Типичный Петров - Владимир Новиков

Нобелевскую премию задним числом… Вон физиков Гинзбурга и Абрикосова недавно отметили за ихние чуть ли не юношеские открытия.

Размечтался… Но на ком все мои теории трещат по швам – это на моей

Вите, большой и непредсказуемой. “Я ни к чему не стремлюсь, – спокойно так констатирует. – Мой идеал – весь день валяться в постели или разгуливать в розовом пеньюаре”.

Пеньюара подобного на ней не видел никогда, но представляю ее в нем легко. Такая она – ленивая, томная, даже сонноватая, но притом глубокая и влекущая – как Россия. И, припадая к ней, сильно заряжаешься…

А потом я это электричество неплохо использую – в том числе и для того, чтобы Беатрису поддерживать. У нее с книгой мучительная неопределенность: до осени бесполезно и трепыхаться насчет издания.

Да к тому же родители ее ох как одряхлели – все больше времени она проводит с ними на даче. Когда я за Бетой туда увязываюсь, начинаю ей навязчиво помогать, она иной раз меня обрывает: “Лучшее, что ты сейчас можешь сделать, – это свою собственную жизнь улучшить, укрепить. Тогда и мне легче станет”.

Вот я и укрепляю… Опять скажу: единая энергетическая система. Но получается так, что одно из трех звеньев всегда в миноре. Только

Бета приободрилась, как Вита дает сбой. У меня появился времени кусок, и у нее тоже – почему бы не встретиться? Ан нет: “Не могу. У меня депресняк”. – “Так давай я тебе помогу из него выбраться”. -

“Нет, потом как-нибудь…”

Ну и когда же это “потом” настанет? Хожу, как наркоман в ломке, стараюсь не вспоминать, не воображать сладких безумств, не замечать ничего круглого и колышущегося. Но куда там! Все вокруг наводит на одни и те же ассоциации. Любой светящийся плафон дразнит молочной чувственностью, любой газон, аккуратно подстриженный, напоминает о знакомой растительной дорожке в розовую бездну.

А вот на посторонних девушек смотреть не тянет совсем, хотя они сейчас такие летние, открытые, быстрые… Потому что ни с кем не хочется начинать разговор с нуля и новые отношения строить – продолжать хочется одну из трех нежных бесед. Дома ли с философом моим грустно-веселым, в Купчине ли с томной москвичкой-куртизанкой, ну и в старинном чудном городе есть у меня старинная страсть, над которой даже разрыв оказался не властен. Раз, два, три – все! Черта подведена.

Уже и прохладнее стало – в городе и во мне, когда вдруг нашу тишину домашнюю разрывает звонок-зов Виты. Надо же! Наконец-то эти длинные пальчики нащупали мой номер… “Я сейчас свободна. Приходи”.

Но меня-то не проведешь. Чувствую по голосу, что совсем не свободна она – и прежде всего от самой себя. Что-то изнутри ее терзает. И на меня сейчас что-нибудь недоброе выплеснется…

И пускай! Нужно мне и такой ее увидеть – не очень готовой к встрече, неуравновешенной, неблагополучной. А то уж слишком радостными были наши свидания. Настроим на одну волну свои души, вместе со всем, что к ним прилагается, сыграем веселый дуэт – и разбежимся. Ошеломляет, конечно, такая близость, но не хватает в ней полноты. Соприкасаемся только специально вымытыми и надушенными частями наших жизней.

Большего хочу!

Так что совсем не удивляюсь, когда она встречает меня на пороге слишком одетая. То есть шмоток-то на ней немного, по сезону: джинсовая юбка, розовая кофточка трикотажная, но и под юбкой, и под кофточкой все элементы имеются, сразу придающие нашему свиданию почти официальный характер. Никогда раньше два сладких чуда, ожидая меня, не облачались в лифчик. А вычурными кружевными трусиками Вита лишь первое время пыталась блеснуть, но, заметив, что они меня не впечатляют, стала просто забывать об этой детали туалета.

Вхожу в комнату. Кровать тоже негостеприимно выглядит, одетая в какое-то шелковое покрывало золотистого цвета. Не только не ляжешь, но и не сядешь на нее. Кресло заложено бельем, только что выглаженным. Ну, все ясно!

А она, намереваясь меня ошарашить, неестественно так произносит:

– Слушай, что-то не то у меня настроение. Пошли лучше погуляем.

Нашла чем напугать! Да я вполне готов к такому варианту. Не скажу, что он явно лучше, чем прогулка губами вдоль этого взбунтовавшегося тела, но в какой-то мере экзотичнее. Мы ведь с Витой ни разу еще как следует не погуляли по городу. С Викой, такой далекой, нашлялся вдоволь, а с этой, такой своей, исключительно лежа общаюсь.

Так что даже весело мне с ней шагать по этим несуразно широким, безликим окраинным улицам.

– Вот видишь, какая я. Скандальная, истеричная…

– Да что ты, радость моя. По-моему, так ты просто ангел. И процент капризности у тебя в пределах нормы. Вроде неизбежного налога на те часы счастья, что ты мне уже подарила… О, смотри: тут какая-то пищевая точка. Заглянем?

– Так ты голодный? Хорошо же я тебя встретила! Даже чаю не предложила. А ты еще говоришь…

– Да ну брось. К моему сердцу путь не через желудок лежит.

– А через что же? Через пипиську, что ли?

– Отчасти да. Но главным образом – через открытое для меня сердце женщины.

Молчание. Это ее душа задумалась, почувствовала прикосновение к моей.

…Провожаю мою женщину до подъезда, ощущая сквозь знойный воздух формы и объемы статного, сильного тела. Мало Вита радуется своей красоте, а ведь могла бы. Подул ветерок и украдкой вытащил из-под кофточки немножко женского запаха – мгновенно-случайного, не предназначенного для чужого носа. Еще и так я ее продолжаю по-новому узнавать.

А какая улыбка достается мне на прощание! Просто звездное небо в паре глаз… Вот она, женская душа, как проступает наружу. Даже поцелуй прощальный меньше ошеломляет, потому что на его протяжении этот мир прикрывается веками и ресницами.

30. ДАЛЬШЕ…

Но и дальше время тянется без Виты, а на исходе августа слышу в телефоне текст, мало вдохновляющий:

– Я сегодня вечером в Москву уезжаю. Дашкой надо заняться, у нее школа начинается, и простая, и музыкальная. Когда теперь встретимся?

Не знаю. Хотя бы взглянуть на меня? Тебе это так нужно?

Ну, начались меланхолические надрывы… Только не попасть мне на ту же безнадежную, нестойкую, ускользающую волну! Чтобы не стихла мелодия нашей страсти, нужно взять самую басовую и мужественную ноту:

– Да, девушка, мне это очень нужно! И я увижу сегодня тебя во что бы то ни стало!

Вита мгновенно меняет пластинку:

– Ладно. Тогда тебе придется прийти в театр.

– Какой театр?

– А какой у вас на Фонтанке? Фирма моего покровителя сегодня в культпоход отправляется. Какая-то английская пьеса – “Олимпия”, что ли. В антракте я сама тебя там найду. Как на свободу выбраться – это моя проблема, и, думаю, разрешимая. Мужики все, естественно, в буфет потащатся, а я пригласила с собой Таньку. Я ей доверяю, только чур на нее не пялиться, а то она полная оторва, без тормозов. Никаких там карточек визитных, телефонов ей не давай ни за что. Или – знаешь

– лучше встретимся у дамского туалета. Это уж точно самое безопасное место в нашем случае.

Через несколько минут я уже быстро шагаю в сторону БДТ: как там, кстати, с билетами? Называется пьеса не “Олимпия”, а “Аркадия”. Что, спектакль заменили? Нет, скорее Вита название перепутала. Около кассы небольшая безнадежная очередь из истинных театралов. Лучше, наверное, спекулянтов поискать: где здесь самые честные и внимательные глаза?

Но мне тут же везет: интеллигентная худощавая дама по номинальной цене уступает место рядом с нею в четырнадцатом ряду. Так что у меня есть и билет, и спутница – все чин чинарем! В гардеробе беру бинокль, уже примерно догадываясь зачем, а у дамы свой имеется, постоянный, в красном бархатном футляре, с ним ее бабушка еще в двадцатом году в этом самом здании смотрела “Дона Карлоса”.

Когда я здесь был в последний раз? Лет двадцать прошло, не меньше.

Живем в двух шагах, но этих двух шагов давно уже не проделываем.

Беатриса меня от театра отучила, отлучила. Она из всех искусств признает музыку, сложную поэзию и авангардную живопись: “А все, что игра, – это пошлость. И театр, и футбол”. И сама она ни в чем, нигде не играет. А я такой игруля оказался. До чего доиграюсь, например, сегодня?

За пять минут до начала спектакля на первые ряды надвигается мощный культпоход воротил бизнеса. Как разведчик или снайпер, уставляюсь в окуляры. Публика отборная: все отменно упитанны. Вот эта, в желтом платье, не иначе как вышеупомянутая подруга Танька, “полная оторва”.

Действительно, очень полная, с придурковато-чувственной мордочкой – уютный вариант для безответственной одноразовой релаксации. А это суровое, недоброе лицо – неужели Вита? Я даже убираю бинокль, чтобы доподлинно опознать ее по контурам тела, покрытого тканью пронзительно алого цвета. Лично на меня она так отчужденно не смотрела даже до начала нашего знакомства, во время случайной встречи у ресторанного столика. Да, Петя, не знаю, чем ты это заслужил, но жизнь почему-то склонна поворачиваться к тебе самой лучшей стороной.