, что душа обитает не в животе, а в сердце. Выражение «дама моего живота» показалось бы им странным. Хотя лично мне кажется, что, если ты по-настоящему любишь, то всеми органами своего тела, и живот с сердцем тут даже не на первом месте.
Но не буду отвлекаться на философию. Приближается драматический момент моего повествования.
Дам нашего сердца мы услышали еще прежде, чем увидели. Из-за двери большого номера, находившегося посередине между двумя номерами поменьше, доносились райские звуки. Звучало пианино, волшебный контральто пел:
O Sally my dear, I would love you and wed you,
O Sally my dear, I would love you and wed you.
Второй голос, мягкий и нежный, подхватил:
She laughed and replied: Then don’t say I misled you.
Don’t say I misled you, oh no, no-no-no.[15]
Мы замерли перед входом. Я шепнул:
– Это моя Эмма учит вашу Корделию петь английские баллады. Знаете, как она пела мне ночью, в купе?
Но пение вдруг оборвалось, раздался скрип, шаги.
– Кто там топчется за дверью? – спросила Эмма напряженным голосом. Щелкнул курок.
Мы поспешили откликнуться.
Рассказав о беседе с ван Дорном, Эраст Петрович перешел к анализу. Я очень люблю эту часть дедукции. Своим ясным умом господин высвечивает тайну, как прожектор рассекает мглу, и постепенно начинают проступать контуры искомого. Необъяснимое обретает логику и смысл.
– Кое-какие загадки проясняются. Во-первых, зачем клиенту доктора понадобился потрет Летиции фон Дорн. Этот человек, не останавливаясь перед затратами, собирает реликвии своего – хм, нашего рода. Известно, что коллекционеры иногда становятся настоящими маньяками, на грани помешательства. Помнишь, Маса, дело фабриканта Синельникова, который из-за почтовой марки отравил родного брата?
– Но почему тогда этот страстный коллекционер не захотел предложить больше пяти тысяч? – спросила Эмма, слушавшая с довольно скептическим видом. – Он ведь очень богат.
– Потому что дез Эссар сказал, что не отдаст картину ни за какие деньги. И тогда «Э.П.» – буду для краткости именовать его так, хотя сходство инициалов мне неприятно – исполнил свою прихоть другим образом. У этого человека в распоряжении имеется собственная секретная организация, принимающая преступные заказы – вроде дела о наследстве Эрминов. Вот где источник богатства «Э.П.». История с портретом Летиции – это не бизнес. Это личное, для души. Из чего я делаю следующий, самый главный вывод…
Господин помолчал. Обычно он излагал ход дедукции без эффектных пауз, но сейчас ему, видимо, хотелось произвести впечатление на слушательниц.
Однако Эмма испортила весь эффект.
– Что у нас есть кандидат на роль таинственного клиента. Бенджамен Аспен. Это всё объясняет. Полоумный коллекционер так захотел получить портрет, что немедленно сорвался с места, переплыл через Ла-Манш и не успокоился, пока не захапал добычу, а уже потом вернулся к своей злодейской работе – к охоте на госпожу Эрмин.
– Ну конечно! – воскликнул я. – Вот почему Аспен не стал нас убивать! Услышав вашу фамилию, он подумал, не родственник ли вы ему! Вот что означали слова: «Сначала нужно выяснить»! Каким-то образом он быстро установил, что да, родственник. Потому нам и позволили сбежать! Это очень похоже на пьесу кабуки, где ронин Санкити узнаёт, что человек, которого он нанялся убить, приходится ему двоюродным племянником. Санкити совершает харакири, ибо не может нарушить приказ, но не желает обагрить меч кровью родственника.
– А? – переспросила Эмма, уставившись на меня. – Что за бред вы несете?
– Это пока только предположение. Нужно проверить, действительно ли Аспен и «Э.П.» – одно и то же лицо, – сухо заметил Эраст Петрович. Мне кажется, он был недоволен, что Корделия смотрит с восхищением не на него, а на Эмму. Я, признаться, тоже ею восхищался и даже не обиделся, что она назвала мои слова бредом.
– И как мы будем это проверять? – спросила сыщица.
– Пройдем по единственной линии, которая есть.
– Это по какой же?
– По телеграфной. Нам известен один ее конец – ван Дорн. Нужно найти второй, и тогда мы выйдем на «Э.П.», кем бы тот ни оказался.
У меня возникла идея. Очень хорошая.
– Нужно выманить «Э.П.» из тьмы на свет. Как медведя из берлоги. Я возьму за шиворот ван Дорна и заставлю его отправить клиенту телеграмму. Вы придумаете текст, на который Аспен обязательно клюнет.
Эраст Петрович сделал гримасу.
– Маса, сколько раз тебе повторять: когда исполняешь белое дело грязными руками, на нем остаются черные пятна и оно становится грязным. Ван Дорн не злодей и не преступник. Брать его за шиворот я тебе не дам, а по доброй воле он нам не поможет. «Э.П.» – источник его благополучия. Мы поступим иначе. Пройдем по линии в самом буквальном смысле.
Эмма опять осталась охранять Корделию, а мы с господином вернулись к дому ван Дорна и проследовали за проводом, от столба к столбу, пока не оказались на Банхоф-штрассе, около Марбургского телеграфа.
– Директор разговаривать с нами не станет. Знаю я немцев. С ними надо действовать по-немецки. Казенно, – сказал господин. – Эх, жаль, что междугородная телефонная связь пока существует только между большими городами. Двадцатый век до Марбурга еще не добрался. Будем действовать по обыкновениям девятнадцатого.
Мы отправили в Берлинский полицай-президиум герру Шпехту телеграмму следующего содержания:
«НАХОЖУСЬ НА МАРБУРГСКОМ ТЕЛЕГРАФЕ ТЧК ЕСТЬ КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЙ РАЗГОВОР ТЧК ФАНДОРИН».
Через четверть часа пришла ответная депеша, которую телеграфист, почтительно на нас посмотрев, куда-то отнес. Вернувшись, попросил пройти в кабинет директора. Тот учтиво поздоровался, показал полученное из Берлина сообщение.
«ДИРЕКТОРУ МАРБУРГСКОГО ТЕЛЕГРАФА ТЧК ПРЕДОСТАВЬТЕ ГЕРРУ ФАНДОРИНУ АППАРАТ ПРЯМОЙ СВЯЗИ ДЛЯ СЕКРЕТНЫХ ПЕРЕГОВОРОВ С ПОЛИЦАЙ-ПРЕЗИДИУМОМ ТЧК ПОЛИЦАЙРАТ ГУСТАВ ШПЕХТ».
– Мой кабинет и аппарат прямой связи в вашем распоряжении. Раз переговоры секретные, я выйду, не стану мешать.
Немцы очень похожи на нас, японцев. Понимают, что такое дисциплина и долг. Русский или французский чиновник лопнул бы от любопытства, задал бы тысячу вопросов, а этот глядел на господина,
