Анабиоз - Алексей Гравицкий

Тот медленно поднял на меня расфокусированный взгляд. Мужик был пьян в дрова. В таком состоянии не то что петь, говорить трудно.

— Не, ты не в форме, — решительно сказал я. — Дай-ка сюда гитару, сам…

— Я те дам, сам. — Пасечник глубоко вдохнул, шумно выдохнул и очень внятно для его состояния произнес: — Башка не варит, пальцы помнят.

— Ну валяй, раз помнят, — подбодрил я. — Пой.

Пасечник еще раз посмотрел на меня исподлобья и запел, аккомпанируя себе ритмичным боем. Голос у него оказался неожиданно сильный, глубокий, и практически трезвый.

Пальцы действительно что-то помнили. Даже, наверное, не помнили… Они будто выхватывали ноты из другого измерения…

Dust is on the highway,Traffic lane markings are pale,I crossed the thresholdAnd found the animal’s trail…

Mess is in my visions,Your phantom — beyond sparkling wall,I made an incisionAnd got in the derelict hall…

There’re cracks on the asphalt,Trembling hands are covered by grime,I found myself inThe amber hoarfrost of time…

The moon scar is in heaven,The golden wormholes are on my way,I’ve gone in tomorrow,You stay in unlucky today.

Hear the scream,See the beam,Rasp off the ice from my heart,Let it beat watt by watt.

Wake up!Your time has come,Shining curtain is just edge of the morning.Rays ofThe sun are so warm,Look around and you’ll see: life is born again…But something happened,Something is wrong,I can’t understand,Why stasis goes on.Your heart is still quiet,Your eyes are still closed…After Anabioz.

Он замолчал так же резко, как начал.

Оборвал песню, и все.

Он-то замолчал… Но последнее слово, изрезанное острыми гранями финального аккорда, еще звучало. Странно звучало, пронзительно, надрывно и как-то… неприкаянно. Это слово будто бы застряло между уже отпустившим его исполнителем и еще не принявшим миром. Будто зависло над вагоном, водной гладью, скользкими от росы склонами, серыми в предрассветной мгле домами и пустыми дворами. Над тихонько шелестящими на ветру деревьями. Над неподвижными машинами и растрескавшимися дорогами.

Оно могло в любой момент упасть или рвануть ввысь.

— Понял? — проговорил Пасечник. Совсем другим голосом, пьяным и насмешливым. Словно это не он только что пел, а другой человек. На другом языке. Выхватив частицу музыки из другого мира. — Пальцы-то, ё-моё, помнят…

Слово упало.

Я молча налил в кружку из термоса и выпил, понимая: зря, лишняя… Но в тот миг мне было плевать. Мимолетная эйфория растворилась в этой бледной утренней мгле без следа. На душе стало погано и мерзко.

Проснулся Алексей. Обвел всех тяжелым мутным взглядом, зябко поежился. Плотнее закутался в безразмерную клеенчатую куртку. Буркнул:

— Лучше б не просыпался. Ни сейчас, ни вообще… Дайте, что ли, горло промочить.

— Ты утром уйти хотел, — напомнил Женя, распутывая «бороду» на закидушке. — Утро. Энтузиазм прошел?

— Понимаешь ли, в чем дело, — вставая и дотягиваясь до очередного термоса, пробормотал Алексей, — я вот сейчас уйду, а вы сопьетесь и помрете. Я, конечно, порядочная сволочь, но…

— Погоди-и-и, — перебил кривоносый, кося глазами и все дальше ускользая из реальности в свой волшебный мир с пасекой.

— Не-е, — качнул головой Алексей. — Я такой грех на душу не возьму.

— Погоди-и…

Я слушал их пустую болтовню и понимал: нужно идти. В памяти вспыхивали и гасли осколки вчерашнего разговора про коллайдер, стену света, необъяснимые вещи, которые творятся за ней.

Да, пьянка на время отодвинула насущные проблемы, но теперь все вернулось, навалилось с новой силой…

Как там Эля? Дома ли? Если дома, что она ест? Где берет воду? Ведь уже прошло три дня! Дома нет ни воды, ни еды. Разве что крупы какие-то, да и то вряд ли: крысы и мыши, наверное, всё пожрали. Вероятно, ей пришлось выбраться на улицу. Куда она могла пойти в первую очередь? В гастроном, конечно же. Он ближе всего. Но там наверняка уже кто-то обосновался.

Я сел на матрасе. Подышал, чувствуя, как меня коловоротит. Сосредоточившись, натянул все еще мокрые ботинки и зашнуровал непослушными пальцами. Встал, схватился за бортик.

Штормило беспощадно.

— Э, отец, ты куда? — забеспокоился Женя.

Я промолчал, стиснув зубы, и постарался сконцентрироваться.

Черт вас всех возьми! За бесконечными пререканиями с Борисом, за чужими жизнями и судьбами, о которые то и дело приходится спотыкаться, за усталостью и стремлением зашториться я совсем перестал ясно видеть цель. Напрочь забыл о том, что Эле может быть гораздо хуже, чем мне.

Женя встал. Хлопнул по плечу.

— Ты б проспался, отец. Сгинешь ведь, в таком-то виде.

— Не хочу! — резко скидывая его руку, выдохнул я.

— Чего не хочешь? Сгинуть или проспаться?

Откуда мне знать? Ничего не хочу! Только бы Эля жива была!

Я развернулся, хотел было надеть рюкзак, но понял, что с ним в таком состоянии идти нереально — упаду, не выдержу. Достал несколько пакетов лапши, распихал по карманам. Подумал и прихватил бутылку минералки.

Оружие?

К черту. Не спасет в этом зверинце ничто.

Мутило просто чудовищно, но мысль, что Эля там одна, а вокруг дикий, обезумевший мир придавала сил и заставляла двигаться. Я подошел к борту вагона, взялся рукой за приваренную лестницу. Главное, не свалиться.

— Тебе в центр, что ль? — спросил Алексей, так и не поднявшись с матраса. — Так ты б лучше по берегу и через мост. Первый завален, но чуть дальше, через второй, есть проход. Потратишь лишние полчаса, зато сухим останешься.

— Пошел ты со своими советами, — обронил я, не узнавая собственного голоса, сквозь хмельную вату в ушах. — Сиди тут… как сидел.

— Да мне-то что, — обиделся мелкий. — Я-то завтра утром уйду.

— Никуда ты не уйдешь, — зло усмехнулся я. — Кому врешь-то?

— Понимаешь ли, в чем дело…

Я не стал дослушивать очередные доводы. Пусть чешет языком. Плевать.

Перекинул ногу и уперся в ступеньку. Крепче взялся за борт. Перенес вес, едва не упал. Выровнялся.

— Спиртом несет, — откладывая гитару, взволновался Пасечник.

— Дык, конечно, несет, едрить меня под хвост, — отозвался Женя. — Было б удивительно, если б не несло.

— Не, это не от нас. — Пасечник встал сначала на карачки, а потом на ноги. Повел кривым носом, снова становясь похожим на вменяемого человека. — Из воды пахнет.

Женя подошел к борту и, упершись ладонями, нагнулся.

— Точно, разит, — распрямляясь, констатировал он. — Цистерна прохудиться не могла?

Я уже начал осторожно спускаться по лестнице, но после этих слов замер.

С Пасечником что-то произошло, и я даже не сразу понял, что именно. Сначала из взгляда ушла пьяная муть. Потом пальцы на руках хрустнули, сжались в кулаки. Лицо побагровело, сравнявшись по тону с рожей Жени.

— Она не прохудилась, — зверея, прошипел он. — Это Серебрянский…

— Что Серебрянский? — не понял Женя. Было видно, что поведение Пасечника его всерьез обеспокоило. — Отец, что Серебрянский-то?

— Вечером спирт сливал и кран не закрыл. — В голос Пасечника добавились истерические нотки. Он, не глядя, взял со столика так и не потушенную лампу и шагнул к борту. Выдавил: — Шысят четыре тонны.

— Пятьдесят, вообще-то… — начал Алексей, но осекся.

— Э, э, отец! — Женя двинулся в сторону вставшего, как монумент, Пасечника. — Ну, не кипятись, сейчас пойдем и закроем крантик. Чего завелся?

— Стоп. В рог дам, — тихо сказал тот, таращась на водную гладь с решимостью одержимого. Женя остановился. — Когда улей разоряют, выжившие пчелы мстят.

— Кому? — закатил глаза Алексей, приподнимаясь с матраса. Видимо, его тоже напрягла ситуация. — Кому ты мстить собрался, шмель?

— Всем, — выдохнул Пасечник.

Я уже догадывался, что сейчас произойдет. Вокруг — насыщенный водно-спиртовой раствор. Если этот упырь бросит туда лампу с горящим фитилем — полыхнет все. За ночь полцистерны, поди, вылилось.

Ждать больше нельзя…

Я разжал пальцы и прыгнул.

Брызги разлетелись во все стороны.

Приземлился неудачно. Устоять на ногах не получилось. Меня повело, и я плюхнулся в воду, хлебнув сразу носом и ртом. От убийственного спиртового привкуса едва не вырвало.

Отхаркиваясь и мотая головой, кое-как сумел подняться. Ботинки почти полностью ушли в вязкое дно.

Пасечник так и стоял памятником с занесенной рукой, в которой подрагивал язычок пламени.

Оглядываясь, я выдрал одну ногу, затем вторую. И почапал к противоположному берегу. Намокшая одежда тянула вниз, каждый шаг давался с трудом, каждый метр приходилось буквально выгрызать у этой равнодушной водной глади. Очень хотелось перейти на бег, но остатки здравого смысла не позволяли этого сделать. Бежать нельзя. Снова упаду и потеряю драгоценные секунды.

Казалось, что прошла вечность, прежде чем, я услышал сзади громкий хлопок.