Последний сейм Речи Посполитой - Владислав Реймонт

- Я весь в поту, точно прямо из бани.

Смущенный своей ошибкой, Заремба встал тотчас же и, несмотря на настойчивые просьбы, ушел, обещая заглянуть к нему завтра.

Всю дорогу он размышлял о том, действительно ли Жуковский не понял или не подал виду, что понял, и почему. Что-то подсказывало ему в душе, что тот не хотел, вероятно, открыться, и потому его еще больше огорчала собственная неосторожность.

"Умелый актер или простой, неотесанный солдафон..."

Чужой человек открыл ему квартиру и остановился, вытянувшись в струнку.

- Позови мне Кацпера!

- Имею честь доложить пану поручику, что я заместо его оставлен. Сам поехал с отцом Серафимом и вернется поздно ночью.

- А ты сам откуда? Чей?

Видел его первый раз в жизни.

- Пана капитана Качановского. Зовут меня Сташек, а то еще Варшавяк.

- Когда приехал и откуда?

Север стал снимать с себя мундир.

- Из Варшавы. Перед отъездом пан капитан приказал: "Ступай, и хоть с ног будешь валиться, а в субботу во что бы то ни стало заявишься в Гродно к пану поручику Зарембе". Дал мне на дорогу дукат, ткнул ногой в зад и велел отправляться. Деньгу я оставил толстухе Марыне из Праги, на крестины, а пинок отдал кому понужнее.

- Пожалуйста, только без лишней болтовни и острот! - строго прикрикнул на него Заремба.

- Правду говорю, как на суде у пана маршала и уже после порки...

- Отчего же ты опоздал? - спросил уже спокойнее Север, заинтересованный забавным его видом.

Паренек был худощавый, низкий, проворный, как обезьяна. В серых глазах его светился пронырливый ум и находчивость. Передних зубов у него не было, на лбу был виден глубокий шрам, в левом ухе серебряная серьга, нос выдавался далеко вперед, светлые волосы подстрижены ежом, а хитрая морда сорвиголовы и пройдохи вся в продольных морщинах и прыщах.

- Потому что за спасибо немного купишь, а почта в кредит не везет. Эти желтые рожки, пан поручик, не имеют никакого уважения даже к нашему брату гвардейцу. Пришлось мне прохвостов учить вежливости. Из-за них и опоздал, а если б не червонный туз в "хапанке", так пришлось бы мне путешествовать с палочкой по дороге, как святому страннику...

- Ну, на сегодня будет... Поедешь со мной.

Вынул из шкатулки пистолет и спрятал.

А немного спустя Мацюсь стрелял бичом и мчался по улицам города, проскальзывая, как змея, между экипажами. Сташек в военном мундире сидел с ним рядом на козлах, вытянувшись, как пристало капитанскому денщику.

У доминиканского монастыря их остановил Новаковский.

- Пересядь ко мне. Я как раз еду за тобой! - крикнул он Северу из своего кабриолета. Север нехотя пересел, приказав Мацюсю ехать за ними.

- У посла сегодня публичная аудиенция. Нам надо заехать туда на минуту.

- Я уже был сегодня на аудиенции у короля, - попробовал было отвертеться Заремба.

- Ну и что же? - пожал Новаковский пренебрежительно плечами. - У короля можно бывать, если хочешь, а у Сиверса - повелевает сам ум и предусмотрительность. Интересно, как у тебя пошло дело с Цициановым?

- Я просидел у него до двух часов ночи. Угостил меня чаем, и мы болтали о всякой всячине. Политичный он и не глупый человек.

- Наверно, не замедлил рассказать тебе о своих делах? - спросил Новаковский без обиняков.

- До такой интимности у нас не дошло. Это не было в моих планах.

- Вчера ты проявлял другое настроение, - молвил Новаковский немножко обиженным тоном.

- Возможно, что оно завтра вернется опять, - ответил Заремба довольно сухо, но тотчас же смягчил: - Я не мог навязываться ему со своей помощью. Другое дело, если он от меня таковой потребует.

На улице Широкой они попали в бесконечную вереницу экипажей, тянувшихся к квартире посла и переполненных представителями высшего света. Приходилось ехать шагом в клубах пыли и под зноем, так как стройные тополя, которыми была усажена улица, слабо защищали от солнца.

- Опоздаем на пикник, скоро пять часов, - кисло заметил Заремба.

- Долг выше удовольствия - таков мой принцип! - произнес с важностью Новаковский, когда экипажи загромыхали по длинному мосту через Городничанку и стали сворачивать к домам, едва видневшимся сквозь листву высоких деревьев.

Одноэтажное здание королевской канцелярии с мансардами и довольно длинными флигелями занимали камергер Марцин Бадени и важнейшие департаменты министерств. Рядом, примыкая к нему вплотную и в одну линию с его левым флигелем, возвышался фасадом к улице Широкой двухэтажный павильон красивой итальянской архитектуры, который увенчивала каменная балюстрада, украшенная вазами. Бельэтаж довольно обширного павильона сверкал большими окнами и золочеными балконами. В нижнем этаже шикарный подъезд был выложен красным деревом. Несколько мраморных ступеней, ведущих из подъезда в вестибюль, были покрыты красным сукном. Речь Посполитая с немалыми затратами отремонтировала этот павильон под резиденцию Сиверса и его свиты.

Казаки в красных чекменях и черных блестящих папахах несли караул у подъезда, и, кроме них, рота гренадер в боевой готовности разместилась в небольшом домике, скрытом в чаще Ботанического сада. На широкой площадке перед подъездом стояло уже несколько десятков экипажей, но все подъезжали новые, и поминутно из них выходили нарядные дамы, мужчины и даже дети.

- Валят, как на ярмарку, - буркнул Заремба, входя в вестибюль.

- Нужда управляет людьми, а не чувства, - ответил негромко Новаковский, раскланиваясь во все стороны.

Оба прошли во второй этаж по благоухающей аллее, пестрящей цветами, расставленными в кадках на каждой ступеньке широкой лестницы, перила же были обвиты цветущими гирляндами жимолости.

- Дорога точно в рай! - иронизировал, волнуясь, Заремба.

- В рай не в рай, а к приличной карьере наверняка! - проговорил кто-то в толпе входящих.

На пороге встречал гостей барон Булер, первый советник посольства, окруженный генералами Дуниным, Раутенфельдом и Кампенгаузеном.

Залы были украшены роскошно. В среднем зале, самом большом, заполненном розами в китайских вазах, расставленных на мозаичных столах, под портретом императрицы, изображенной в коронационном наряде, сидел Сиверс в парадном мундире, богато шитом золотом, при орденах, в бриллиантовых звездах и голубой ленте, весьма благодушно настроенный, с неизменной улыбкой на узком лице. Рядом с ним сидели полукругом в небольших креслах из позолоченного камыша дамы, а между ними епископ Массальский чуть не клевал носом от жары.

Сиверс встречал подходивших к нему с изысканной вежливостью, в ответ на почтительные поклоны протягивал руку, иногда отвечал несколькими словами, навстречу некоторым вставал даже из своего кресла, дамам громко говорил комплименты, одним милостиво кивал головой, а некоторых едва изволил замечать, для всех, однако, имея одинаково добродушную улыбку и властный взгляд. Толпа все время увеличивалась, отвешивала поклоны и рассыпалась по залам, наполняя их интимным шепотом и шуршаньем материй.

Образовывались уже группы, завязывались интриги, перекрещивались пристальные взгляды и враждебные улыбки. То и дело все глаза останавливались с волнением на седой голове посла под портретом императрицы, - и каждое его слово мигом облетало толпу, а каждый взгляд его врезался в память.

Заремба, смешавшись с толпой, разглядывал Сиверса, его генералов и тех, что бесконечной процессией подходили к нему. И все больше и больше поражался; все, кто только был в Гродно познатнее, спешили заявить ему свое почтение.

Подходили министры, высшие чины, воеводы, кастеляны, епископы, депутаты, - подходила, можно сказать, вся Речь Посполитая. Явились даже послы различных держав, собравшиеся в Гродно. Вскоре залы наполнились гостями, а перед послом образовалась толпа вельмож, и, когда не хватило уже стульев, стояли, невзирая на толкотню, лишь бы только быть поближе, в радиусе его могущественного взгляда. В первом ряду сидели: весь в бриллиантах, как всегда, вернейший из верных, богач граф Мошинский; красавец и умница граф Анквич; изысканный франт и негодяй в душе Миончинский; в роскошном наряде величественная фигура генерала Ожаровского; насмешливо высокомерный, ко всему внимательный английский посол Гардинет; кичащийся прусским орлом на груди великий коронный канцлер Сулковский; литовский полевой гетман Забелло; пользующийся протекцией Игельстрема и собственной жены для получения вакантных высоких постов Залусский; приземистый, в белом мундире, покрытом золотом и орденами, и с придурковатым лицом, никогда ничего не знающий австрийский посол де Каше; рыжеватый, худой, как шпага, коронный мечник Стецкий; Пулаский, вождь умирающего сейма; великий подканцлер литовский Платер; послушный каждому желанию "союзников" епископ холмский Скаршевский; колеблющийся, хвастливый литовский казнохранитель Огинский; добродушный веселый старичок в огромном парике с всегда открытой табакеркой - голландский посол Кригенгейм; молчаливый аристократ с глазами как будто изо льда - шведский посол Толь, искренно сочувствующий Речи Посполитой, а рядом с ним полномочный посол прусского короля де Бухгольц, нерешительный в движениях, весь выпачканный табаком, плохо одетый, окруженный всеобщей ненавистью настолько, что даже Подгорский неохотно показывался вместе с ним. Был и нунций Салюцци в красной кардинальской рясе, которой он щеголял перед дамами, с золотым крестом на груди и лицом хитрого арлекина, стройный, изящный и благоухающий, придумывавший сотни предлогов, чтобы подойти к Сиверсу, который отделывался от него несколькими краткими словами.