Побег куманики - Лена Элтанг

что за саламандра уничтожила твои брови[58]? вспомнил я минут через пять, и какому богу обещал ты свои волосы? по умничать было поздно, они уже говорили о шумерах, ясное дело, о чем же еще, о доме энгурры и силах ме, потом о Таиланде — в прошлом году фиона копала в ангкоре, она так и сказала: я копала, я сразу посмотрел на ее руки, такие белые, и тот, второй, усмехнулся своими подсушенными губами, он оказался доктором, хотя похож на сонного домби, а я тогда буду барнеби радж!

или нет — я лучше буду вордсвортовский мальчик-идиот, потому что задавал идиотские вопросы, например — копают ли они на острове гозо, в джгантии, где все эти колеи и кромлехи, их светлость оскар тео форж так по-герцогски скривил рот, что я хотел уже встать и уйти, но нет — фиона заказала чай, и я остался, чай с мадленками, слишком большой соблазн для мораса, теряющего время, их макают в чай, чтобы не хрустели, от четырех чашек я раскисаю, как молокосос![59] для этого не надобно быть прустом, можно быть просто байроном

характером он был немного дик?[60] подмигнула мне фиона, о боги мои! эта женщина, наверное, спит с зачитанным насмерть дон жуаном под подушкой, хотя нет, какая там подушка — у нее, должно быть, небрежно свернутая плащ-палатка под головой, эта женщина — рыжий начитанный бес, о боги мои, рыжая бесс[61] с полным ртом бисквитов

они копают некрополь с непроизносимым именем, а четвертый парень, густав, простудился и скучает в номере, он, кажется, югослав, как мой сосед мило, правда, теперь и страны-то такой нет, но мило уехал, когда страна была, а значит, он югослав, и все тут, хух, хух

без даты

моя память — как индейское покрывало, я такое видел в барселоне, у соседа-перуанца, красное с золотом, огромное, на полстены, оно было сшито из восьми рассыпавшихся от ветхости семейных покрывал и в три слоя простегано толстой ниткой, чтобы не разлезлось, сколько телесной жидкости пролилось на этот хлопок за сотню лет, подумал я тогда, придет же охота тащить тряпичного монстра, пропитанного слезами и спермой, через море-океан да еще держать такое перед глазами — я бы не стал, уж лучше олеографию с везувием или, на худой конец, бамбуковый черно-желтый веер

и с памятью так — я уже различаю узор, щупаю ткань, сейчас бы поднести к лицу, вглядеться, но тут я отворачиваюсь, весь в мурашках от ужаса, и разжимаю руки, и роняю

нет, моя память — гамадриада, увидишь — и ослепнешь, а увидишь голой, так еще и умрешь — и сама ведь умрет со мною вместе, дурочка, вся в зарубках от никчемных попыток

не стану подносить к лицу, не стану вглядываться, не хочу знать, что было на вашем самом деле, нет никакого самого дела, и плюньте на меня

To: Mr. Chanchal Prahlad Roy,

Sigmund-Haffher-Gasse 6 A-5020 Salzburg

From: Dr. Jonatan Silzer York,

Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,

St Julians STJ 06, Malta

Februar, 26

Чанчал, душа моя! События приобретают все более зловещую окраску, я подумываю о том, что стоит уехать отсюда и побыть подольше у матери в Халляйн. Если бы не проклятая бумага о невыезде за границы государства, которую я подписал у следователя, скорее всего, я бы так и поступил в ближайшие дни.

Три дня назад погиб француз — помнишь, тот, с забавной манией преследования? — и самым нелепейшим образом, должен заметить.

Его тело нашли в порту, на территории стройки, он свалился в яму с катушками металлического кабеля или чего-то в этом роде. Говорят, что он бежал и споткнулся, но куда, скажи на милость, можно бежать по замусоренной портовой территории в полной темноте?

Эжен Лева — так звали нашего француза, все звали его просто СаВа, и только теперь я узнал его настоящее имя. Его гибель вносит в происходящее здесь мелодраматическое действо ноту скорбной серьезности.

Даже то обстоятельство, что бедняга Эжен украл глиняный сосуд, принадлежащий экспедиции — или лично Оскару Тео Форжу, я уже запутался, — и пытался, по всей видимости, его продать, не снижает для меня трагического градуса этой истории.

Мне неизвестны подробности, но думаю, что меня вызовут к следователю вслед за профессором и Фионой, которые в последнее время проводят в полиции больше времени, чем где-либо еще.

С другой стороны, замять это сомнительное дело — единственный выход для доктора Расселл, ведь она явно превысила свои полномочия, продолжая раскопки после роспуска лагеря и прекращения работ. К тому же я не уверен, что у нее было разрешение на работу в этом районе Гипогеума. Скорее всего, она воспользовалась тем обстоятельством, что наши археологи всем изрядно примелькались и никто не стал задавать ей вопросов.

Фиона — до крайности занятная дамочка. По приезде я расскажу тебе несколько пикантных моментов… не то чтобы меня занимали ее похождения, просто забавно наблюдать, как одна рыжая невзрачная худышка морочит голову трем красавцам гетеросексуалам, ни один их которых не получил бы у меня отказа.

Надеюсь, этим пассажем я заставил тебя хоть немного ревновать?

Пятнадцатого февраля нас с Лева допрашивали вместе по поводу гибели англичанки, он размахивал руками и страшно возмущался, говорил, что ему не разрешают покинуть Мальту.

Ах да, ты же ничего не знаешь об англичанке, дорогой Чанчал.

Я не хотел тебя расстраивать, но теперь уже все равно, einerlei.

В тот день, когда мы открыли средневековый Vorratskammer, погибла Надья Блейк, жена Форжа, а может быть, и не жена вовсе, по крайней мере, он изрядно разнервничался, хотя держался молодцом.

Ее убило стрелой, вылетевшей из охранного устройства, напоминающего арбалет. Еще одна нелепая смерть. Досадно, что, когда мои услуги понадобились на самом деле, я ничего не мог сделать: стрела вошла в горло и вышла под черепом, пронзив продолговатый мозг.

Это повергло меня в изумление по двум причинам. Первая: как могла эта тетива — или что бы там ни было вместо тетивы — сохраняться в натянутом состоянии столько лет? Вторая: разве мисс Блейк — посторонней — полагалось находиться в это время в этом месте?

Разумеется, мы с Эженом Лева далеко не профессионалы. Но у нас хотя бы имеется — у француза, впрочем, имелось — хоть какое-то понятие о том, что можно и чего нельзя делать в свежераскопанной могиле.

Правда, доктор Расселл утверждает, что могилой это место перестало быть давным-давно и служило кладовкой монастырю, но я скажу тебе без лишнего пафоса: могила — она могила и есть. Там было до странности чисто и подозрительно сухо, как будто эту комнату время от времени навещала уборщица из отеля Голден Тюлип.

Кстати об отеле — я, пожалуй, перееду теперь в номер, который занимал француз.

Я все время завидовал его камину — настоящие изразцы! — и балкону в сад, там можно работать и читать, глядя на редких прохожих и вдыхая сладостную горечь крупных белых цветов, которыми засажена гостиничная аллея.

Мне кажется, француза бы это не огорчило. В сущности, он был добрый малый.

Отвечай же мне поскорее, дитя мое Чанчал.

Отправляю тебе пакетик засахаренного арахиса, пусть хоть он коснется твоего прекрасного рта.

ЙЙ

без даты

ха! археологи! сказала мне чесночок, услыхав в шестнадцатый раз про фиону

они живут в золотом тюльпане — сроду не слышала хуже названия для занюханной гостиницы — это куда мы ходили к арабу, помнишь? еще бы я не помнил, он мне даже приснился пару раз, этот марокканец, магрибинец? с этим своим смуглым ежиным животом, которого я не видел, но будто на ощупь знаю, вот там, в арабском прогорклом maison de tolerance, чесночок и видела фиону из окна, стоя там в весьма неудобной, как она весело пояснила, позиции

девочки мои, они знают больше, чем способны понять

таковы их свойства, текучие, как свойства лавы, страшноватые, как свойства женской крови, раскачивающей мир лиловыми приливами и отливами, и убыванья ужас неизменный и неизменный ужас полноты, да, таковы мои девочки

иногда, подобно умнику рабби пражскому йегуде, они создают своих големов из кучи дерьма с помощью нескольких тайных слов, шпилек и горстки каннабиса, правда, со словом эмет это домашнее колдовство не работает, да и со словом мет не работает, но слепленное существо болтает, хихикает, оглядывается на прохожих и может даже пригодиться, вот как мне сегодня

магдочесночковый голем разузнал про археологов все, что я хотел бы знать, но боялся спросить

профессор форж, petite connard, тот самый, что не любит педиков в научных экспедициях, ездит на взятом в аренду оливковом мазератти и живет на одном этаже с нашим арабом-неврастеником, врачом-австрийцем, которого за пристрастие к шейным платкам в отеле прозвали шелковым доктором, и малахольным студентом, один парень из их группы убился каким-то дурацким образом, а жена профессора надья погибла чуть ли не в первый день пребывания на мальте, но это сказала луноликая китаянка, femme de menage, а кто же поверит femme de menage? жена профессора могла с таким же успехом уехать домой, заколоться кинжалом или сбежать с дирижером гостиничного оркестра, горничные пишут сценарии каждый день, я сам практически горничная