Анабиоз - Алексей Гравицкий

Алексей покачал головой. Женя тоже не поддержал шутку, подчеркнуто серьезно разъяснил, хотя никто его не просил об этом:

— Это в Донском. Там какая-то банда окопалась. Говорят, монастырь в настоящую крепость превратили. Посреди ночи в колокол бьют, а потом — утром. Комендантский час. Всех, кто сквозь стену идет — в расход.

Мне все еще было смешно про комендантский час в башке, но в сознание уже плавно въезжала новая мысль, вытесняя остальные. Я перестал хихикать и сел ровно. Сфокусировался на пунцовой роже Жени. Уточнил:

— Скв-возь к-какую стену? Монастырскую?

— Какую монастырскую, — опешил он. — Стена света там. Ты чего, не знаешь?

Несколько секунд я соображал, чувствуя, как остатки мимолетного восторга растворяются в ночи, а на их место пытается вползти тягучий, животный ужас.

— Не знаю, — наконец выдавил я.

Перед глазами закружились обрывки странного видения, которое проступило через пелену дождя позапрошлым вечером, когда я прогнал Ольгу с девчонкой от слетевшего с тормозов Бориса. Золотистое свечение, стеной уходящее в самое небо. Неясные силуэты людей по ту сторону… Откуда я мог это знать?

— Во дает, — хмыкнул Алексей и удостоил меня взглядом. — Ты где очнулся-то, клоун?

— Сам клоун, — вяло огрызнулся я. — У Внуково я очнулся.

Алексей присвистнул. Кажется, мне удалось его удивить.

— Некисло. А как тебя сюда-то занесло? — поинтересовался он.

— Ветром попутным, — грубо ответил я. — Про стену лучше расскажи.

— Понимаешь ли, в чем дело… — начал Алексей, но я предупреждающе вскинул руку. Он воззрился на меня и уточнил: — Чего?

— Одному мне хочется стукнуть его за эту фразу? — спросил я, напряженно сопя.

— Не-а, — мотнул головой Пасечник. — Мне тоже. И давно.

Женя лишь неопределенно пожал плечами. Алексей непонимающе оглядел нас и поджал губы. После секундного размышления спросил:

— Так мне рассказывать или нет?

— Рассказывай, — сказал я, чувствуя, как вспышка необоснованной агрессии проходит.

Алексей осуждающе поглядел на меня косящими от пьянки глазами.

— Понимаешь ли… — Он осекся. Посопел. — Дурдом… Ладно. В общем, стена. Непрерывная, бьет прямо из земли. Если издалека смотреть, почти не заметно. Но чем ближе, тем ярче кажется. Вплотную я не подходил, но, говорят, если рядом стоять — слепит.

— Что это такое? — спросил я.

— Вот бы знать, — ответил Алексей, разглядывая ополовиненную стопку. Голос его сделался неожиданно спокойным. — Думаю, это как-то связано с тем свечением, которое на коже было после пробуждения. Или это только меня глючило?

— Я тоже видел, — признался я, невольно посмотрев на руки.

— Зверье за треть века не пожрало, — начал загибать пальцы Алексей. — Мы не померзли, не состарились, даже щетина и ногти почти не отросли. Тех, кто не умер естественной смертью, словно бы что-то законсервировало, верно?

— Верно, — опять согласился я, стараясь не впустить внутрь липкий страх, пробивающий спиртовой барьер. — На анабиоз похоже.

Алексей кивнул, сказал:

— Животные не заснули. Значит, критерием… э-эм… отсева был разум. Так?

Он посмотрел мне прямо в глаза. В этот момент мелкий казался абсолютно трезвым и вовсе не выглядел задохликом, как поначалу.

— Так, — тихо ответил я, понимая, что сдерживать подступающий страх все труднее.

— Когда пустили коллайдер, что-то там у них переклинило… — продолжил Алексей, но я его перебил.

— Коллайдер?

— Слушай, ты в своем Внуково газет, что ли, не читал? — раздраженно уточнил он. — Впрочем, вы все вообще темные, за наукой не следите… В тот день, в шестнадцатом году, запускали на предельную мощность новый коллайдер. Видать, когда там рычаг на полную выкрутили, тогда и шарахнуло. Может, частицу какую хитрую получили, может, крошечную черную дыру в разгоночном туннеле, может, поле какое — хрен его знает. Вот и появилась эта стена.

— А в Сколково? — нахмурился я.

— Что в Сколково? — не понял Алексей.

— Ну, там же вроде тоже… стена, — растерялся я, вспоминая рассказ мужичка в гипермаркете.

— О как. — Во взгляде Алексея мелькнул интерес. Он допил стопку, быстро проглотил кусок рыбы. — Значит, не одна такая хреновина возникла. Занятно, занятно. А что там, в Сколково?

— Мужичка одного видел, — поделился я. — Утверждал, что его этим светом ударило… И птицы задом наперед летали. Чушь, наверно…

— Еще неизвестно, чушь или не чушь, — задумчиво изрек Женя. — Говорят, там с физикой нелады. Какие-то законы бытия, что ли, нарушены, едрить меня под хвост. Это свечение — вроде как граница между слоями реальности.

— Занавес, а за ним какая-то дрянь аномальная, — добавил Алексей.

— Так студент один говорил из ячейки этого Серебрянского, — подтвердил Женя. — Он вроде как ходил на ту сторону, к донским, а потом вернулся. Перепуганный, заикался даже сначала. Там, говорит, не так, как здесь, всё. Может, и брешет, конечно, едрить меня под хвост. Бандиты ему по куполу дали, вот и заговаривается… Ну-ка, тару сюда. Обновлю.

Я машинально протянул кружку. Попытался сосредоточиться, но мысли непослушно разъехались. Значит, это из-за коллайдера… И такая штука не одна… И свечение под кожей, когда очнулся… Оно наверняка связано с этой стеной…

Кружка вернулась в руку, изрядно потяжелев. Мы чокнулись, выпили.

Глотку уже почти не жгло, закусывать не хотелось.

— И сколько ведь времени прошло, — проговорил Алексей, словно подцепляя какой-то обрывок неоконченного разговора. — Я тут прикинул… Если вырубило не только Москву, а вообще… ну, всех… то на Земле произошли глобальные изменения. Многие обжитые районы заболотило, а то и вовсе затопило, береговые линии поменялись. Возможно, — он поднял палец, — даже климат кое-где стал другим.

Мне тоже захотелось что-нибудь рассказать, а лучше — похвалиться. К примеру, как запросто определил по спилу дерева, сколько времени люди провалялись в отключке.

А что, это идея.

Я открыл было рот, но понял, что членораздельно выговорить все то, что так стройно пронеслось в мыслях, не получится.

Женя разлил еще по одной и извлек третий термос. Или это уже четвертый? У него там под матрасом что, термосный склад?..

Мы выпили.

Пасечник задвинул что-то эпохальное про ульи и начал наигрывать какую-то знакомую мелодию. Гитарный перебор слился с шумом в голове, и они зазвучали в унисон. Ночь закружилась ярким хороводом вспыхнувших и сорвавшихся с бескрайнего неба звезд…

Я дернулся и резко открыл глаза.

Светало.

В глотке стоял ком, язык прилип к небу, в нос и пищевод словно насыпали колючек.

Хотел сесть, но получилось только повернуться с одного бока на другой. Затекшая левая рука отказалась повиноваться и осталась лежать плетью на матрасе. От резкого движения картинка поплыла, и огонек спиртовки весело запрыгал на фоне ржавого вагонного борта.

Промокшие ноги замерзли, но холод ощущался как-то приглушенно, не напрягал. Напрягало то, что в висках пульсировала боль, и в голове не было ни единой ясной мысли.

— На, а то сдохнешь, — донесся до сознания голос Жени, и в правой ладони возникла прохладная кружка. — Только нюхать не вздумай.

Я стиснул зубы, чувствуя, что сводит скулы. Кое-как приподнял голову и выпустил из легких весь воздух. Одним глотком осушил кружку. Спирт смел колючки из пищевода и провалился в желудок. Замер, решая, остаться или красиво вернуться?

— Воды дай, — просипел я, отпуская кружку. Звякнуло.

В ладонь ткнулась баклажка. Трясущейся рукой я донес ее до рта и жадно припал к горлышку. Минералка оказалась теплой и безвкусной, но в тот момент мне было до фонаря.

— Нормально, отец? — спросил Женя из-за спины.

— Более-менее, — прошептал я, чувствуя, как онемевшую руку начинает покалывать, а спирт устраивается в желудке поудобней, отказавшись от варианта «красиво вернуться». — Голова трещит.

— Минут через десять еще накатишь. Ну ты дал жару, едрить меня под хвост.

— Да ладно? — Я усмехнулся и закашлялся. Сплюнул. — Не помню почти ничего.

— Научил Пасечника играть этот, как его… битбокс. И танцевал. Чуть за борт не навернулся раза три.

— Битбокс? — уточнил я. — Круто. С трудом представляю, что это такое, честно говоря.

— Зато ночью ты это отлично представлял, — сказал Женя. — Был раскован и непредвзят.

Я засопел, прислушиваясь к ощущениям. Убийственная боль перестала пульсировать в висках, в разы уменьшилась и сместилась к затылку. Затаилась. Сознание накрывала та редкая звонкая эйфория, которая граничит с тревогой.

— Эй, — позвал я хмурого Пасечника, — хорош грустить. Спой чего-нибудь. Подушевней, а.

Тот медленно поднял на меня расфокусированный взгляд. Мужик был пьян в дрова. В таком состоянии не то что петь, говорить трудно.