Роман. В письмах - Оксана Цыганкова

жизни было такое чувство. Сказала и не умерла, как планировала последние лет пятнадцать. Оказывается, совсем необязательно умирать, говоря человеку о своей любви. Ну писала обо всем этом уже.

Еще сказала, что может никогда бы тебе не призналась, но почему-то мне кажется, что тебе это когда-нибудь будет нужно и очень поможет. А ты ответил, что я даже сама не знаю, как я тебе помогла.

И тогда я решилась. Я вообще достаточно робкая (представляю, как ты сейчас усмехаешься, я даже вижу твое лицо сейчас) и вряд ли решилась бы в другой ситуации. Но сейчас я подумала – что я теряю? Все, что можно было потерять, я уже потеряла, прямо по девяностому сонету Шекспира. Одним ударом больше, одним меньше. И спросила: «А ты вообще любил меня?»

Естественно ты не ответил. Сказал одну из своих фразочек, из которой понять невозможно ничего, кроме того, что не стоит об этом говорить. Больше я никогда не решалась. И не хотела. Я понятливая. Ведическая женщина. Ты – мужчина. Ты решил, я следую твоему решению. Я так уже делала. С тобой так вообще всегда.

Ты помог мне с билетом. Я улетела. С этого момента начинается моя новая жизнь. Правильнее сказать, начинается МОЯ жизнь. По-честному, зарождалась она чуть раньше, на инструкторских курсах. Я об этом не писала, потому что про МОЮ жизнь хотелось отдельно. Там так одно за другое цеплялось…

Письмо 24

Я уехала в Абхазию. Это было странное путешествие, для меня оно было переходным периодом – я еще не помнила, как это жить одной, мне нужен был кто-то рядом. Но была и другая сторона – парень был очень больной. И по физике, и по психике. По физике у него была спина, свернутая в знак вопроса. В его-то 27. А по психике – у него в голове была такая помойка, как будто туда человек сто лет сто мусор выбрасывали. Это было то, что мне нужно. Я возвращалась в то, что я так сильно люблю – в телесноориентированную терапию. Сережа это мое увлечение не одобрял, в меня вообще не верил и называл шарлатанкой. Как бы шутил, но осуждение сквозило явно. А тут такой волшебный экземпляр.

Он возил меня на машине, мы лазали по таким уголочкам, в которых я не бывала никогда, а я работала с его телом и мозгом. Его распрямляло на глазах. По утрам, пока он спал, я бегала и купалась в море. Море было прохладное, купалась я одна. Одну из утренних пробежек ко мне приплыл дельфин. Со времен работы в дельфинарии я дельфинов в открытом море не видела.

Этот приплыл, крутил кольца в пяти метрах от меня, в воду заманивал. Ну ты же знаешь мою дельфиноманию, читал. Это счастье мое. Первый дельфин после долгого перерыва. С тех пор я постоянно с ними встречаюсь.

Мы работали каждый день по несколько часов. Спина выравнивалась, мысли становились упорядоченными, невротичность потихоньку отпускала. В один из дней, когда он рассуждал о том, что мечтал бы поучиться на серфе, я спросила, что мешает. Он приводил мне много аргументов. Я задавала новые вопросы. В конечном итоге оказалось, что не мешает вообще ничего. Есть мечта. Есть время. Есть деньги. Он прямо при мне билет купил. А я потихоньку восстанавливала свою ценность. Сначала в этом. Я реально видела мгновенный результат.

Мы вернулись в Сочи на 9 мая. Посмотрели салют. Уехали в Красную Поляну. Я бывала во всех моих любимых местах. Потом я позвонила одному человеку. Я все это пишу подробно, потому что из тех встреч по ниточке связывалось то, что происходит со мной сейчас. И это был важный звонок.

Человек работал старшим тренером в Лазаревском дельфинарии. Когда мы познакомились, она работала в Ярославском. Мы не подружились тогда. Хотя она мне понравилась с первого взгляда, я как-то сразу поняла, что это мой человек. Но там дружба с элитным подразделением не то, чтобы не одобрялась, а просто преследовалась по закону. А после увольнения человек для Дельфинария умирал. Мне даже интересно было, в день рождения о человеке говорили массу прекрасных слов, очень искренне и очень от души, а после увольнения так же искренне о том, какой он негодяй. Между этими событиями могло пройти совсем немного времени, и я все недоумевала, когда хоть человек успел испортиться?

Многие знали, что у меня умирает отец, а позвонил только один человек. Новенький. Я никого не осуждаю. Система. Борются только отчаянные. Я боролась, пока верила. У меня даже что-то получалось.

Потом она стала работать в другом месте, и ее как расколдовали. Когда я позвонила, она сказала, что будет очень рада меня видеть. И действительно была рада.

Помнишь, я тебе говорила, что у меня все сбывается? Ты тогда еще назвал меня агрессивной. Но у меня реально сбывается. Я не добиваюсь, не ставлю цели, не пишу планы. Сбывается само. Просто иногда нужно много времени. Если я вижу, что человек мой, меня с ним в любом случае судьба сведет. Сейчас это любимка моя. И если бы не она, книга моя другой бы получилась. А тогда я просто провела несколько чудесных дней с людьми, с которыми не смогла подружиться, бывая рядом каждый день. Что-то вспоминали. Я рассказала о своей ситуации, они о своей. Многое выяснилось. Например о том, как меня оболгали в дельфинарии, и народ со мной разговаривать перестал. Я тогда еще удивилась – ну вот вы ж меня знали к тому моменту столько времени, а поверили человеку, которого сами терпеть не могли. А почему вы просто не подошли ко мне и не спросили? Ведь нет ничего проще спросить у человека? Мы живем в своей концепции. И она нас душит…

Я достаточно жестко отношусь к людям в концепции. Это как ледяной душ – отрезвляет. Кто-то обижается, но чаще это помогает. Причем очень быстро. Я вообще никого не жалею. Добренькая – это не про меня. И тогда мы много об этом говорили.

Я вернулась домой. Было страшно. Но то, что я увидела, вызвало не боль, а агрессию. Сережа забрал свои вещи. Это было бы логичным, но он забрал не все, только новые. Грязные носки, стельки, растянутые свитера были раскиданы по квартире. Ненадолго та злость придала мне сил. Агрессия – неплохое чувство, необходимая стадия проживания потери. Плохо, когда застреваешь в этой агрессии. Людям почему-то проще застрять