Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - Борис Минаев

Только этого не хватало, подумал доктор и побежал туда, ты не можешь здесь сидеть, слышишь, визгливо говорил один, доктор в тени не мог разглядеть ни лица, ни одежды, ни каких-то других признаков, только рост – он был маленький, этот первый, кому принадлежал визгливый голос, ты не можешь здесь сидеть, женщина, уходи, отползай отсюда, иначе я милицию позову, второй, напротив, басил глухо и часто, вот сука, села и сидит, вот сука, пошла прочь, сука, приближаться к ней они все-таки боялись, а вдруг бросится, вдруг укусит, пытались отогнать голосом, как бродячую собаку. Послушайте, обратился к ним доктор вкрадчиво, я ее сейчас увезу, они вздрогнули, причем оба, от неожиданности, и обернулись на его голос, вы кто, спросил визгливый, из милиции, нет, я доктор, доктор, а причем тут доктор, им в больницы нельзя. Вот сука, опять забасил второй, повыше и покрупней, еще в больницу она захотела, пойду за милицией, послушайте, опять сказал доктор, и голос его ощутимо задрожал, не надо никакой милиции, пожалуйста, уйдите отсюда, товарищи, я доктор, у меня документ есть, ну покажите, недовольно сказал визгливый. Они вышли на яркое солнце. Это оказался довольно выразительный тип, рыжий, в вышиванке и в пенсне, неопределенного социального положения, может быть, артист какой-нибудь или письмоводитель, а то почем я знаю, может, вы ее на части разрежете, мало ли тут что бывает, с этими, он читал удостоверение доктора, долго и с удовольствием, шевеля губами, зачем она вам, осведомился сухо, впрочем, не мое дело, но все-таки интересно, будете опыты ставить, да, да, бешено ухватился доктор за эту ценную мысль, именно так, вы очень прозорливы, именно опыты, мы должны определить все вирусы, все возможные опасности, чтобы, так сказать, заблаговременно уберечь горожан, таково предписание начальства, да, вы очень проницательны, это так, это так, маленькому и визгливому понравились эти слова о его проницательности и прозорливости, он гордо взглянул на доктора, отдал документ и пошел неохотно к своему товарищу объяснять. Тот тоже вышел из подворотни, а где же карета, неохотно пробасил он, нет кареты, сказал доктор, сейчас все кареты на выезде, вы же понимаете, такая санитарная обстановка в городе, придется так, на извозчике, вы не поможете мне, и это тоже было удачно, они с ужасом посмотрели на него и сразу ретировались, им было страшно, они боялись заразиться, что ж, что ж…

Доктор вновь вошел в подворотню. Мария сидела с закрытыми глазами, спрятав хлеб под юбку, на всякий случай, а вот бидон с молоком куда-то бесследно исчез.

Надо идти, сказал доктор, едем в больницу, слышишь, она смотрела на него со страхом и в то же время с надеждой, потом опять со страхом и с безнадежностью, вообще это было удивительно, как от всего человека остаются только глаза, все остальное уже пришло в полную негодность, но глаза остаются, более того, становятся более выразительными, почему так, решай, сказал доктор, скорей решай, извозчик ждет, он долго ждать не будет, надо ехать, в больнице мы его спасем, Сашеньку, и тебя спасем, послушайся меня наконец. Она кивнула и каким-то мягким, еле заметным движением протянула ему руку, другой рукой она держала ребенка, он осторожно помог ей встать, покачнувшись, она сделала шаг, затем покачнулась снова, пришлось нести, она была совсем легкая, доктор попытался не дышать, но это было невозможно, вонь окутала его с ног до головы, он предупредил извозчика, от нее пахнет, лучше не оборачивайся, тот кивнул, и они поехали, вы ее заслоните, доктор, крикнул извозчик, заслоните ее, так и получилось, она лежала, он сидел прямо, пытаясь хотя бы с одной стороны заслонить ее своей фигурой, однако на них все-таки оглядывались, хотя разглядеть что-либо было трудно. День, жаркий киевский день надвигался на доктора на огромных мягких лапах, лучи солнца отражались в окнах, тряслась мостовая, летел ветер в лицо, было хорошо. Давно ему не было так хорошо, так дивно, с тех пор, как умерла Вера, он все время находился под тяжестью этого груза, этого чувства вины, оно не оставляло его ни на секунду, и вдруг отпустило. Он смотрел в лицо ребенка, тот еле дышал, закрыв глаза, по этому лицу проносились солнечные блики, тени, он вздрагивал и тянулся к женской груди. Наконец, лошадь заехала в больничные ворота и остановилась в саду. Доктор, быстро расплатившись с извозчиком, господи, какая же великая вещь деньги, и только они, только они могут противостоять злу, очень часто, в очень многих ситуациях, да практически в большинстве ситуаций, он бережно посадил их на скамейку и побежал в приемный покой.

Там он долго, нудно, а главное шепотом объяснялся с мгновенно побледневшим дежурным врачом. Но Алексей Федорович, но как же-с, как же-с я могу, шептал побледневший дежурный врач, ни документов, ничего, а главное, строжайше запрещено, может возникнуть инфекция, кто же будет отвечать, вы светило, вам можно, а меня уволят, а то и посадят, ведь дело-то политическое, да, как интересно, зло шипел на него Весленский, то есть пусть подыхает как собака, в этом политика, в чем тут вообще политика, объясните мне, дорогуша, чтобы подыхала как собака, вы мне тут про какую инфекцию толкуете, чтобы говорить про инфекцию, человека нужно исследовать, брать анализы, наблюдать в амбулатории, я для этого ее и привез, неужели вам этого недостаточно?

Нет такой политики, чтобы подыхала как собака с ребенком, заорал вдруг он, побагровев и едва не лишившись чувств. Заорал он, конечно, не на побледневшего дежурного врача, а на кого-то другого, кого вдруг ясно увидел перед собой, но врач, смиренно закивав, дабы скорей прекратить этот спор, опасный спор, безумный и бессмысленный, быстро заполнил формуляр, предложив доктору самому вписать имя, фамилию, возраст, социальное положение и прочие данные. В графе «имя» доктор смело написал «Мария», и рядом про ребенка, имя которого формуляру не требовалось, – 1 год, в графе «социальное положение» так же смело написал «крестьянка», задумался с местом проживания, но и тут написал безо всякого напряжения первое, что в голову пришло – «г. Киев», и затем уже отдал сестрам обычные распоряжения: куда класть, как кормить, но первым делом отмыть ее надо, с марганцовкой, сухо буркнул он, вы же видите, так, стол диетический, дайте физраствор в вену, и прописал еще пару рецептов, затем сам проводил до палаты и объяснил лечащему врачу ситуацию, что будет по заданию горисполкома изучать инфекции, чтобы быть во всеоружии, чтобы закупить у горздрава соответствующие препараты, но тут главное, шепнул он лечащему, не инфекции, а голод, про инфекции брешут, они голодные все, лечащий кивнул, он уже был в курсе, и доктора вдруг пронзило, что об этом знают все, весь город, давно, но как, как появился этот голод, откуда, задумался он, ведь хлеб есть, он убедился в этом лично, сегодня, сам, однако долго думать не пришлось, его остановил секретарь парторганизации доктор Корнейчук и отвел в свой кабинет.

Алексей Федорович, осторожно сказал он, мне надо с вами поговорить, садитесь, пожалуйста, не изволите ли чаю, ну как хотите, мне тут доложили, и я, собственно, хотел узнать, и дальше, дальше все тем же тихим вкрадчивым голосом, с неумолимостью машины, перерабатывающей какой-нибудь силос, зачастил о том, что мотивы понятны, кто ж не поймет, мы же врачи, у нас клятва Гиппократа, но, с другой стороны, существует же строжайшее предписание, и никто его не отменял, нужно соблюдать самые элементарные гигиенические нормы, таких больных они обязаны держать в инфекционном, а не в терапевтическом, ну и кроме того, вы же знаете, в городе сложная обстановка, очень сложная (вздох), люди, так сказать, весьма напуганы, в больнице может возникнуть паника (вздох), в городе тоже, раз мы ее положили, значит, слухи об инфекциях небеспочвенны, значит, угроза для всех, прибегут родственники наших больных, приедет милиция, возникнет скандал, зачем нам это надо, как это отразится на состоянии медперсонала, кроме того, я повторяю, существует строжайшее предписание, никто его не отменял, а мы нарушаем, зачем, из каких побуждений, спасем одну жизнь, ну хорошо, две, а сколько мы погубим, вот уволят меня, уволят вас, закроют больницу на карантин, а куда будут приезжать кареты, кто и где будет оперировать.

Да никто вас не уволит, не юродствуйте, грубо сказал Весленский, возникла пауза, Корнейчук затаился, потом перевел дух и сглотнул, потом начал каким-то немного странным низким, нехарактерным для себя голосом, волнуясь и бася, дело же не во мне, что я, я скромный уездный врач, звезд с неба не хватаю, придет другой на мое место, скажет то же самое, теми же словами, но по-другому, вы понимаете, Алексей Федорович, по-другому, хорошо, я вам так скажу, у меня тоже душа болит при виде этих людей, но я также понимаю, что если мы одного к нам в больницу положим, другого положим, они у нас тут все заполнят, у нас тут все койки будут ими заняты, а разве мы готовы, мы совершенно не готовы, поэтому я считаю, политика властей мудрая и дальновидная, с последствиями голода надо бороться прямо там, на месте событий, понимаете, на месте, другого выхода просто нет, просто нет. А откуда же голод, вдруг спросил Весленский, откуда же он взялся, урожай был, засухи не было, сейчас не гражданская и не германская, все работают, все трудятся, я не понимаю.