Воин огня - Оксана Демченко

Банвас от избытка радости звучно хлопнул в ладоши и немедленно перешел от слов к делу – он всегда исполнял то, что считал важным, без задержки. Заставил пажа зажечь запасной факел, отнял у Ичивари сумку, выбрал самый ровный лист бумаги. Пристроился у плеча Шагари – и стал наносить на бумагу свои мысли крупным почерком, для передачи вождю. При этом он вслух проговаривал самое главное, да так зычно, что из ближних домов выглядывали бледные, опасливо косились и уже не уходили, вслушиваясь в выкрики: ведь точно так же оглашали новые законы.

– Мы все – махиги! – шумел Банвас. – Мы дети леса, у одних кожа – цвета секвойи, у других – черного дуба, а кто-то более похож на северную березу. Но мы деревья одного большого леса.

– Гратио, но тогда нет смысла в красном пере, найденном в доме Виччи, – осторожно предположил Ичивари. – Если поселок горит и нечто надо спрятать, если я принадлежу наставнику…

– Верно, – кивнул Джанори. – Перо, я согласен, идея более поздняя, поспешная и неудачная. Некто желал отвлечь вождя от правильных размышлений. Но как он успел подбросить вещь в дом? Времени было немного. Если конь останется у меня до вечера, если хоть один паж будет меня провожать, я попробую опросить всех, кто живет на этой стороне поселка. И может статься, найду людей с плохим сном и хорошим зрением…

Гратио чуть улыбнулся, погладил шею пегого коня, и стало понятно: ему очень нравится ехать верхом. Он, такой умный и уже немолодой, тоже немного ребенок. И ему приятно обнаружить в себе живую еще готовность радоваться малому и простому…

– Лучшего из вождей прошлого мы звали Секвойя, он был сын великого старейшины леса! – ревел Банвас, полнясь тем чувством, которое махиги именуют вимти, а бледные – вдохновением. – Его кожа была довольно светла…

Дверь одного из ближайших домов распахнулась, оттуда выбрались, цепляясь плечами за косяк, три косолапых широченных фермера – бледные по привычке звали так всех, кто возделывал поля. Подошли вплотную, сопя и рассматривая немыслимое: гратио, сидящего на священном коне… Старший фермер опер бронзовую тяпку о дорогу, облокотился на рукоять, отполированную многими сезонами работы. Младшие старательно повторили движения отца. По мнению Ичивари, смотрелось это не особенно мирно.

– К вождю пойдем, – прогудел старший, изучая самого Банваса и лист бумаги, уже наполовину исписанный. – И то, чем мы не березы?

Пажи, которые никак не могли представить себе столь разлапистые и массивные березы, дружно расхохотались, толкаясь локтями и предлагая свои названия пород для новой поросли леса. Ичивари задумчиво погладил круп коня. Видимо, действительно священного: стоило бледному Джанори сесть на его спину, и одно дело само собой превратилось совсем в иное… От дальних домов уже гудели голоса, спешили на нежданный среди ночи шум новые люди, в факельном свете их лица казались красными, глаза блестели. На Банваса смотрели с надеждой, вдруг позабыв запрет вождя покидать дома. Наконец к довольно большой уже толпе присоединились и несколько женщин. Старшая, седая и статная, хмуря брови, уточнила:

– Выселять нас отсюда невозможно! Мы здешние. Он верно говорит.

Сказанное вслух и донимающее с вечера болью всех – «выселять» – всколыхнуло людей, шума прибавилось, теперь уже несколько бледных разом жаловались гратио, а двое толкали в плечо Ичивари и уговаривали его, сына вождя, тоже посодействовать.

– И пусть Плачущая решает, велика ли полнота правой души каждого, – продолжал громко диктовать себе самому Банвас.

– Ичи, я опасаюсь, что бранд-команда умеет не только гасить огонь, но и разжигать пожары, – насторожился гратио. – Мы с тобой увлеклись разговором и упустили время, пока огонь был слаб… теперь гасить поздно.

Сын вождя еще раз огляделся и кивнул, ощутив в душе новую тревогу. Прежде он как-то не задумывался, а ведь в столице немало бледных! Тем более теперь, летом, когда сезонные работы на полях требуют особого труда и усердия. И каждый сейчас, как старик Виччи, боится лишиться дома и стать изгоем, и у каждого семья, дети… Ичивари решительно отодвинул старшего фермера, сопящего у самого плеча Банваса. Забрал исписанный лист, встряхнул, подул на свежие нижние строки, на очередную чересчур жирную точку, готовую пролиться слезной дорожкой.

– Все пойдем и скажем, что сосны, – малопонятно бубнил свое фермер. Покосился на младшую дочь, замершую на пороге дома, – тоненькую, босую, в грубом платьишке. Чуть подобрел лицом и тише добавил: – И даже ивы.

Он плотнее сжал тяпку. Ичивари почти виновато вздохнул: а действительно – каково? Они живут здесь от рождения, их младшие дети уже который сезон играют в оленей и охотников вместе с детьми махигов. И вдруг – выселение. В никуда, среди ночи, с позорным, как клеймо, обвинением невесть в чем. Или вовсе без обвинения, молча и страшно, под угрозой оружия. Вон – видно: возле ног девочки лежат наспех набитые мешки. И такие наверняка теперь готовы в каждом доме.

– Кто сказал, что будут выселять? – вслух удивился Ичивари, разворачиваясь лицом к людям. – Нет такого решения! Кто вам сказал? Это важно. Банвас! Запомни: днем обойти все дома и выяснить точно и подробно, откуда выполз ядовитый слух. Сейчас старшие пойдут вместе с нами к вождю. Они должны выслушать и всем рассказать: никого не выселяют, это ваши дома и ваши поля. Еще мы отнесем бумагу, написанную Банвасом. Она пока что не закон, и не скоро станет законом. Быстро большие деревья дел не вырастают из семян случайного посева. Но сеять надо, и ухаживать за ростком тоже надо. Мы идем. У-учи, Шагари. Не фыркай, все хорошо. Давай, с белой ноги…

Суеверность бледных ничуть не уступала этому же качеству смуглых. Люди расступились, сопя и пихаясь локтями, но как можно скорее создавая широкий проход для священного пегого коня. В задних рядах тихо, не громче лиственного шороха, шелестели голоса, продолжая перебирать имена стариков. А все взгляды были прикованы к ногам пегого. Шагари загарцевал на месте, даже чуть осадил назад, красуясь и радуясь вниманию – обычному для него, но всякий раз приятному. Затем встал ровно, замер и начал торжественно поднимать свою дарующую удачу правую переднюю ногу. Медленно, красиво, высоко – как учил его дед Магур, гладя шкуру и чуть постукивая прутиком под коленом. Ичивари много раз видел тайные занятия деда на конюшне. Ему, сыну вождя, это дозволялось.

Вниз копыто пошло с разгоном, резко. И встало на утоптанную землю звонко и отчетливо.

– С белой пошел, да так внятно, – умилился все тот же фермер. Отвесил тяжеленный подзатыльник попавшему под правую руку сыну. – Деда веди, чего замер? Конь вон, умнее тебя… дубины.

Ичивари с важным видом прошел к самой морде Шагари, поправил косицу с двумя перьями, взялся рукой за гриву, второй рукой поднял лист – и повел священного коня к дому вождя, стараясь не думать о том, как на сей раз отец накажет его. Он ведь умудряется любое поручение исполнить криво. И в нынешнюю ночь все двигает так, что кривее уже вроде некуда. За спиной слаженно шлепали босые ноги молодых бледных, щелкали по земле тяпки, шаркали башмаки стариков. Джанори негромко рассуждал о мире и покое, нарушать которые нельзя. Его слушали и все реже стучали тяпками, что не радовало, но слегка обнадеживало…

До главной улицы добрались быстро, поселок не так велик, чтобы шествие затянулось: один поворот с идущей вдоль опушки улочки к югу, движение по второй короткой, зажатой домами, еще поворот, уже на более просторную тропку, выводящую к конюшне Шагари. Отсюда видны и дом вождя, и библиотека, и темные дальние тени университетов… И плотно стоящие боевым порядком воины, перегородившие улицу. С оружием. Ичивари сжал зубы и сильнее вцепился в гриву. Перед рядом махигов замер ранвари – «воин, оберегающий искру огня духов». Как полагал теперь Ичивари, переводить на язык бледных слово следовало бы совсем иначе: «предавший закон леса» или «отвернувшийся от мавиви, упивающийся боем и силой»…

– Ичи, этот конь воистину священный, – тихо удивился Джанори. – Представь нас, здесь – и без Шагари.

Сын вождя зло улыбнулся одеревеневшими от напряжения губами. Он прекрасно понял гратио, на сей раз – да, он разобрал и сказанное, и несказанное. Никто из махигов не выстрелит в священного коня. А в бледного, нарушившего решение вождя и покинувшего ночью свой дом? В того, кого ночью сгоряча можно принять за врага, ведь порой так удобно и важно найти зримого врага, простого и слабого. Врага, понятного старикам и удобного тем неведомым злодеям, которые желают разрушить мир зеленого леса. Ичивари вскинул руку, предлагая идущим следом бледным остановиться. Снова поправил перья в косице, хлопнул коня по шее и двинулся вперед, по самой середине улицы. Каждый удар копыт Шагари отражался эхом и стучал в ушах, как второе сердце: мерно, уверенно и ровно – в отличие от первого, давно сбившегося в бешеный галоп.